Доктор философии
Много ахеянок есть и в Гелладе, и в счастливой Ффии,
Дщерей ахейских вельмож, и градов, и земель властелинов:
Сердцу любую из них назову я супругою милой.
"Илиада". IX, 395–397.
В 1869 году одновременно в Париже и Лейпциге вышла книга, вызвавшая в ученом мире взрыв возмущенных насмешек. Все в ней возбуждало предупреждение, начиная с еретических утверждений, наполнявших каждую ее страницу, и кончая отсутствием ученого звания перед именем автора. Книга называлась: "Итака, Пелопоннес и Троя. Археологические исследования Генриха Шлимана".
Это был дневник путешествия, обильно наполненный различными учеными отступлениями и ссылками. Автор взял на себя задачу опровергнуть едва ли не все данные древнегреческой археологии. Он писал о Гомере, как о не подлежащем сомнению историческом лице. Каждая строчка Гомера была для него истиной. Казалось, он сам готов приносить жертвы древнегреческим богам: явные языческие легенды были для него действительностью, и без малейшего колебания он писал такие, Например, смехотворные вещи:
"Циклопы, несомненно, обитали на южном побережье Сицилии. Действительно, на берегу моря, возле Катании, можно видеть огромный грот и возле входа в него - мощный обломок скалы тех же размеров, что и отверстие. Неподалеку в море возвышаются две скалы. Это, конечно (!), грот, - где жил Полифем, обломок скалы, которым он заваливал вход в свое жилище, и две скалы, которые он вырвал и швырнул в ту сторону, откуда донесся до него голос Одиссея ("Одиссея", IX)".
Наивней и легковерней нельзя было быть. Между тем автор самоуверенно брался определять топографию упомянутых у Гомера островов и городов, доказывал, что все предыдущие ученые неправильно толковали Павсания и, наконец, что никаких развалин Трои возле Бунарбаши нет и быть не может.
По мнению автора, топография Бунарбаши не совпадает с указаниями Гомера. Прежде всего эта возвышенность слишком удалена от моря. Можно рассчитать, сколько времени понадобилось описанному в "Илиаде" гонцу, чтобы добежать от стен Трои до расположенного на берегу лагеря ахеян. Очевидно, за это время нельзя было пробежать больше четырех с половиной - пяти километров, а Бунарбаши гораздо дальше от берега.
Кроме того, Гомер говорит, что возле Трои было два подземных ключа - один горячий, а другой холодный. В окрестностях же Бунарбаши обнаружено больше сорока ключей, причем у всех одинаковая температура воды - семнадцать с половиной градусов.
Наконец, множество поисковых шурфов, заложенных в окрестностях Бунарбаши и ничего не давших, убедили автора, что в этом месте никогда не существовало крупного доисторического города, достойного имени Трои. Троя должна была находиться в другом месте. И автор это место называл.
Холм Гиссарлык как нельзя лучше соответствовал гомеровским данным. Он находился в пяти километрах от моря, являл собою естественное укрепление, перед ним расстилалось обширное пространство, несомненно бывшее полем сражения ахеян и троянцев. Самый холм расположен так, что Гектор, преследуемый быстроногим Ахиллом, легко мог обежать вокруг города, в то время как пересеченные окрестности Бунарбаши исключают возможность такого бега.
Для тех, кто еще сомневался, автор приводил результаты раскопок, сделанных американским вице-консулом в Дарданеллах Франком Кальвертом. Кальверту принадлежала небольшая часть Гиссарлыка. В поисках каких-нибудь ценных древностей Кальверт стал рыть на откосе холма и наткнулся на большую каменную стену. Встретившись со Шлиманом, Кальверт высказал предположение, что Троя в действительности находилась на Гиссарлыке. Но Шлимана уже не нужно было убеждать в этом: для него вопрос был решен, тем более что древняя традиция подтверждала эту теорию.
