Болело все. Но Василий указал глазами только на ноги, которые доставляли наибольшее беспокойство:
- Что с ними?
- Ничего страшного, - ответила девушка. - У вас легкие раны. - И, сделав небольшую паузу, добавила: - Их промыли, забинтовали, теперь поправляйтесь. Утром вас увезут в Ленинград, в госпиталь.
Лейтенант встрепенулся: лечение может затянуться надолго, и он не скоро сумеет попасть в эскадрилью, к боевым товарищам, которые наверняка его ждут.
- Я хочу в свою часть, она недалеко, там меня вылечат, - сказал Василий, прикидывая, что его самолет упал где-то в тридцати - сорока километрах от аэродрома.
- Это невозможно. У вас осколки в ногах, - возразила Оля.
5
Князев слонялся по аэродрому без дела: то на стоянку заглянет, то в мастерскую к ремонтникам, то в медпункт - на перевязку; да и каким делом мог он заниматься: руки были забинтованы.
Летчик пошел в штабной домик, к командиру эскадрильи. Майор Денисов, назначенный недавно вместо капитана Лучихина, сидел за небольшим столом, заваленным бумагами. Он вскинул большую бритую голову и, увидев лейтенанта, спросил:
- С чем пожаловали?
- Прошу вашего разрешения навестить в госпитале лейтенанта Голубева, - скороговоркой выпалил Князев заранее приготовленную фразу.
Денисов откинулся на спинку стула, затем поднялся, вышел из-за стола и приблизился к лейтенанту.
- Поезжайте, - сказал он. Потом добавил, переходя на неофициальный тон, положив руку на плечо Князева: - Сделаем, Дмитрий, вот как. В Ленинград эвакуирована жена Василия. Может быть, она еще ничего и не знает. Так ты ее там обязательно разыщи и сходи к Голубеву вместе с ней. Конечно, аккуратненько подготовь к встрече с мужем. Надеюсь, понял?
- Понял, Алексей Александрович, - радостно ответил Князев. - Все устрою лучшим образом.
- Вот и хорошо, счастливого пути, - улыбнулся майор,
...Военный госпиталь размещался на оживленной улице города. Ничем не выделяющееся пятиэтажное здание плотно прилегало к таким же соседним домам, темные решетчатые ворота под аркой перекрывали свободный доступ во двор. В центре покрытого асфальтом двора был разбит скверик, обнесенный низким резным штакетником с двумя узкими входами.
Днем в скверике прогуливались выздоравливающие, и Голубев любил наблюдать за ними из своей палаты. Но в утренний час гуляющих не было. Василий, просматривая журнал, ожидал ежедневного обхода врача. Сосед по койке справа, высокий и плотный пехотинец, получивший осколочное ранение в грудь, уже готовился к выписке. Сосед слева, худой и высокий кавалерист, лежал с тяжелой контузией. Говорил он мало: каждое слово вызывало у него сильный затяжной кашель. Самым мрачным и малоразговорчивым в палате был ее старожил, молодой и чернявый танкист: ему ампутировали левую ногу. Четвертую койку занимал веселый сержант саперного батальона, шутник и балагур, больше всех задававший Голубеву вопросы об авиации.
Раны на ногах заживали быстро. Через неделю летчик уже ходил на костылях, а потом - с тростью. Он все настойчивее просил медиков скорее выписать его. И сейчас, листая страницу за страницей, лейтенант обдумывал, как вести об этом разговор с врачом.
В палату вошла медсестра, за нею двое в накинутых белых халатах.
- Товарищ Голубев, к вам гости, - сказала улыбающаяся сестра и тут же вышла.
Василий оторвался от журнала и даже вздрогнул от неожиданности: у двери стояли жена и Князев. Пока Василий выпутывался из одеяла, искал ногами тапочки, Саша бросилась к нему и, не обращая внимания на посторонних, стала целовать щеки, нос, губы, все лицо мужа.
- Родной мой, а я и не знала, что ты здесь, - взволнованно заговорила она. - Это Дима нашел меня, все рассказал и привел сюда.
Князев шагнул к Голубеву, друзья обнялись.
