Я вернулся в "Матросскую тишину", но уже в другую камеру. Теперь я был в числе осужденных. В общей сложности меня промурыжили в московской тюрьме три месяца: полтора месяца до суда, потом еще полтора месяца я ждал этапа, и лишь после этого меня отправили на исправительные работы на стройку народного хозяйства в Коми АССР. Вагоны, в которые нас загнали, насквозь пропахли грязными телами. Густой запах пота не выветривался, несмотря на большие щели в стенах и на постоянный сквозняк. Сутки или двое тряслись мы на нарах, припав к щелям и вглядываясь в проплывавший снаружи мир. Замкнутое пространство давило на психику, но я успокаивал себя тем, что мы едем не на край света.
Когда поезд остановился и тяжелая дверь с грохотом откатилась, в вагон ворвался свежий ветер, донесся вкусный запах хвои.
- Выходи строиться!
Там, в Коми, нас расконвоировали, и я сразу почувствовал себя почти полноценным человеком. Тюрьма с ее давящей смрадной духотой осталась позади и воспринималась теперь как дурной сон, который никогда не вернется.
- Здесь пахнет волей, - сказал я.
- До воли еще далеко, браток, - послышалось за спиной. - Руки в кровь сотрем на этой стройке, пока воли дождемся.
Нас разместили в деревянных бараках и строительных вагончиках. По сравнению с тюрьмой условия показались вполне сносными. Предстояло прокладывать газопровод, который назывался не то "Северное сияние", не то "Сияние Севера". Мы рубили лес для будущей трассы, возводили какие-то компрессорные станции, рыли землю…
- Эй, - услышал я однажды. - Ты узбек?
- Узбек.
- Из Ташкента?
- Да.
- И я из Ташкента.
Передо мной стоял невысокий человек с растрепанной шевелюрой и широко улыбался.
- Рад видеть земляка, - сказал он и протянул руку для пожатия.
Узнав, что меня определили на лесоповал, он сразу отвел меня к начальнику участка.
- Пак, познакомься, это мой земляк. Надо ему полегче работу найти.
Начальником участка был кореец. Поглядев на меня оценивающе, Пак кивнул.
- Будешь в моей бригаде, - решил он.
- А что делать? - спросил я.
- Природой любоваться, - засмеялся он.
Время шло. Работа меня не утомляла, но однообразие все-таки тяготило. Мне очень хотелось вырваться с территории стройки, но я понимал, что это невозможно.
- Почему невозможно? - улыбнулся Пак, когда я заговорил об этом однажды за ужином. - Давай представлю тебя коменданту. Мы с ним в хороших отношениях. Объясни ему, что тебя чуть ли не со свадьбы вырвали, семья гибнет из-за этого. Попроси отпустить тебя повидать невесту.
- И отпустит?
- Может, и отпустит…
Комендант оказался отзывчивым мужиком.
- Ничто человеческое нам не чуждо, - сказал он. У него было худое лицо, крупный нос, кривые мелкие зубы и хитрые глаза, в которых, казалось, скрывался свет всех человеческих пороков и добродетелей одновременно. - Невесту, конечно, надо повидать. Ты парень молодой, тебе без этого нельзя. Можно и отпустить…
- Правда? - с недоверием произнес я, а сердце мое уже стучало учащенно, почуяв дорогу домой.
- Можно отпустить. Но не просто так, конечно. Не на прогулку. По работе поедешь, в командировку. Выпишу тебе маршрутный лист. Завтра Пак подготовит список. Нам надобно краску кой-какую раздобыть и еще всякую мелочь. Справишься? Москву хорошо знаешь?
- Справлюсь.
