Как же трудно оказалось установить очередность отдыха, организовать охранение спящих силами тех, кто не меньше нуждается в отдыхе и сне. Мой заместитель, сильный физически и не менее сильный духом, Семен Петров понимал, как мне нелегко было шагать, успевать со всеми, когда боль в недолеченной ноге все сильнее давала о себе знать. Заботясь о своем командире, он предложил мне отдыхать первым, пока он будет бодрствовать и организует охранение на неожиданном биваке.
Понятно, что рядовые наши штрафники да вскоре и мы, офицеры, как только осознали смысл команды "отдыхать", тут же попадали, и буквально через мгновение всех сморил долгожданный, но тревожный сон. И я тут же, как и многие бойцы наши, почти мгновенно провалился в глубокий сон, хотя ускользающим сознанием успел услышать многоголосый солдатский храп. Теперь, много лет спустя, мне кажутся очень подходящими к тому времени известные слова Фатьянова из знаменитой песни Соловьева-Седого "Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат! Пусть солдаты немного поспят…". Только время тогда было уже не соловьиное, конец июля.
Через те полтора часа, которые мне достались на отдых, Петров едва меня разбудил. Еще несколько минут я не мог стряхнуть остатки сна, но, окончательно проснувшись, сообразил, что нужно срочно менять охранение, чтобы и ему дать отдохнуть, поспать! Оказалось, мой зам это уже сделал, тем самым дав мне несколько лишних минут отдыха. Спасибо тебе, Семен Иванович, за заботу!
Наши тыловики к этому времени подоспели с кухнями и боеприпасами. Несмотря на опустевшие желудки, многие в первую очередь бросились пополнять свой боезапас, а уж потом шли к кухне. Пожалуй, все наши "временные" солдаты хорошо усвоили истину, что жизнь в бою зависит в первую очередь не от того, набит ли твой желудок, а от того, хорошо ли набит диск твоего автомата или магазин пулемета.
На этот раз комбат приказал разъяснить бойцам, что наркомовская "сотка" водки, если ее принять на пустой желудок и при такой степени усталости, только усугубит физическое состояние. Поэтому водку всем нам выдали только после обеда, перед тем как снова поступила команда "Вперед!", и уже без риска опьянеть.
Дальнейшее наше наступление шло через село Радеж, оказавшееся небольшой, но удивительно сохранившейся от разрушений и пожаров, почти целой деревенькой, каждый дом которой был густо обсажен фруктовыми деревьями. Подумалось, что название это, возможно, сродни слову "радость" или "радуга". Редкие жители, выползавшие из подвалов и погребов, успевали угощать нас на ходу уже поспевшими плодами. Что-то, видать, помешало фрицам сжечь эту красоту. Или эту деревню война обошла стороной?
Мы снова спешили вперед, чтобы не дать фашистам укрепиться на крупном водном Бугском рубеже. По ширине, глубине и скорости течения он был серьезнее, не шел ни в какое сравнение с оставшейся уже позади Припятью и другими многочисленными речками с заболоченными поймами, а также каналами, превращавшими эту заболочь в пригодную для земледелия ниву. К вечеру нас снова обстрелял противник, засевший между шоссейной и железной дорогами. Нам удалось перерезать эти дороги южнее Бреста и Домачево. Только в 2005 году, посетив мемориальный комплекс "Хатынь", мы узнали, что в этом Домачево гитлеровцы сожгли, повесили и расстреляли около двадцати тысяч человек!
А тогда, в июле 1944 года, мы подошли вскоре довольно близко к тому самому Бугу, на котором стояла еще не известная нам своей легендарностью Брестская крепость. В том месте, куда мы подошли, Буг оказался сравнительно нешироким, со спокойным течением. На другом его берегу среди уже заметно пожелтевших полей вилась грунтовая дорога, уходящая в синеющий недалеко лесок. Вроде бы знакомый русский пейзаж, с березками, но там, за Бугом, уже "заграница", Польша.
Между тем нас разыскал мой друг, ПНШ по разведке капитан Боря Тачаев, который привел сюда одноконную подводу с боеприпасами. Целую подводу на один мой взвод! Оказывается, наш Батя-комбат "мобилизовал" почти всех офицеров штаба и хозяйственных служб на доставку боеприпасов и даже индивидуальных перевязочных пакетов. Вот это был подарок! Подарком для меня лично было то, что именно Борис доставил нам боеприпасы. К нему я давно, еще с Рогачевского рейда батальона в немецкий тыл, испытывал чувства благодарности и какого-то особого уважения к его улыбчивости и дружелюбию. Знал он и о моем неумении плавать, особо волновавшем меня перед Бугом, более опасным, чем Друть… Но именно его дружеское ободрение придавало уверенность и перед этой рекой.