- Давно собирался к тебе приехать, но далеко, да и они вот мешали, - сказал Дмитрий, показывая забинтованные руки.
- Выходит, и тебе здорово досталось, - посочувствовал Голубев. - Теперь-то я понимаю, почему ты мне показывал руки, спускаясь на парашюте. Пройдемте-ка в вестибюль.
- А ты уже ходишь? - насторожилась жена.
- Мы с ней, - Василий, улыбнувшись, подбросил и ловко поймал трость, - даже во дворе иногда гуляем.
Присели в дальнем углу.
- Раны-то опасные? - повернулся Голубев к Дмитрию.
- Ерунда, затягиваются. Скоро летать буду, - усмехнулся Князев.
Находясь в госпитале, Василий передумал о многом. Как теперь жена, эвакуировалась ли? Как воюют боевые друзья? И вот самый дорогой человек и преданный друг сидят рядом с ним, а он с нескрываемым волнением, жадным интересом узнает новости.
- Как устроилась, родная моя?
- Писала тебе обо всем в часть, да письмо тебя уже не застало. Его вернул мне Дима. Сейчас все расскажу.
Минуло чуть больше месяца, как они расстались. Срок невелик, а событий произошло много. В Ленинграде Александра вместе с другими женами военнослужащих разместилась в пустующей школе. Работает санинструктором в отряде местной противовоздушной обороны, как и все, получает продовольственный паек.
- Живу не хуже других, - уверяла она мужа, но, глядя на исхудалые руки, осунувшееся лицо и потускневшие глаза, он понял, что ей очень и очень трудно.
- Ничего, Сашенька, - ласково произнес Василий, - скоро все станет на свои места.
- И я надеюсь, что так и будет, - отозвалась жена.
- А что нового в эскадрилье? - повернулся Голубев к Князеву.
- Командир у нас другой.
- Кто же?
- Герой Испании и Карельского перешейка майор Денисов Алексей Александрович.
- Куда же перевели капитана Лучихина?
- В запасной полк.
Поговорили еще о делах фронтовых. Затем Князев решительно встал:
- Ну, пора и честь знать. О тебе, Василий, не спрашиваю, лечащий врач все рассказал. Да и сам вижу - молодец! Ребята ждут твоего скорейшего возвращения.
Поднялся и Голубев. Саша его поддержала. Она долго смотрела на мужа, будто стараясь запомнить каждую черточку дорогого лица. Глаза ее стали влажными, и чтобы скрыть навернувшиеся слезы, жена положила голову на плечо Василия.
- Выздоравливай, родной, - сказала она, вытирая платочком глаза. - Мыслями я всегда с тобой. И как только буду свободна от дежурства, обязательно навещу тебя снова.
Но встретиться им удалось не скоро. Через несколько дней Голубев получил от жены письмо. "Уехала на строительство оборонительных сооружений, - сообщала она. - Это недалеко от Ленинграда, но выбраться отсюда возможности нет. От темна до темна не выпускаем из рук лопат. Нас часто бомбят, иногда обстреливает фашистская артиллерия. Есть и жертвы. Некоторых это вначале сильно потрясало, а теперь привыкли..."
6
"Сейчас выскажу ему все, - твердо решил Голубев, - обиду, просьбу, требование, наконец. Должен же лечащий врач меня понять". Минувшим днем Василий несколько раз заходил к нему с просьбой о выписке, но тот был неумолим. Дальнейшее пребывание здесь становилось невыносимым. После недавнего визита жены и друга еще больше тянуло в родную часть. Желание быть там обострялось тревожными ночами, когда небо города резали лучи прожекторов, заполняли десятки аэростатов заграждения, раздавался грохот зенитных орудий и рокот патрульных истребителей. Фашистская авиация совершала массированные налеты на Ленинград.
Оставив трость в коридоре, лейтенант решительно вошел в кабинет и без предисловий, как бы продолжая незаконченный разговор, выпалил:
- Я боевой летчик. Моя эскадрилья неподалеку, рядом с Петергофом. Фронту нужен каждый боец. Отпустите, иначе сбегу!