Так, с командировочным листком в кармане, я прикатил в Москву. В первый же вечер я направился в бильярдную, что в парке Горького. Там собирались сливки бильярдного общества, асы-игроки с громкими именами. Беседуя с ними, в жизни не подумаешь, что они картежники - интеллигентные, начитанные люди, умевшие в разговоре ненавязчиво ввернуть цитату из Пушкина или Достоевского. Я был совсем молодой, всего двадцать три года, далекий еще от культуры. И все же они говорили со мной как с равным, и мне это льстило. Чего стоит один только старик Мойта. Он играл с самим Маяковским! Ежедневно в бильярдную приходили два умнейших и благороднейших человека - Федор Алексеевич и Борис Моисеевич, к которым все обращались только по имени-отчеству и фамилий которых я никогда не слышал. Эти двое всегда одевались со вкусом, выглядели элегантно, вели себя с достоинством. Федор Алексеевич был княжеских кровей, высокий, эффектный; на здоровье он никогда не жаловался, а умер на лестничной клетке, поднимаясь к себе в квартиру: присел отдышаться и… - сердце остановилось…
Едва я вошел в прокуренное помещение бильярдной, меня обступили со всех сторон, забросали вопросами, предлагали помощь, совали мне в карман кто сотню, кто двести рублей.
- С освобождением тебя, Алик, - смеялись они. - Приоденься, а то поистаскался ты что-то.
Сначала я купил себе хорошие вещи, а потом поспешил на авторынок, где достал краску и все прочее, что было указано в списке. Пять дней в столице вернули мне бодрость духа, и в Коми я возвратился заметно посвежевшим.
- Вижу, на пользу тебе поездка, - отметил комендант.
- А это вам в подарок, - сказал я, поставив на стол ящик баночного пива и положив несколько батонов копченой колбасы. Все это я приобрел в "Березке", куда даже из москвичей мало кто мог попасть, а уж строители из дремучей Коми АССР и слыхом не слыхивали про сеть магазинов "не для всех". - Спасибо вам за вашу доброту.
- Ну ты даешь! - Комендант оторопело разглядывал диковинные продукты.
После этого случая начальство перевело меня на должность снабженца. Еще раза четыре я выбирался в Москву, обязательно возвращаясь оттуда с гостинцами.
- Алик, - заговорил со мной комендант однажды вечером, густо пыхтя папиросой, - хочу побеседовать с тобой.
- Что-то случилось?
- Случилось одно: ты попал в эту дыру, а тебе здесь не место.
- А кому тут место? - хмыкнул я.
- Люди разные есть. Некоторым только тут и место. Но ты создан для другой жизни.
- Ничего не поделаешь, - пожал я плечами. - Так уж получилось. Попал сюда. Спасибо, что вы ко мне по-человечески отнеслись.
- Парень ты хороший, нравишься мне. И широта мне твоя по сердцу. Только здесь твоей широты никто не поймет.
- А где ее поймут?
- Где-нибудь и поймут, но не здесь. Тебе надо уходить. - Он помусолил губами размокший кончик папиросы.
- Легко сказать, - усмехнулся я.
- Хочешь хороший совет?
- Хороший совет никому не помешает.
- Поезжай в Ташкент, ложись в больницу, оттуда приедешь в конце срока, мы отдадим тебе твой паспорт.
- И все?
- И все, - сказал он, хитро улыбаясь.
- И как же мне в Ташкент отлучиться?
- Напишешь заявление, что тебе надо уехать по семейным обстоятельствам, и я дам тебе открепление.
Я последовал его совету и через несколько дней уехал в Ташкент "по семейным обстоятельствам". Там лег в больницу, отправил телеграмму и справку коменданту. А когда срок закончился, я прилетел в Коми, забрал паспорт, и на этом моя эпопея на стройке газопровода завершилась.
Я снова отправился в столицу. Вернулся в карточную жизнь. Женился на Татьяне. Прописался в Москве, воспитывал сына Мишу. В 1979 году у меня родилась дочь Лола. Меня окружали замечательные люди. Казалось, жизнь наступила спокойная и радостная. Но, как показало время, судьба моя была сплошь исполосована черными и белыми линиями.
Лето 1985 года ознаменовало мое вступление в очередную черную полосу. Поездка в Сочи всей семьей обещала массу удовольствий. В памяти возникает людная набережная, пышная зелень, ажурные тени пальм на залитом солнцем асфальте. Мы все - я, Татьяна и маленькая Лола - были одеты в белое, и этот белый цвет стал для меня на долгие годы символом Сочи. Тогда там гастролировали Иосиф Кобзон, Юрий Антонов, Янош Кош. Вечерами они были заняты, потому что давали концерты, а днем пользовались каждой выпадавшей им минутой, чтобы выйти на пляж и позагорать немного.