Борис рассказал мне, что где-то в километре за нами ждут наступления еще несколько повозок, но груженные пограничными столбами, уже раскрашенными по стандарту, и даже с металлическими гербами Советского Союза и соответствующими надписями "СССР". Молодцы пограничники, знают, что штрафбат уверенно преодолеет границу-реку и отвоюет Советскую землю, а наши пограничники вновь (и навсегда!) будут стойко стеречь границы Родины.
Форсирование реки планировалось с рассветом, мы располагали каким-то резервом времени, чтобы дать дополнительный отдых бойцам, хотя определенная часть ночи ушла на дозаряжание оружия, подготовку к форсированию и к предстоящему бою. Для преодоления реки вброд нужно было так расставить бойцов, чтобы каждый не умеющий плавать (на солдатском жаргоне - "топор") находился между двумя умеющими. Кто-то из штрафников, уже имевший опыт, предложил собрать обмотки от ботинок, связать их на каждое отделение в длинную связку, чтобы за нее могли держаться все, как за импровизированный спасательный канат.
Да мало ли какие еще меры надо было предусмотреть, а главное - дозарядить оружие. В нашей роте, вооруженной в большинстве автоматами ППШ (по-солдатски - "папашами"), дозаряжание оружия, особенно ночью, было сопряжено с большими неудобствами. С винтовками проще, а чтобы дозарядить дисковый магазин автомата, нужно снять крышку, завести пружину выталкивающего устройства, ухитриться при этом не рассыпать патроны из улитки магазина, на ощупь дополнить ее до предела. А предел у него - 71 патрон.
Не каждому это удавалось сделать сразу, как и солдату, впервые обувающему ботинки с обмотками. Прежде чем их намотать, он не раз убеждался в том, что они, коварные, иногда выскакивали из рук и разматывались во всю длину. И тогда начинай все сначала! А ночью-то найти обмотку проще, чем семь десятков патронов!
В течение этой ночи нужно было незаметно для противника разведать и обозначить броды, вместе со снаряжением подготовить оружие к преодолению сравнительно крупной водной преграды. Я, да и все мы были обрадованы, когда к нам из соседнего полка прибыл офицер с двумя солдатами и сказал, что ему приказано подорвать несколько крупных деревьев, стоящих прямо на берегу, чтобы облегчить переход реки вброд. Подрыв они будут делать в целях маскировки во время артподготовки, но пообещал, что комли деревьев при этом оставят на берегу, а кроны - в воду. Сомневался я в такой точности подрыва и лихорадочно искал способ преодолеть наиболее глубокую часть реки у нашего берега. После рогачевской Друти меня мучила мысль, почувствую ли я ногами твердь дна у того берега.
С рассветом заговорила артиллерия, подорвали саперы деревья, но так, как задумывалось, удалось только (опять везение!) на участке моего взвода. Дерево действительно легло в точном соответствии с обещанием - поперек прибрежной части русла реки, комлем на берегу. Крона его упала в воду, к нашей радости, ее не сносило течением, своими ветвями дерево легло на мелкую часть дна реки и упиралось в него широкой кроной. Я снова подумал: то ли судьба опять мне благоволит, то ли какая-то высшая сила меня охраняет. Ведь мои "успехи" в плавании после февральской купели в Друти не улучшились.
Немцы почему-то отстреливались довольно вяло, в основном из стрелкового оружия. С началом форсирования дерево, подорванное на нашем участке, значительно облегчило нам действия. Для "топоров" это был почти мост. Кроме того, и обмотки сыграли свою роль. Да и предыдущий месяц без дождей сделал эту реку сравнительно маловодной, что также было подарком всем нам, и мне в частности.
Фашисты уже в который раз практически серьезно не сопротивлялись, оставили свои позиции, отступили, испугавшись штрафбата, того напора и той быстроты, с которыми мы, пешие, успевали догонять немецкие моторизованные заслоны.
Заняв прибрежную часть западного берега, бойцы быстро стали приводить себя в обычное состояние, даже обмотки кое-кто успел намотать. Была передана команда преследовать противника параллельными маршрутами ротных колонн. Особое внимание уделялось разведке, в том числе и на предмет обнаружения мин.
Теперь мы были на территории Польши, граница СССР позади! Нам досталась почетная и вместе с тем нелегкая миссия вернуть Советскому Союзу его западную границу, а многострадальной Белоруссии - ее славный город Брест, героизм защитников которого был, к сожалению, по достоинству оценен лишь через много лет после войны. Еще в окопах, в ожидании, когда окажемся "за границей", на земле другой страны (а очень многие из нас никогда даже и не собирались побывать за рубежами Родины), мы много говорили об этом.