Согласно преданию Александр Македонский посетил Трою во время своего персидского похода. Найдя город в развалинах, он приказал своему наместнику Лисимаху восстановить город во всем его великолепии. Через несколько столетий римляне вновь отстроили город, назвав его Новый Илион.
Шлиман нашел на поверхности холма следы строений и усмотрел в них доказательство того, что именно на Гиссарлыке был построен Новый Илион. Но нужно было еще доказать, во-первых, что и город Лисимаха находился тут же и, во-вторых, что Александр не ошибся и отстроил город действительно на месте древней Трои. Кусок стены, найденный Кальвертом, был доказательством первого. Второй тезис можно было доказать, срыв до основания весь холм, в котором, несомненно, погребены руины священной Трои гомеровской эпохи.
В книге Шлимана перечислялись авторы, с которыми он не был согласен в установлении места Трои. Список начинается со Страбона и Димитрия из Скепсиса и кончается современными исследователями - Ганом, Фоурхгаммером и Николаиди.
Интересно, что большая часть выступлений против книги Шлимана содержала не критику его утверждений, а насмешки над его слепой верой в Гомера, в предание, в вещественность легенд. Высмеивали его самонадеянное "я": вся книга подчеркнуто написана от собственного имени. Высмеивали его детское увлечение сказками. Он спал в Троаде на сырой земле, подложив под голову томик Гомера, потому что это была гомеровская земля. Он пил воду из невыносимо грязной болотистой речонки Мендересу, потому что это был гомеровский Скамандр.
В довершение всего к книге было приложено довольно напыщенное предисловие на десяти страницах, где автор вкратце рассказывал свою биографию - от детского увлечения рассказами о Гомере до благородного решения посвятить остаток своих дней археологическим исследованиям.
Шлиман заранее знал, что его книгу ожидает враждебный прием. Во всех солидных университетах над нею будут смеяться. Не оставалось ничего другого, как обратиться в Росток. Древний, но впавший в нищету и бесславие Ростокский университет едва ли будет так придирчив.
Расчет оказался верным. В Ростоке прочитали книгу, прочитали автобиографию Шлимана, написанную по-древнегречески, не поверили ни одному слову относительно существования Трои, но присудили автору степень доктора философии "в знак признания его трудов на археологическом и топографическом поприще".
Больше Шлиману ничего не нужно было: не для того он посылал книгу в Росток, чтобы убедить в своей правоте университетского референта профессора Бахмана, а чтобы иметь возможность в будущем говорить с профессиональными учеными как равный с равными.
"Господин доктор Шлиман" - это уже звучало солидней, чем "Анри Шлиман из Санкт-Петербурга".
Чтобы окончательно порвать с прошлым, оставалось развестись с женой.
Это было неизбежно. Пятнадцать лет он был связан с женщиной, и оба остались взаимно чужими. Дети росли недоучками - маменькины дети. Отца они не любили. Екатерина не хотела уезжать из Петербурга. Шлиману же там нечего было делать.
Но развод был труден. Екатерина не хотела и слышать о нем. Оснований для церковного развода не было. Гражданского развода в России не существовало.
Тогда Шлиман вспомнил, что он гражданин Соединенных Штатов Америки. Это был выход.
Перед отъездом в Америку он написал письмо в Афины, Вибосу - поразительный образец чисто шлиманской восторженной откровенности, детской хитрости, деловитости и беспомощной наивности. Вот это письмо, отправленное из Парижа в феврале 1869 года:
"Дорогой друг, посылаю вам мою книгу "Итака, Пелопоннес и Троя". Прошу вас, дайте переплести, затем оставьте себе один экземпляр, а другой передайте в университет. Посылаю вам стофранковый чек на Париж, чтобы заплатить переплетчику. Что останется, раздайте беднякам моего возлюбленного города Афин.