Разумеется, в Сочи было много картежников. Но играли мы только на пляже, ни о каких гостиничных номерах на курорте речи не шло. Играли без денег - на честное слово, поэтому придраться к нам не могли. А на пляже от скуки картами развлекался каждый десятый отдыхающий, так что профессиональные каталы легко терялись в общей массе.
И все же нас знали. Как-то раз на улице мне указали местного майора милиции и предупредили, что он занимает высокую должность. При встрече на улице или при входе на пляж мы обязательно здоровались с ним, обменивались приветливыми взглядами и даже иногда беседовали о каких-то пустяках. Он всегда разговаривал доброжелательно, улыбался радушно, и понемногу у меня сложилось впечатление, что майор симпатизирует мне. Если во время наших коротких встреч я был с Лолой, он непременно шутливо трепал дочку по затылку и пожимал ее ручонку.
- Красавицей будет, - весело предсказывал он. - В родителей пошла.
- Да, Лола очаровательный ребенок, - соглашался я.
В один из вечеров, когда солнце уже коснулось моря, этот майор остановил меня на набережной.
- Привет, Алик. Закурить не найдется?
- Я не курю.
- Извини, забыл. Послушай, ты не мог бы завтра заскочить утром в отделение милиции?
- Мог бы.
- Часам к одиннадцати. Устраивает?
- Вполне.
- И возьми с собой паспорт.
- Ладно.
Утром я сказал жене, что меня зачем-то вызвали в милицию.
- Что-нибудь произошло?
- Нет, просто попросили зайти.
- И ты не поинтересовался зачем?
- Ну… Как-то в голову не пришло, - ответил я, потирая глаз.
- Что с глазом?
- Наверное, что-то попало, - сказал я, остановившись перед зеркалом. - Дай посмотрю. - Жена подвела меня к окну, но ничего не увидела. - Болит?
- Дергается что-то.
- Промой холодной водой, Алик…
Я отмахнулся и быстрым шагом направился в отделение милиции, намереваясь оттуда пойти прямо на пляж. В комнате начальника отделения меня уже ждали за столом четверо офицеров. Знакомого майора там не оказалось.
- Здравствуйте, Алимжан, присаживайтесь.
Я подвинул стул к столу.
- Алимжан, вы, кажется, играете в карты?
- Многие играют.
- Но вы играете профессионально?
- Как посмотреть на это. Есть игроки получше, есть похуже.
- И вы нигде не работаете?
- У меня жена работает.
- Кем?
- Секретарем у Тухманова.
- У знаменитого композитора? - уточнили они с удивлением.
- Да, - подтвердил я.
Они переглянулись и после недолгой паузы, пошептавшись меж собой, продолжили допрос.
- А вы, значит, не работаете?
- Нет. Жена получает пятьсот рублей. Нам вполне хватает.
- Сколько получает? Пятьсот рублей?
Зарплата моей жены их по-настоящему удивила. В то время инженер получал 120 рублей, младший офицер в армии - 250–300.
- Да уж, - крякнул один из милиционеров.
- Что вас смущает? - спросил я.
- Нас смущает, что вы не работаете, гражданин Тохтахунов.
- Почему вы в такой форме ко мне обращаетесь? Почему вдруг "гражданин"?
- Нам придется задержать вас.
- Меня? За что? На каком основании?
- За тунеядство.
- Но…
- Вопросы излишни, гражданин Тохтахунов. Поступило такое распоряжение…
В следующее мгновение в кабинет вошли два сержанта и ловкими движениями сняли с меня ремень.
- Подождите! Что же это такое?!