Среди штрафников были участники освобождения Западных Белоруссии и Украины в 1939 году. Живые участники тех походов, они рассказывали о разных происшествиях. Говорили, например, будто в колонны красноармейцев из толп населения бросали букеты цветов, в которые иногда были упрятаны… гранаты! Не очень верилось в это, но настораживало.
А сейчас наша ротная колонна была построена так, чтобы при необходимости можно было быстро развернуться в цепь. Вперед высылалось усиленное походное охранение, в состав которого входили и бойцы с самодельными щупами для обнаружения мин. Всего через километр-полтора встретился пожилой поляк, сносно говоривший по-русски. От него мы узнали, что немцы уехали на машинах, как только на реке загремела канонада. Значит, прошло уже около двух часов. Никаких признаков засад или заслонов не было. Пройдя от берега километров 5–7 на запад, мы должны были повернуть на север и выйти восточнее Бяла-Подляски на автостраду Брест - Варшава. Главная задача этого маневра была оседлать автостраду, завершить окружение в Бресте большой немецкой группировки, перекрыть коридор и отрезать им путь возможного отхода. Нашему батальону и полкам 38-й дивизии как раз и ставилась эта задача.
Полные решимости поскорее достичь этого шоссе, мы безостановочно двигались по проселочной дороге сквозь все более сгущавшийся лес. И вдруг в середине колонны второго взвода раздался сильный взрыв! Было похоже, что разорвался крупный снаряд. Сразу пришла мысль, что заслон на этот раз нам поставили мощный. Прямо у меня на глазах люди из взвода моего друга Феди Усманова падали, как снопы, ногами к месту взрыва. Упало несколько человек и в моем взводе. Я сам почувствовал такой сильный удар в грудь, что еле устоял на ногах. Почти одновременно с этим взрывом стали раздаваться менее мощные хлопки по обе стороны дороги, куда бросились оставшиеся. Будто по хорошо пристрелянному месту немцы теперь били из минометов небольшого калибра. Творилось что-то невероятное.
Оказалось, тогда просто сработал стереотип мышления: вовсе это был не артиллерийско-минометный обстрел, взвод подорвался на шпринг-мине, то есть немецкой "прыгающей" мине, знакомой мне еще по занятиям в училище. Она зарывается в грунт, а над его поверхностью остаются торчать два совсем незаметных проволочных усика, если задеть которые, произойдет взрыв. При этом вначале срабатывает вышибной заряд, основная мина "выпрыгивает" из металлического стакана и уже на высоте одного-полутора метров взрывается. Эта часть мины напичкана не одной сотней металлических шариков и поражает, как шрапнель, больше всего область живота. Ранения часто смертельные, если в течение короткого времени не сделана радикальная хирургическая операция, что в боевых условиях практически невозможно. Вот такая коварная мина покосила нас там.
Страшная картина, к ней даже на войне привыкнуть нельзя. Расхожие мнения о том, что смерть - просто переход в жизнь в другом измерении, что после земной смерти душа переселяется куда-то в царство небесное и даже реинкарнирует в последующие индивидуумы, были многим из нас чужды. И если шли в бой, рискуя жизнью, то не ради этого эфемерного представления о загробной жизни, а ради своей Родины, ради своего долга перед ее народом. По крайней мере, тогда так думали мы.
С обеих сторон дороги фашисты установили больше двух десятков обычных противопехотных мин. Просто рассчитали, что уцелевшие сразу бросятся с дороги в лес, примыкающий к ней, а там… Из всего здесь случившегося странным было то, что по дороге вначале прошло походное охранение со щупами, затем - командир роты с группой 5–6 человек, за ними прошел целый первый взвод. И никто из этих людей не задел коварных усиков. Второму взводу не повезло, а ведь и мой взвод мог не избежать этой участи!
Не знаю, какая чудодейственная сила уберегла лично меня на этот раз. Никаких талисманов я не носил, никаких заговоров не знал, хотя был крещеным.
Посудите сами: буквально за несколько минут до взрыва я почувствовал неловкость оттого, что висевший у меня на груди автомат своим круглым магазином набивал на ходу одно и то же место на груди. Заметив, что я то и дело поправляю автомат, мой ординарец Женя посоветовал мне подтянуть ремень, поднять автомат повыше, что я и сделал, укоротив его ремень на одну дырочку. И почти сразу же прогремел взрыв, один из многих стальных шариков этой мины угораздил прямо в мой автомат, сделав в его металлической части солидное углубление. Так вот отчего я чуть не был сбит с ног. Вся убойная сила этого кусочка металла распределилась по стальной массе моего ППШ.
Конечно, если бы автомат оставался на прежнем месте, то не в его стальном теле углубление, а солидная дырка во мне была бы обеспечена, и как раз в районе сердца. А так отделался я большим синяком поперек всей груди. Что ж, на войне как на войне. Кому-то везет, а другим - нет. Феде Усманову здесь не повезло, пробило грудную клетку навылет. Ранение тяжелое. А как считать, повезло или нет? Могло ведь и убить, как многих его бойцов.