Дорогой друг, не могу передать, как я люблю ваш город и его обитателей. Клянусь вам памятью моей матери, все мои думы направлены на то, чтобы сделать счастливой мою будущую супругу. Клянусь вам, она никогда не будет иметь повода для жалобы, я буду ее носить на руках, если она будет добра и исполнена любви. Здесь я постоянно вращаюсь в обществе умных и красивых женщин, которые охотно проявили бы ко мне расположение, если бы знали, что я думаю о разводе. Но, мой друг, плоть слаба, и я боюсь влюбиться в француженку и снова стать несчастным. Поэтому я прошу вас к вашему ответу приложить портрет какой-нибудь красивой гречанки. Можете купить его у фотографа. Этот портрет я буду постоянно носить в бумажнике и этим защищать себя от опасности жениться на ком-либо, кроме гречанки. Но если вы пошлете мне портрет девушки, которую выбрали мне в жены, - тем лучше!
Я заклинаю вас: найдите мне жену с таким ровным, ангельским характером, как у вашей замужней сестры. Пусть она будет бедна, но образований, она должна быть воодушевлена Гомером и возрождением моей любимой Греции. Безразлично, знает ли она иностранные языки. Но она должна быть греческого типа, с черными волосами, и по возможности красива. Но мое главное условие - доброе и любящее сердце! Может быть, вы знаете какую-нибудь сироту, например, дочь ученого, вынужденную служить гувернанткой, которая бы обладала этими добродетелями?
Мой друг, я открываю вам свое сердце, как на исповеди. У меня нет никого на свете, кому я мог бы доверить тайны моей души.
Вместо ста посылаю вам двести франков, заплатите за переплет и раздайте оставшиеся бедным".
Итак, вот в чем смысл задуманного развода: не просто освободиться от связывающего брака, но жениться на гречанке! Интернационалист по самой своей сути, путешественник, полиглот, с необычайной легкостью акклиматизирующийся в разных странах, он хотел жениться только на гречанке, потому что в Греции он нашел свое великое увлечение, смысл и содержание своей жизни.
Он не мог изучать Гомера аналитически, "со стороны". Он уже чувствовал себя греком, гомеровский мир должен был окружать его в ненарушимой гармонии. Любая греческая девушка может стать его Пенелопой, если разделит с ним любовь к Гомеру и Греции. Поэтому он спокойно доверил деловитому и услужливому архиепископу выбор невесты.
Архиепископ решил оправдать ожидания и устроить дело ко всеобщей выгоде. Его двоюродная сестра, чьими достоинствами так восхищался Шлиман, была замужем за небогатым лавочником Кастроменосом. В семье были три дочери, все на выданье. Собрался семейный совет. Девушкам устроили смотр. Выбор пал на младшую. Она, несомненно, была самой красивой и умной. Несмотря на свои шестнадцать лет, она уже готовилась сдать экзамен на учительницу начальной школы. Ее звали Софьей - хорошее имя, означающее по-гречески "мудрость".
Много хлопот доставило путешествие к фотографу. У Софьи не было хорошего платья. Пришлось надеть платье старшей сестры, не по росту длинное. Кое-как платье подкололи, затянули, и девушка неподвижно выстояла несколько минут перед фотоаппаратом. Лицо получилось напряженное, улыбка не вышла, но Вибос был доволен. Он раздобыл несколько фотографий самых уродливых афинских девиц и послал их Шлиману вместе с. портретом племянницы. Мог ли кто-нибудь колебаться в выборе? Шлиман получил эту необычайную коллекцию уже в Америке, в Индианополисе. Увидев портрет Софьи, он с отвращением выкинул все остальные карточки.
Вспомнил ли он старую бродячую сказку о принце, который влюбился в портрет таинственной незнакомки? Пересняв с фотографии двенадцать копий, он одну послал Дорис в письме, где сообщил о своем твердом намерении жениться на Софье Кастроменос.