Они не ответили и повели меня, грубо толкая в спину, в подвальное помещение. Когда и кто сообщил моей жене о моем аресте, не знаю, но вечером кто-то из друзей передал мне в камеру цыпленка табака из ресторана. Я съел его без малейшего аппетита. Все мои мысли были заняты арестом. Попасть в камеру, находясь на сочинском курорте, было верхом абсурда! Поверить в такое мог только фантазер с извращенным воображением. И все же я, одетый в белые брюки и белую рубашку, сидел в спецприемнике вместе с бомжами.
Так минуло несколько дней.
Затем появился следователь. Он был довольно молод, но меня поразила его ответственность. Он понимал, что тунеядство - лишь повод для моего задержания и что действительной причиной были карты. Он не раздражался, не торопился, не пытался обвинить меня в чем-то, что не имело ко мне отношения.
- Неужели вы не могли просто числиться где-нибудь? - спросил он во время первого допроса. - Что вам стоило устроиться формально хоть куда-нибудь? Неужели хочется из-за ерунды на зоне париться?
- Вот видите, - говорю ему, - вы меня на что толкаете? На нарушение закона. На подлог. Числиться, но не работать. А если бы меня взяли при "липовой" работе, то вы что сказали бы? Обманываю государство! Если бы числился где-то, но не работал, вы мне сейчас семь лет давали бы в качестве наказания. Без труда доказали бы, что я на самом деле не работаю, но за кого-то расписываюсь в документах. И так далее… Зачем мне все это? Я честен: не работаю, но и не скрываю этого. Я не обманываю никого. Тунеядец? Паразит? Называйте как хотите! По этой статье сидел Бродский, он величайший поэт, но его упекли за решетку как тунеядца. А потом он получил Нобелевскую премию. Это же позор для нашей страны! Что я сделал преступного? Играл в карты? Я не обворовал, не ограбил, не убил. У меня жена зарабатывает 500 рублей в месяц, я имею формальное право не работать нигде и заниматься воспитанием детей…
Но все разговоры были бесполезны. В Советском Союзе шла грандиозная чистка. В то время в МВД пришел Федорчук, раньше возглавлявший КГБ, старавшийся проявить себя на новом посту. Ему нужны были быстрые результаты. Откуда взять результаты? Проще всего было арестовать всех людей с громкими именами, которые считались "антисоциальными элементами". Картежников взять легче, чем вооруженных бандитов. Риску никакого, а хорошие показатели налицо. Меня и взяли под этот шум волны. Нами тогда в МВД на самом высоком уровне занимались.
Следователи приезжали в Сочи из Москвы. Думаю, что работать им было не очень легко, потому что вокруг ключом била курортная жизнь, шумело море, горячий воздух манил на пляж. А тут - допросы, душные кабинеты. Многие поспешили бы поскорее закончить дело, сбросить его с себя и, раздевшись до трусов, вытянуться на шезлонге. Но следователи оказались ответственными и грамотными. Они старались вникнуть во все детали.
- Алимжан, честно говоря, вам не повезло. Сейчас идет серьезная чистка в преступной среде. Вы попали под большую гребенку.
- Я не преступник. Я картежник.
- У вас есть большие сбережения, а вы нигде не работаете. Это вызывает много вопросов.
- Я отвечу на любой вопрос. Мне бояться нечего.
- В картежной среде варятся разные люди. Надеюсь, вы не станете отрицать этого? В том числе есть уголовные элементы. Нам хотелось бы знать, с кем из них вы поддерживаете отношения.
- Решили повесить на меня какие-то сомнительные делишки?
- Нет, просто хотим во всем разобраться.
Надо отдать им должное, они трезво оценивали ситуацию: если я играл в карты, играл по-крупному, то зачем мне "мокрые дела", зачем грабежи и взломы? Мне мараться не было никакой нужды. Я мог сто тысяч выиграть вечером и не вспомнить об этих деньгах до утра - настолько я был привычен к огромным суммам. Так неужели я стал бы рисковать спокойной жизнью и втягиваться в криминал? Но милиции была дана команда рыть землю носом. Поэтому меня на допросах расспрашивали и про какие-то грабежи, и про убийства. Ведь понимали, что я не имел отношения ни к разбоям, ни к кражам, но все равно допрашивали.
Однажды следователь вызвал меня к себе и заговорил на другую тему.