Здесь я немного расскажу о моем друге Феде Усманове. В числе переданных нам в марте 1944 года остатков 33-го ОШБ оказался и лейтенант Фуад Бакирович Усманов, которого назначили командиром взвода в роту капитана Матвиенко, где уже числились я и Ваня Янин.
Как я вскоре узнал, Усманов еще под Сталинградом попал в окружение, пробыл на оккупированной территории немногим более 3 месяцев, вышел оттуда, и его направили в Рязанский спецлагерь НКВД. Там почти 7 месяцев его проверяли, после чего, не найдя компромата, направили в запасный полк офицеров Белорусского фронта, а оттуда - на должность командира взвода в 33-й ОШБ. Хотя и не нашли за ним никакой вины, хоть и на командную должность, но все-таки в штрафбат. Не очень похоже на выбор "из числа волевых и наиболее отличившихся в боях". Похоже на мой случай: хоть и нет моей вины в отцовских делах, но на всякий случай тоже в штрафбат, хоть и не штрафником. Правда, это только мои догадки.
Командир роты оставил тогда с ранеными небольшую группу легко раненных бойцов, по радио доложил в штаб батальона о потерях и о месте, куда нужно прислать медпомощь и средства для транспортировки раненых. Наспех захоронили убитых и так же наспех обозначили, кто зарыт в братской могиле. Нужно было идти дальше.
Здесь я опять отступлю немного от хронологии тех событий и отмечу, насколько важно определиться по карте, сориентировав ее верно на местности, чтобы место захоронения было правильно указано в извещении родственникам. И вот почему я остановлюсь на этом.
Лет через 25 после Победы военная служба занесла меня на восточную часть Украины, в Харьков. И я решил найти могилу моего старшего брата, погибшего на Украине в 1943 году. В "похоронке", полученной тогда на него, было сказано, что захоронен он "на северной окраине хутора Шевченко Шевченковского района Запорожской области". Чего проще: бери карту - и вперед! Но не тут-то было: такого района в этой области вообще никогда не было, а хуторов Шевченко в области было аж 11. Скольких трудов и времени мне и облвоенкомату понадобилось, чтобы с помощью архива Министерства обороны СССР по датам прохождения с боями той воинской части, которая прислала "похоронку", выяснить, в каком из хуторов Шевченко она вела бои в день гибели брата. Потом нужно было установить, в какую братскую могилу уже после войны сносили останки погибших, из каких одиночных могил. Только спустя многие месяцы мне удалось наконец припасть к земле, навечно укрывшей моего старшего брата в Пологовском районе Запорожья. А ведь многие потомки погибших спустя уже 70 лет после войны так и не могут найти могилы героев, чтобы им поклониться.
Тогда, в 44-м, после взрыва той злополучной мины, рота уже в двухвзводном составе двинулась дальше выполнять поставленную задачу. На закате нас снова неожиданно обстрелял противник. Огонь велся со стороны березовой рощи, получившей у нас из-за ее очертаний на карте название Квадратная. Мы находились на западной окраине какого-то села. Расстояние до рощи было приличным, и многие надеялись, что пули нас не достанут, и не очень-то беспокоились об укрытии.
Однако вдруг в роще заговорил немецкий крупнокалиберный пулемет, и стоявший у стены деревянного сарая, рядом со мной, высокого роста штрафник вдруг медленно стал оседать вниз, сраженный этой очередью, едва не задевшей также нас, кто стоял рядом. Пуля пробила ему грудь насквозь. Замечу, что в штрафбате к тому времени санинструкторы назначались в каждом отделении из штрафников - медицинских, или даже ветеринарных специалистов; им выдавались дополнительные перевязочные пакеты.
Перевязали раненого и оттащили за сарай, а потом его перенесли на батальонный сборный пункт раненых. Оттуда уже наш начальник батальонного медпункта (БМП) Степан Петрович Бузун занимался эвакуацией раненых на медпункт полка или в медсанбат.
Роща Квадратная, которой мы наконец овладели, оказалась одним из рубежей, с которых противник перестал уходить со своих позиций, оставляя маневренные заслоны и минированные участки. Рубежи эти приходилось теперь брать с боями, отбивая по 3–4 контратаки за день, но наступательный порыв, несмотря на ощутимые потери, не угасал. Казалось, не было тогда нужды в политработниках для поднятия боевого духа бойцов, он и не иссякал, хотя физическая усталость от многодневных маршей и боевых столкновений уже граничила с изнеможением. Но заметная фигура майора Семена Оленина да менее крупного телосложения майора Павла Пиуна, ветерана батальона со сталинградских боев, будто незаметно, но добавляли уверенности.