Представляется ошибочной классификация Хюбнера наций на государственные (доминирующие как единое сознание в мультинародном государстве), субнации (элемент национального многообразия государства) и культурной нацией, определяемой безотносительно к государству. Уже одно то, что "эти варианты могут накладываться друг на друга граждане одной государственной нации или субнации могут в то же время понимать себя как принадлежащие некоторой культурной нации", говорит о слабости такого подхода и продуктивности разделения: нация, образующая государственную идентичность - и есть собственно нация, а т. н. "субнации" - этнические группы, национальности, национальные меньшинства и т. п. И тогда только в одном случае может возникать разночтение - когда государствообразующая нация имеет диаспору за пределами своего государства. В рамках своего государства эта общность должна именоваться нацией, за пределами ее элементы могут рассматриваться как национальное меньшинство, связанное, тем не менее, с "исторической родиной" и имеющее в ее лице своего государственного покровителя - не как части политической системы, но как носителя определенной культуры, памяти истории и кровного родства.
Существуют два научных подхода, которые по-разному оценивают взаимоотношения нации и государства. Западные ученые, предпочитая забывать предысторию образования своих государств, фактически отождествляют нацию и государство. А вслед за этим рассматривают гражданство как приложение к проживанию на определенной территории, независимо от этнической принадлежности. Национально мыслящие ученые Восточной Европы, напротив, полагают, что нация и государство могут быть разделены и даже противопоставлены друг другу, а гражданство во многом определяется способностью к адаптации в рамках определенной культурной традиции и природно объединенной общности. Для западных ученых нация исторична и в значительной мере сконструирована властью, для восточных искусственность может относиться к государству, которое именно в меру несовпадения с нацией может оказаться химерным, антинациональным.
Разумеется, применение западных подходов и попытка позабыть предысторию государствообразования, вредно отзывается на здоровье восточноевропейских наций. Им начинают приписывать модель государства западного образца, а значит - модель разделения и ассимиляции. Живущие чересполосно народы оказываются в условиях, когда они будто бы обязаны раздробиться как можно мельче, чтобы образовать национальные государства западного типа. Между тем остановить этот процесс может только национальное ядро, собравшее вокруг себя другие народы и образовавшее национальную иерархию в рамках империи. Такого рода опыт наиболее эффективно представлен Российской империей. Именно империя и есть восточно-европейский тип национального государства.
В русской философской традиции идею "государства-нации" порождает (а не обслуживает) культура (в широком понимании - включая культ), выдерживающая жестокую конкуренцию с другими культурами. С развитием культуры, обретением ею высших форм, этническая государственность (в том числе и полиэтническая, договорная) уходят в прошлое. Конкурентоспособными становятся только те культуры, которые способны нести объединительную надэтническую функцию и врастать в мировые цивилизации. При таком понимании нацией следует считать сообщество, объединенное надэтнической (но не безэтнической) культурой, творческим поиском идеи совместного существования и стремлением к суверенной государственности.
При отсутствии в народном самосознании тяги к суверенной государственности - нет нации. Но прочная суверенная государственность - лишь показатель жизнеспособности нации, национальной идеи, находящей ответы на вызовы современной цивилизации. Суверенная государственность стимулирует укрепление нации, но некоторое время нация может существовать и без государства, а государственность - без нации (например, в случае утраты общей культурной компоненты общественного сознания, утраты национальной идентичности).
Не всякое желание суверенного существования выявляет нацию. Оно должно быть обосновано высокой культурой, способной принять новые качества современного индустриального (постиндустриального) мира, обеспечить надэтническое единство (понятие Отечества). Если пренебречь этим замечанием, то за национальное возрождение можно принять активность бандформирований, построенных по этническому признаку.
Таким образом, мы выявили разночтения между российским философским осмыслением "нации-государства" и западноевропейским nation-state. Но сказанным разночтения не исчерпываются.