- Алимжан, тут Иосиф Давыдович Кобзон активно за вас ходатайствует. Он даже концерт для сотрудников краевого МВД дал. С нашим высшим начальством беседовал… Янош Кош приходил с Кобзоном к нам. Хорошие у вас друзья, оказывается.
- Хорошие.
- Таким людям трудно отказывать. Скажу вам по секрету, - наклонился ко мне следователь, - прокурор Краснодарского края не хочет давать санкцию на ваш арест.
- Что ж, я только порадоваться могу этому, - с облегчением улыбнулся я.
- Так что мы обязаны отпустить вас.
- Спасибо.
- Можете позвонить жене в гостиницу и сказать, что выходите. - И он подвинул мне тяжелый телефонный аппарат.
- С удовольствием.
Пока я набирал номер, крутя пальцем тугой диск, он внимательно смотрел на меня, и в его глазах читалось недоумение. В трубке раздались короткие гудки.
- Занято, - объяснил я, положив трубку.
- А вы знаете, Алимжан, что отсюда в Москву ушла докладная записка с жалобой на Кобзона? Мол, следствию он мешает. Авторитет у него большой, возражать ему нелегко. А говорит Кобзон очень убедительно. Я сам слышал.
- И что теперь?
- Неприятности могут быть у Иосифа Давыдовича.
- Но он же не нарушил закона! Он имеет право просить за друга?
- Конечно, имеет право. А кое-кто испугался. Уж если сам прокурор сломался под убедительным обаянием Кобзона, что уж говорить о фигурах помельче…
Я опять набрал номер и услышал голос жены.
- Алло?
- Таня! Ну, все кончилось благополучно. Меня отпускают…
- Скажите, пусть приезжает за вами, - подсказал следователь.
В эту минуту дверь распахнулась и в кабинет вошел сосредоточенный мужчина. Впившись в следователя жестким взглядом, он мотнул головой, приглашая его выйти для разговора. Следователь вскинул удивленно брови.
- Что? Срочно?
- Пошептаться нужно…
Он вернулся очень скоро и не сразу сел за стол. Я посмотрел на него через плечо, и в животе у меня образовался холодный комок дурного предчувствия.
- Из Москвы звонили, - проговорил он задумчиво.
- По мою душу?
- Дана санкция на ваш арест, Алимжан. За подписью генерального прокурора.
Я молчал несколько долгих минут, осмысливая услышанное.
- То есть… Я не выхожу?
- Нет. Вы остаетесь здесь.
- И что же, генеральный прокурор занимается теперь простыми тунеядцами?
- Может, не сам генеральный, а заместитель… Впрочем, это не принципиально.
- Вот какая важная птица попалась вам в руки, - горько рассмеялся я. - Опасный тунеядец Алимжан Тохтахунов! Отправлен в тюрьму за личной подписью генерального прокурора… Что теперь? За решетку?
- Да…
Потом была тюрьма в Армавире. Камера человек на двадцать. Душная, серая, смрадная, но все-таки чище московской тюрьмы. Продолжались бесконечные допросы, и следователи носились по всей стране, встречаясь с моими знакомыми и задавая им какие-то вопросы. А знакомые у меня были в основном именитые - София Ротару, Владимир Винокур, Иосиф Кобзон, Давид Тухманов, Алла Пугачева. Думаю, что следствию пришлось нелегко: плохого обо мне никто не говорил, а указание "влепить" мне срок следственная бригада обязана была выполнить…
Суд состоялся ровно через два месяца после моего задержания в Сочи. И опять в мою защиту выступала только моя жена. Я слушал государственного обвинителя и поражался, что весь аппарат МВД СССР обрушился на меня, словно на опаснейшего из преступников, и что вся эта структура ничего не могла найти против меня. Я и моя семья стояли одни перед гигантской милицейской машиной, задумавшей раздавить меня лишь за то, что в глазах закона я был бездельником. Что ж, я могу гордиться, что никто и никогда не обвинял меня ни в чем страшном. Я могу гордиться, что страдал фактически невинно. Но как это тяжело - страдать…