Но сначала нужно было покончить с первым браком. Как Шлиман и рассчитывал, в Америке это оказалось нетрудно. Адвокаты быстро оформили развод - вызов второй стороны не понадобился.
В августе 1869 года Шлиман уже вернулся в Афины и немедленно отправился в гости к своей нареченной.
Вначале он испугался: ему навстречу высыпала вся многочисленная семья Кастроменос - какие-то тетки, дяди, кузины. Все жали ему руки, усаживали, смотрели в глаза. На столе стояло лучшее вино, какое только можно было достать.
Невеста смотрела дичком, но крепилась и заставляла себя отвечать на вопросы.
А вопросы были испытующие:
- Хотелось бы вам совершить длительное путешествие?
- Вы не помните, когда император Адриан посетил Афины?
- Что вы знаете наизусть из Гомера?
Софья прочитала несколько строк. Ее забавлял и немножко пугал нареченный жених. Невысок, худощав, немолод, подтянут. Миллионер. И, кажется, добрый человек, хотя и со странностями. Лучше было выйти замуж за него, чем за какого-нибудь полуграмотного мануфактурного торговца из числа приятелей отца.
Но Шлиман хотел, чтобы его любили. Через несколько дней, сидя с Софьей в саду, он спросил напрямик:
- Почему вы хотите выйти за меня замуж?
Софья пристально посмотрела на жениха. Лгать она не умела.
- Потому что… родители говорят, что вы богач.
Чего мог Шлиман ожидать, задавая свой вопрос? И все-таки он почувствовал себя тяжело удрученным. Он встал и ушел. Снова деньги стояли у него на пути. В молодости у него не хватило денег, чтобы купить свое счастье с Минной. Теперь он мог получить счастье, но тоже только за деньги. Сам он, независимо от денег, ничего не стоил для этой глазастой девочки с черными косами.
В тот же день посыльный принес ей письмо:
Меня очень расстроило, дорогая Софья, что вы, образованная девушка, дали мне такой рабский ответ. Я честный, простой человек. И если я хотел на вас жениться, то затем, чтобы вместе заниматься раскопками, вместе упиваться Гомером. Послезавтра я уезжаю в Неаполь, и, вероятно, мы никогда больше не увидимся. Но если когда-нибудь вам понадобится друг, вспомните и обратитесь к вашему преданному
Генриху Шлиману Dr. phiiosophiae, Place St. Michel 6, Paris.
Письмо это вызвало страшный переполох. Немедленно собрался семейный совет. Папаша Кастроменос, человек геркулесовского сложения, сгоряча едва не отвесил дочке пощечину. Софья тихо плакала. Родственники предлагали десятки способов вернуть утерянного жениха, вплоть до похищения. Наконец остановились на том, что надо написать письмо. Сбегали в лавочку, купили пачку почтовой бумаги. Под диктовку дяди Софья писала, и искренние слезы падали на бумагу.
"Дорогой Генрих! Мне грустно, что вы уезжаете. Не сердитесь на ответ, который я вам дала сегодня утром. Я думала, что молодая девушка не должна была ответить иначе. Я и мои родители будем рады, если вы завтра снова к нам придете".
Второпях с письмом сунули в конверт всю купленную чистую бумагу, запечатали и отнесли в гостиницу.
Шлиман не уехал. Несколько дней он провел в колебаниях. И, наконец, написал Софье несколько слов. Она ответила - опять под диктовку дяди. Через несколько дней Шлиман согласился на встречу. Софья была бледна и сдержанна - гораздо сдержанней, чем ее письма. Но рассказы о Трое слушала по-прежнему с интересом…
Осенью Генрих и Софья Шлиман уехали в свадебное путешествие по Европе. Собственно говоря, это была одна бесконечная экскурсия по музеям. Шлиман водил молодую жену от картины к картине, от статуи к статуе, вкладывая в свои объяснения все знания, почерпнутые из книг и лекций сорбоннских профессоров. Бывали курьезы. Однажды в галерее Мюнхенского дворца они увидели портрет Какой-то дамы в греческом национальном головном уборе. На следующий день Шлиман заставил Софью надеть такой же убор и притащил ее в галерею, чтобы все посетители наглядно убедились, насколько фрау Шлиман красивей дамы на портрете. Софья простояла минуту у картины, расплакалась и убежала.