В последнее время в научной среде это разночтение подмечено, и обсуждается вопрос о природе нации в России и ее отличия от природы наций Запада. Проблема состоит в том, что понятие "государства-нации" в чистом виде, в западной интерпретации, "не ложится" на российскую действительность. Возникшее на Западе понимание нации лишь отчасти применимо для России. Российская особенность состоит в том, что у нас национальное становление не закончено, оно постоянно возобновляется. Русские существуют, как непрерывно становящаяся нация, доказавшая свою реальность тысячелетней государственностью. Эта государственность не только все время подмывалась, разрушалась войнами и революциями, но и трансформировалась. Видимо это как раз и мешает застыванию национального процесса в nation-state по западноевропейскому образцу. Русские - не нация (или необычная нация) в западноевропейском смысле этого слова. Ее надэтничность не противопоставляется этничности вообще.
Иван Александрович Ильин отмечал: "Дело совсем не в том, чтобы быть ни на кого не похожим… Нам надо не отталкиваться из других народов, а уходить в собственную глубину и восходить из нее к Богу; надо не оригинальничать, а добиваться Божьей правды; надо не предаваться восточнославянской мании величия, а искать русскою душою предметного служения". "Самобытность русского народа вовсе не в том, чтобы пребывать в безволии, наслаждаться бесформенностью и прозябать в хаосе; но в том, чтобы выращивать вторичные силы русской культуры (волю, мысль, форму и организацию) из ее первичных сил (из сердца, из созерцания, из свободы и совести)".
Кроме того, этнические корни русской нации (понимая ее, прежде всего, как единство великороссов, малороссов и белорусов) достаточно хорошо прослеживаются, чего не скажешь о нациях европейских или американских. Там смешение было существенным образом многонародным, прерывающим прежний цивилизационный путь и образующим политическую общность. В России имеет место скорее этно-нация, сохранившая архетипы Древней Руси и русский нациообразующий стержень. Российская империя представляла собой надэтническое содружество этносов вокруг имперского ядра, образованного этно-нацией - носительницей большой цивилизационной традиции, отличной от малых этнических (этнографических, бытовых и пр.) традиций.
Когда политики говорят о "российской нации", ими используется западноевропейская концепция nation-state без учета процесса национального становления в России. Если за такого рода утверждениями стоит убеждение в том, что в России уже сформировалась некоторая политическая общность, вынудившая граждан забыть о своих родовых корнях, то это явная иллюзия, противоречащая фактам (например, такому как разрушение СССР и размежевание внутри Российской Федерации по национально-территориальному признаку). Поэтому прояснение термина "российская нация" должно в какой-то мере включать в себя "немецкий" вариант определения нации - этнокультурные корни. В этом случае не остается ничего иного, кроме признания тождества русского и российского в контексте определения нации.
Возвращаясь к попытке продуктивного определения нации, которое в дальнейшем должно дать понимание природы и особенностей российской нации, следует зафиксировать, что продуктом естественного развития человечества являются этнические общности, продолжающие цепочку от семьи, рода, племени. Нация в западноевропейском понимании - это явление новейшего времени, связанное со становлением надэтнической государственности, носящей надэтнический характер. Нация и народ (этнос) - нетождественные понятия, и даже в определенном смысле - противоположные. Но это понятия, связанные историческими реальностями. И ясность их антиномичного соседства более сподручно просматривать через русскую философию, в которой разговор об исторических сущностях не делит нацию и этнос, а говорит о единстве духа. Соответственно, явление нации вовсе не ограничивается современностью, но уходит вглубь веков и проявляется в историческом материале всех эпох.
Связав понятие нации с духовной реальностью, культурой, прочувствовав ее надприродный характер мы можем избавиться от спора о "политичности" или "этничности" нации, свести его к вопросу о духовных основах национального сообщества. Дальнейшим развитием этого вопроса будет определение соответствующих национальных и государственных интересов, концепция этнических доминант. Главное, зафиксировать, что нация - суть продукт уже не естественно-природной эволюции (как этнос), а результат реализации осмысленной (или осмысляемой) "культурной программы", которой соответствуют также некоторые формы подкрепляющей ее социальности.
Булгаков пишет: "Человек есть воплощенный дух и, как таковой, состоит из духа и души, и тела, - одушевленной телесности. В нем есть личное и родовое начало, мужеское и женственное. Дух есть божественное начало в человеке, имеющее жизнь в себе и раскрывающееся в Боге. Человеческая личность есть личный дух по образу Христову, и в этом, онтологическом, смысле она причастна Христу, Его вселенскому вселику. (…) Члены тела Христова суть тем самым граждане мира, члены вселенского братства, не интернациональное, но сверхнациональное, духовное объединение".
Отталкиваясь от представлений о духовном единстве человечества, легко впасть в заблуждение, которым так часто напоказ грешат политики, скрывая свои честолюбивые замыслы. Показное человеколюбие - это так модно, этого ждут от любого государственного мужа! Но здесь-то как раз и намечается разделительная грань. "Общечеловеческое может иметь двоякий характер - абстрактно-человеческого, безличностного и вненационального, или конкретно-человеческого, индивидуального и национального".
Надо понимать, что конкретность здесь - в рассуждениях Булгакова - не носит универсального характера. В противном случае признание существования наций и их неотъемлемости от человеческой природы исчезало бы их уравниванием, безразличием. Отсюда возникает особенность отношения личности к нации: "Родовое начало, психея есть для человека непреложный факт его собственной природы, от которого онтологически не может, а аксиологически не должен освободиться, ибо это означало бы развоплотиться, перестать быть в своем собственном человеческом чине. Это люциферическое восстание против Творца…".
Подмена общечеловеческой духовности существует в виде интернационализма, космополитизма и этнонационализма (этницизма) - тяжело переносимых любой государственностью болезней. Абсолютизация родового начала, как и его игнорирование, - нравственно порочны и чреваты политическим расколом нации.
Российские либералы, преодолевая извращение родового чувства (лишенный духовности интернационализм), негодуя на его абсолютизацию (шовинизм), впадают в собственную болезнь - болезнь игнорирования этого чувства. Отсюда утрата чувства Родины, пожелания поражения собственного правительства в войне, объявление примата "общечеловеческих ценностей" над национальными интересами. Отсюда непонимание роли государства, служащего оболочкой нации; противогосударственные политические установки, уродливые концепции свободы личности, оторванной от культурной почвы.
По этому поводу Булгаков говорит о бессилии атеистического гуманизма, "который не в состоянии удержать одновременно и личность, и целое, и поэтому постоянно из одной крайности попадает в другую: то личность своим бунтом разрушает целое и, во имя прав индивида, отрицает вид (Штирнер, Ницше), то личность упраздняется целым, какой-то социалистической Спартой, как у Маркса".
Мы приведем замечательную цитату из статьи современного российского публициста М. Захарченко: "Русский - не тот, кто дорос до национального самосознания, но тот, кто перерос его, преодолел, вышел на его пределы, именно на пределы, а не за них. Русскость - в самоопределении и самоотвержении национального, но таком, которое не переходит в безликий "интернационализм" и космополитизм гражданина мира".
Как писал Булгаков, "здравому национальному самосознанию должно понимать, что "национальность есть для нас и страсть, и бремя, и судьба, и долг, и дар, и призвание, и жизнь. Ей должна быть являема верность, к ней должна быть хранима любовь, но она нуждается в воспитании, просветлении, преображении. Космополитический гомункул вольтеровского и коммунистического образца в жизни не существует… Только национальное есть и вселенское, и только во вселенском существует национальное. Дух един и прост, плоть же, с ее психеей, многочастна и многообразна, "многоразличная Премудрость Божия" (Еф. 3, 10)"."
Выше уже отмечалось, что построение системы общественных идеалов требует здравого понимания телесности человека, его родовых корней. Булгаков утверждает: "Стремление найти логос национального чувства, понять и привести к возможной отчетливости идеал национального призвания неистребимо коренится в самом этом чувстве, которое, как и всякое глубокое чувство, не довольствуется инстинктивным самосознанием, но ищет своего логоса".
Первоэлемент этого логоса - признание существования нации.
Для многих политических сил на признание бытия нации пойти оказывается невозможным. На худой конец, нации придумываются, как была придумана в угоду доминирующей политической доктрине нация "россиян" - некая неясная сущность суммирующая всех граждан государства, но не соединяющая их в нечто целое, свойственное каждому гражданину. Гражданину как бы предоставляется возможность быть свободным от национальной идентичности и свободно же выбирать или не выбирать этническую (субнациональную) идентичность. Не удивительно, что в тексте Конституции Российской Федерации появляется "многонациональный народ". Возвышение этнической идентичности над национальной вызывает к жизни политические идентичности, конфликтующие меж собой в межнациональных конфликтах, воспринимаемых участниками этих конфликтов уже не как племенная вражда, а как борьба за власть, за безраздельный контроль над частью территории, за суверенитет.
Государственное самоопределение - святое право только для нации, которая всегда надэтнична (но не лишена этничности в своей природе). Поскольку этнос - существенным образом природное образование, он не нуждается в собственной государственности. При отсутствии в народном самосознании тяги к суверенной государственности - нет нации. Но прочная суверенная государственность - лишь показатель жизнеспособности нации, национальной идеи, способной находить ответы на вызовы современной цивилизации.
Нацию в России, как и во времена Булгакова, порой стремятся "слепить" из этнографических факторов, разукрасить правовыми нормами и свести к ансамблям песни и пляски. Порой даже государственный аппарат применяется для того, чтобы живую реальность нации умертвить в конъюнктурной абстракции или фольклорной простоте.
Проблема состоит в том, чтобы понять нацию как трансцендентную реальность, которая реальнее многих иных субъектов политики. Нацию надлежит опознавать непосредственным переживанием (чувство национальной идентичности), прозрением высшей миссии (национальная гордость, чувство избранности). "Инстинкт переходит в сознание, а сознание становится самопознанием. А отсюда может родиться и новое национальное творчество", "…национальное сознание и чувство могут известным образом (несмотря на подсознательный характер национальности) воспитываться, и, конечно, также и извращаться".
Так возникает мысль о государстве, которое родится как оболочка, и в ней национальный дух ищет своего воплощения.
Этот подход противоречит методологии иных современных теоретиков нации, которые мыслят из принципа: "Не видно, значит, не существует". Так, И. Е. Кудрявцев пишет: "Первые в Европе централизованные государства, на мой взгляд, не представляли нации как таковые, их население не было "коллективным субъектом", который задавал бы волю государству, исполненному неким объединяющим все социальные слои "национальным духом"; отсутствовала и идентификация простых граждан с властителями - иллюзия "общности крови", что большей частью и определяет существо нации. Это были государства как бы до-национальные (…)…население на ограниченной территории продолжало оставаться как бы неодушевленной массой, с точки зрения государства, не обладавшей волей (или точнее: не должной проявлять волю - для успешности государственных дел). Политическая воля в таком государстве спускалась исключительно сверху вниз, что соответствовало абсолютистской модели".
Согласно упомянутой нами в главе о суверенитете концепции "чрезвычайного положения", в которой, по Карлу Шмитту, высвечиваются "предельные понятия", нация может существовать латентно, как и этнокультурная общность, которой нет надобности в признании. Но в особой ситуации, в "ситуации нужды" (Гегель), нация обнаруживает себя, как это было, к примеру, в России в Отечественной войне 1812 года, когда политическая воля, направляемая сверху вниз, была бесполезной и незаметной, в существенную роль играла как раз воля "низов". Конечно это еще не та политическая нация, которая находится в состоянии "ежедневного плебисцита", но еще вопрос - вечно вотирующая или латентная нация является действительный субъектом истории?
Современная ситуация сомнения в перспективах государства обусловлена явным исчерпанием "ежедневного плебисцита" - территория уже не настолько привязывает гражданина к себе. Его патриотизм может быть обращен к символам прошлого, но его участие в экономической жизни заставляет испытывать интерес к общепланетарным процессам и иным государствам, в стабильности которых гражданин экономически заинтересован. Кажется, что экономика должна доминировать и отодвигать на задний план прочие факторы идентичности - коль скоро государственная власть дает возможность достаточно свободно существовать частному интересу. Но даже в рамках либеральной модели государственности, национальное государство пока не может превратиться в несущественную формальность, в рудимент прежних эпох. Дело в том, что в этом случае придется признать и всю мировоззренческую концепцию Запада излишней - если исчезнет представление о ценности правового государства, то неясно кто же будет обеспечивать защиту индивида от произвола. Национальный суверенитет оказывается незаметным гарантом прав человека, которые либеральная доктрина защищает и одновременно угнетает, выступая с антигосударственными концепциями.