- Вы не совсем здоровы, к тому же нужно, чтобы восстановились силы вашего организма, - ответил врач.
- Доктор, раны меня уже не беспокоят, а сил я скорее наберусь на аэродроме. Честное слово, сбегу!
Пожилой медик улыбнулся: до чего же настойчив этот летчик! Такой и впрямь может уйти из госпиталя без разрешения.
- Хорошо, выписывайтесь, - неожиданно для Голубева согласился врач.
В пути Василий передумал о многом. Даже трудности-с транспортом, которые уже появились в Ленинграде, не омрачили его приподнятое настроение. Трамваем он кое-как добрался до окраины города, а затем на попутных машинах приехал на аэродром. Так хотелось быстрее сесть в кабину самолета и... в бой.
Но на аэродроме Василий узнал опечалившую его новость: часть отсюда перебазировалась. До новой точки было далеко, пришлось заночевать. Следующее утро принесло радость: за ночь авиаспециалисты эскадрильи, оставшиеся, чтобы перевезти к месту теперешнего базирования имущество, подремонтировали два истребителя. На них лейтенант в паре с другим летчиком-однополчанином и перелетели в свою часть.
Едва Василий сел и освободил полосу, изношенный мотор его самолета заклинило.
Встретившие Голубева друзья сообщили ему плохие вести. Пока он лечился, эскадрилья понесла в боях большие потери. Из двадцати шести летчиков, начавших войну, теперь в живых только девять. Правда, враг дорого заплатил за каждого из погибших, да и сами они успели сбить по нескольку фашистских самолетов.
Голубев вспомнил свой последний воздушный бой, неравный, ожесточенный. Тогда ему все же удалось поджечь немецкий истребитель. Это был двенадцатый самолет, сбитый им в группе с товарищами к первой половине августа 1941 года, в том числе шестой "Мессершмитт-109", который многие считали орешком не по зубам для нашего И-16.
То, что услышал Василий, обострило желание скорее подняться в огненное небо, помочь однополчанам бороться с превосходящими силами фашистской авиации...
А враг, как знал из сообщений Совинформбюро лейтенант, свирепствует. Попытки с ходу захватить Ленинград, на что делало ставку гитлеровское командование, развязав войну, с треском провалились. Тогда, опоясав город блокадным кольцом, фашисты предприняли в сентябре 1941 года новый штурм. Наступление сопровождалось массированными налетами, длительными артиллерийскими обстрелами жилых кварталов. С каждым днем уменьшались продовольственные запасы. Начался голод.
Для связи Ленинграда с Большой землей теперь оставалось только два пути - воздушный и водный - через Ладожское озеро. Оба были предельно опасны: наши транспортные самолеты и суда непрерывно подвергались ударам с воздуха. Для их прикрытия выделили истребители. 13-ю отдельную эскадрилью тоже перебазировали к Ладоге. Вместе с другими частями она прикрывала от рассвета до темноты перевалочные базы, порты погрузки и выгрузки, корабли и суда на переходах.
...Многое на новом аэродроме Василию было знакомо: он несколько раз садился здесь до войны. Просторное травянистое поле одним краем примыкало к густому сосновому бору, другим - к небольшой деревне. На ее окраине теперь размещались склады, мастерские, общежития, столовые.
Голубев без труда нашел штабной домик эскадрильи. Едва переступил порог, увидел майора Денисова, начальника штаба и нескольких летчиков. Представился новому командиру по уставу. Взглянув на вошедшего и не поднимаясь из-за стола, Денисов вскинул брови, отчего его высокий лоб и бритая голова как бы сразу увеличились в размерах.
- Разве вы уже здоровы? - удивился он, выслушав лейтенанта.
- Поправился, товарищ майор. Готов выполнить любое задание, - не раздумывая, ответил Василий и добавил: - Вот только самолета у меня нет, "безлошадным" оказался. Дайте истребитель.
- Смотрите, какой прыткий, - усмехнулся Денисов, обращаясь к присутствующим, - сразу ему самолет подавай. Я что же, строю истребители, что ли? У нас для здоровых летчиков сейчас не хватает машин, а вам еще окрепнуть надо. Вы, лейтенант, пока знакомьтесь с новым местом.
Зазвонил телефон прямой связи со штабом авиабригады. Денисов снял трубку. Произнес спокойно:
- Слушаю.
На другом конце провода был командир бригады полковник Романенко. Все отчетливо слышали его голос. Полковник сказал, что моряки просят прикрытия.
- Сколько вы можете выделить экипажей? - донеслось из трубки.
- У меня только шесть самолетов, - ответил Денисов.
- Поднимайте их парами в три смены. Из Новой Ладоги пойдут в Осиновец пять барж и два транспорта. Надо прикрыть. Ясно? Ну, тогда все.
Комэск положил трубку. Испытывающе оглядев летчиков, помолчал, что-то, вероятно, решая, а затем назвал фамилии ведущих пар и, поднявшись, отдал приказ:
- Задача - не допустить врага к кораблям, первой паре вылетать немедленно.
Летчики привыкли к таким экстренным заданиям. Уже много раз ходили они по одному и тому же маршруту, прикрывая корабли и суда в пути от Новой Ладоги до Осиновца. Все поспешили к своим истребителям.
Василий тоже вышел из домика, направился на стоянку. Оттуда уже доносился гул работающих моторов. Потом из леса выкатились два "ишачка" и начали взлет. Отделившись от земли, летчики убрали шасси, и самолеты скрылись за горизонтом.
Прихрамывая на обе ноги, Голубев неторопливо двигался по аэродрому. Увидел группу авиаторов, собравшихся возле самолета. Они его тоже заметили. Двое бросились навстречу. Это были техники Шепилов и Богданов. Переполненный радостью, Василий сорвал с головы шлемофон и приветственно завертел его в вытянутой руке.
- Мы снова вместе! - обнимая друзей, закричал лейтенант.
Голубев стал ждать, когда пара вернется с задания: один из самолетов, как сказали лейтенанту, пилотирует Князев. Вскоре послышался гул моторов. Два появившихся на горизонте истребителя снизились, приземлились. В капонирах их тут же укрыли маскировочными сетями.
- С возвращением, дружище! - Василий крепко обнял Дмитрия. - Вот гоняюсь за тобой по всему аэродрому.
Обращаясь к технику, Дмитрий сказал:
- Готовьте машину к следующему вылету. Мы - на командный пункт.
Пошли рядом. Василий чувствовал себя неловко перед товарищем потому, что из-за болезни не может летать. Спросил, показывая в небо:
- Ну, как там?
- Плохо, - мрачно отозвался Князев, бросив папиpocy и с силой придавив ее каблуком. - "Юнкерсы" и "мессершмитты" десятками идут на Ладогу, чтобы сорвать перевозки по воде грузов - боеприпасов, горючего, продовольствия для войск, продуктов и одежды ленинградцам. А у нас? У нас только по два "ишачка". Жарко приходится. Но держимся, ребята молодцы! Эх, если бы наших самолетов больше!
- Имей я истребитель, дрался бы вместе с вами, - мечтательно произнес Голубев.
Весь день летчики эскадрильи ходили парами и в одиночку на прикрытие судов. Дерзко атакуя группы врага, они вынуждали гитлеровские экипажи бросать бомбы, не доходя до целей. Яростные, ожесточенные схватки в небе прекратились лишь с наступлением темноты.
Поздним вечером заместитель командира эскадрильи по политчасти Соколов собрал людей. Вид у него был хмурый, озабоченный, худое скуластое лицо казалось почерневшим. Он говорил о тяжелом положении блокированного Ленинграда и о помощи, которую оказывают моряки, доставляя все необходимое осажденным.
- Судьба города зависит от подвоза продовольствия и боеприпасов по Ладожскому озеру, - подчеркнул замполит.
Из его рассказа Василий узнал, что вчера пять барж и два транспорта под жестокими бомбежками вражеской авиации преодолели сложный путь от Новой Ладоги до Осиновца, привезя несколько тысяч тонн зерна для Ленинграда. В Осиновце их вновь атаковали фашистские бомбардировщики. Три баржи были потоплены. Но моряки Ладожской военной флотилии и тут нашли выход: достали затонувшие грузы из-под воды. На обратном пути эвакуированы сотни ленинградцев. Суда вновь бомбили, есть жертвы, серьезные повреждения техники.
- Теперь вы понимаете, что от нас требуется? - закончил Соколов. - Нужно вести боевую работу с удесятеренной энергией. И не только завтра, послезавтра, а очень долго...
Голубев подошел к замполиту. Его он знал давно и надеялся на помощь. Начал без обиняков:
- Мне нужен самолет. Ну что я слоняюсь тут, как неприкаянный, когда другие воюют?
- Где же взять истребитель?
- Поговорите с командиром. Он поймет вас лучше, чем меня. Здесь мои родные места, я просто обязан защищать их. У меня, если хотите, на это больше прав, чем у товарищей.
Соколов выдержал паузу, как бы размышляя, потом лукавым взглядом посмотрел на летчика и сказал:
- Хорошо, попрошу Денисова. Только не уверен, сможет ли он что-либо для вас сделать. Но откладывать разговор не буду: скоро убываю к новому месту службы.
Трудно было Голубеву расставаться с Соколовым. Замполит хорошо понимал летчиков и техников, заботился о них, поддерживал, вдохновлял людей. Но фронтовые пути-дороги не всегда совпадали с желаниями человека.
Утром Соколов сообщил Василию, что командир обещал подумать над его просьбой. А через день Голубев получил И-16. Правда, не новый, однако драться с противником над Ладогой он был согласен на любом самолете.
Василий отправился на стоянку, где эскадрильские умельцы ремонтировали потрепанные в боях машины. Техник Иван Богданов старательно "перекраивал" бортовой номер на "33". Летчик спросил, почему не на "13"?
- Мы тут решили, что истребитель с двумя тройками вам больше подойдет, - ответил Богданов. - И разрешение нанести именно такой номер получили.
- Может, и верно, - согласился лейтенант. - Отвоевался мой "тринадцатый" и лежит теперь где-то под Нарвой.
Вместе с техником Василий копался в моторе. И как-то невольно вспомнился родной дом, который находился всего в нескольких километрах от аэродрома. Там жили отец с матерью и две племянницы. Так захотелось увидеть их!
Подошел майор Денисов.
- Дело вперед продвигается? - поинтересовался он.
- Все по плану, - доложил Голубев. - Сейчас новые подвесные баки начнем прилаживать.
Комэск обошел истребитель. Похлопал по крылу и фюзеляжу. Задержался у мотора, проверяя, нет ли люфта в двухлопастном винте, и заключил:
- Хорошая машина, берегите ее. Не подставляйте зря под огонь врага.
- В этом будьте уверены, - ответил Василий.
Он посчитал, что сейчас, пожалуй, наступил самый удобный случай для откровенного разговора с командиром эскадрильи. Тот человек здесь новый и, может быть, не все знает о своих летчиках.
- У меня к вам просьба, товарищ майор,
- Какая же?
- Здесь рядом, в Старой Ладоге, живут мои родители. Разрешите их навестить?
Денисов нахмурился. Глубокие складки кожи собрались над переносицей. Черные глаза строго смотрели на лейтенанта.
- Сейчас не время разъезжать в гости, - пробасил командир. - Идет напряженная боевая работа. А вы - о побывке.
Голубев хотел было ответить, что летать ему пока все равно не на чем. Но Денисов выглядел крайне усталым, и это остановило Василия, Он решил: "Явно не ко времени разговор я затеял". Однако сказал почему-то совсем другое:
- На задания вы меня не посылаете, домой не отпускаете, чем же я провинился?
- Ничем вы не провинились, - примирительно отозвался Денисов. - Но в светлое время суток нельзя отлучаться.
Когда сгустились осенние сумерки, летчик снова обратился к командиру эскадрильи за разрешением съездить к родителям.
- Ладно, валяйте, - согласился, улыбнувшись, Денисов и уже строго добавил: - Но только на одну ночь. Утром, как штык, должны стоять в строю.