Зиму они провели в Париже. Снова в гостиной на Place St. Michel стало собираться избранное общество - ученые, художники, путешественники. Гостей принимал хозяин, Софья лишь смиренно улыбалась всем и молчала. Она не умела говорить по-французски, ей было скучно. Всем парижским развлечениям она в душе предпочитала цирк и гастроли знаменитого фокусника Гудена. Она познакомилась с двумя молодыми гречанками, которые приходили к ней по утрам, когда Шлиман работал у себя в кабинете. Молодые женщины тайком играли в куклы.
Но Шлиман твердо решил сделать свою жену образованной женщиной, достойной своего мужа. Конечно, нужно было начать с языков. Софье пришлось засесть за французские, а затем немецкие книги. Метод преподавания остался неизменным, и он вновь дал блестящие результаты: Софья в несколько месяцев овладела обоими языками. Зато она сильно похудела, и весной врачи посоветовали ей вернуться в Афины.
С мекленбургскими родными Шлиман по-прежнему изредка переписывался. Однажды он получил телеграмму о том, что умер отец.
Несколько дней Шлиман не мог заставить себя приняться за работу. Сорокалетней давности воспоминания одолели его…
Эрнст Шлиман прожил завидно долгую жизнь: он умер в девяностолетнем возрасте.
Но Шлиман не променял бы своей торопливой жизни, своего беспрестанного труда, своих бесконечных путешествий на мирное и долгое существование деревенского пастора-расстриги.
В эту зиму Шлиман много учился. Он все больше углублялся в историю и литературу Древней Греции, готовясь к раскопкам в Трое. Одновременно он стал бомбардировать письмами турецкого министра публичных работ Саффет-пашу: нужно было получить разрешение на раскопки. Письма были написаны по-турецки - за эту зиму Шлиман успел научиться турецкому языку.
Настоящие хлопоты начались весной. Обеспокоенный неопределенными ответами Саффет-паши, Шлиман поехал в Константинополь. Оказалось, что министр просвещения не имел ни малейшего представления ни о Гомере, ни о его поэмах. Шлиман принялся горячо рассказывать, объяснять и убеждать. Из всех объяснений Саффет-паша понял только, что этому богатому чудаку обязательно хочется раскопать какой-то холм в Дарданеллах.
Турки из Кум-кале, владельцы Гиссарлыка, долго не хотели продавать свой участок, бесконечно оттягивали, повышали цену. Когда Шлиман был уже готов заплатить за Гиссарлык запрошенную сумму, вдруг выяснилось, что холм куплен за гроши… самим Саффет-пашой. Министр предложил Шлиману копать на Гиссарлыке с условием, что половина найденного будет принадлежать ему, Саффет-паше. Разъяренный археолог отказался наотрез.
Но первые пробные раскопки уже были начаты во время переговоров в апреле 1870 года; в северо-восточном откосе холма Шлиман обнаружил остатки огромной каменной стены в шесть с половиной футов (Почти два метра) толщиной. Было безумием бросать начатое. Шлиман пустил в ход свои связи. Американский посол в Константинополе хлопотал о султанском фирмане для Шлимана. Саффет-паша всячески старался настоять на своем.
Неожиданные события вдруг заставили Шлимана оторваться от троянских раскопок. Началась франко-прусская война. Дипломаты и министры занялись более важными делами, чем хлопоты об археологических изысканиях на месте древней Трои.
Отношение Шлимана к прусскому вторжению во Францию и к политическому положению внутри страны достаточно ясно видно из следующей записи в его дневнике: