В изображении Николая Старикова переезд Ленина совершался чуть ли не в величайшей тайне, в лучших традициях "рыцарей плаща и кинжала". Как видим, в действительности Ленин был готов сообщить о своём вынужденном проезде через Германию всей Европе! 6 апреля Ленин лично отправил телеграмму Гильбо с просьбой привезти Роллана и Нэна или Грабера – второго редактора газеты "La Sentinelle".
Реально "Протокол о поездке" для печати подписали Платтен, Гильбо, французский социалист-радикал Фердинанд Лорио, специально приехавший из Парижа, немецкий социал-демократ Пауль Леви (Гарштейн) и представитель польской социал-демократии Бронский…
Опять начали ставить палки в колёса меньшевики. Ленин через Ганецкого запросил "мнение Беленина" (в данном случае имелся в виду не Шляпников, носивший этот псевдоним, а Бюро ЦК в Петрограде), и 5 апреля Бюро через Ганецкого дало директиву: "Ульянов должен тотчас же приехать".
Да, надо было торопиться – в Питер начинала съезжаться вся "головка" большевиков. Ленин в Цюрихе получил из Перми телеграмму за подписями Каменева, Муранова и Сталина, возвращавшихся из сибирской ссылки: "Salut fraternel Ulianow, Zinowieff. Aujiourdhui partons Petrograd…" ("Братский привет Ульянову, Зиновьеву. Сегодня выезжаем в Петроград…").
Через Платтена германскому посланнику Ромбергу были переданы условия, где главными пунктами были следующие:
"Едут все эмигранты без различия взглядов на войну. Вагон, в котором следуют эмигранты, пользуется правом экстерриториальности, никто не имеет права входить в вагон без разрешения Платтена. Никакого контроля ни паспортов, ни багажа. Едущие обязуются агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число австро-германских интернированных".
6 апреля Платтен сообщил о согласии Берлина – можно ехать!
Сборы проходили нервно, все были как на иголках. И это – не мой домысел, достаточно привести две телеграммы Ленина Ганецкому от 7 апреля… Первоначально отъезд был назначен на среду 4-го, но даже 7-го апреля Ленин был ещё в Берне и телеграфировал в Стокгольм:
"Завтра уезжает 20 человек. Линдхаген (социал-демократический депутат риксдага, бургомистр Стокгольма. – С.К.) и Стрём (секретарь Социал-демократической партии Швеции. – С.К.) пусть обязательно ожидают в Треллеборге. Вызовите срочно Беленина, Каменева в Финляндию…"
Но в тот же день в Стокгольм уходит другая телеграмма:
"Окончательный отъезд в понедельник. 40 человек (реально уехало 32 человека, – С.К.). Линдхаген, Стрём непременно Треллеборг…"
Комментировать здесь что-либо нужды, пожалуй, нет. И так ясно – атмосфера была, мягко говоря, не из спокойных. Кто-то спохватился в последний момент и хотел ехать тотчас, кто-то колебался и оставался…
Но всё это было делом десятым по сравнению с главным: Ленин ехал в Россию!
В понедельник 9 апреля (27 марта по старому стилю) Владимир Ильич с Крупской, Зиновьев с женой и сыном, Арманд со своей золовкой Константинувич, ленинцы Сковно, Миха Цхакая – всего 32 человека, из которых 19 человек были большевиками, а 6 – бундистами, выехали через пограничный со Швейцарией германский Тайнген (Тинген) в Россию.
Поездка через Германию заняла три дня – скорость не экспресса, но и не такая уж плохая по военному времени и с учётом того, что это был не рейс по расписанию и не воинский "литер".
12 апреля 1917 года группа из германского порта Засниц отплыла в Швецию, и с борта парохода Ленин и Платтен отправили последнюю "переездную" телеграмму Ганецкому: "Мы приезжаем сегодня 6 часов Треллеборг".
Уже с пути в Россию Ленин отправил телеграмму в Женеву и Карпинскому, оставшемуся для подготовки к отправке в Россию партийного архива:
"Германское правительство лояльно охраняло экстерриториальность нашего вагона. Едем дальше. Напечатайте прощальное письмо. Привет. Ульянов".
Ленин имел в виду "Прощальное письмо к швейцарским рабочим", которое было опубликовано 1 мая 1917 года на немецком языке в газете "Jugend-Internationale", и заканчивалось так:
Когда наша партия выставила в ноябре 1914 года лозунг: "превращение империалистической войны в гражданскую войну" угнетённых против угнетателей за социализм, – этот лозунг был встречен враждой и злобными насмешками социал-патриотов… Немецкий… социал-империалист Давид назвал его "сумасшедшим", а представитель русского (и англо-французского) социал-шовинизма… господин Плеханов назвал его ""грезофарсом". Представители центра отделывались молчанием или пошлыми шуточками по поводу этой "прямой линии, проведённой в безвоздушном пространстве".
Теперь, после марта 1917 года, только слепой может не видеть, что этот лозунг верен…
Да здравствует начинающаяся пролетарская революция в Европе!
По поручению отъезжающих товарищей…
Н. Ленин"
Приведу и ещё один ленинский документ. Впервые он был напечатан 17 сентября 1924 года в газете "Ленинградская правда". Это – записка члену Исполнительного комитета Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов "А. Беленину" – А. Г. Шляпникову:
"Прилагаю расписки в плате за проезд нашей группы. 300 шведских крон я получил пособия от русского консула в Haparanda (из Татьянинского фонда). Доплатил я 472 руб. 45 коп. Эти деньги, взятые мной в долг, я желал бы получить из Комитета помощи ссыльным и эмигрантам.
Н. Ленин"
Что тут можно сказать?
Ну и крохобором же был Ленин, оказывается! Привёз с собой германские "золотые" миллионы, а хлопотал о выплате каких-то жалких сотен русских рублей, к тому же – обесцененных.
Но, может быть, причина была в том, что не было у Ленина никаких миллионов? А по приезде Петрограде надо было не только вести партийную работу, но и на что-то элементарно жить.
Жить не на мифические германские миллионы, а на скромные, всё более обесцениваемые продолжающейся войной рубли…
Наконец-то, вновь – не на опостылевшие в эмиграции франки и кроны, а на русские рубли!
Ленин доехал-таки до России!
Глава 9. История переезда в письмах: ""Пломбированный" вагон или лондонская тюрьма?"
Для верного взгляда на те дни полезно познакомиться с их описанием Павлом Милюковым – тогда одним из первых лиц в России, министром иностранных дел Временного правительства. Милюков пишет о возвращении "из тюрем, из ссылки, из-за границы – Швейцарии, Парижа, Лондона, Америки – представителей русской эмиграции", и заявляет, что "мы встречали их не только "с почётом", но и с горячим приветом" и "надеялись найти среди них полезных сотрудников"…
Для Плеханова, например, по словам Милюкова, резервировали министерство труда, но сразу поняли, что "это – уже прошлое, а не настоящее"…
Так встречали – по давней, но, как оказалось, истрёпанной "одёжке", соглашателей и "оборонцев"…
А как насчёт Ленина?
Милюков в своих "Воспоминаниях" "забыл" сообщить, что упорно не соглашался на проезд Ленина через Англию и вообще был против возвращения Ленина в Россию, потому что заранее было известно, что Ленин будет стоять за немедленное обращение к союзникам отказаться от требования "аннексий и контрибуций" и за предложение мира на этих условиях.
Но кое в чём Милюков и проговаривается:
"В начале апреля приехал через Германию Ленин со своей свитой в "запломбированном вагоне"… Позднее приехал Троцкий, и меня очень обвиняли впоследствии, что я "пропустил" его. Я действительно настоял у англичан, у которых он был в "чёрном списке", чтобы они его не задерживали. Но обвинявшие меня забывали, что правительство дало общую амнистию. К тому же Троцкий считался меньшевиком – и готовил себя для будущего. За прошлые преступления нельзя было взыскивать…" (Милюков П. Н. Воспоминания. М., Современник, 1990. Т. 2, с. 308).
Читаешь, и глазам своим не веришь! Тут же признать, что была объявлена общая амнистия, и умолчать, что она была общей для всех, кроме Ленина!
Меньшевик Троцкий, оказывается, готовил себя для будущего… А большевик Ленин что – не готовил себя для будущего?
Но за Троцкого, оказывается, можно было похлопотать перед англичанами, а вот за Ленина – якобы тоже подпадающего под якобы общую амнистию – боже упаси!
Сегодня это называется "политикой двойных стандартов", но во все времена для подобных действий было и ещё одно определение: лицемерие, двуличие и подлость!
В тех же "Воспоминаниях" Милюков раздражённо сообщает:
"…За прошлые преступления нельзя было взыскивать. Но когда Ленин начал с балкона дома Кшесинской произносить свои криминальные (ого! – С.К.) речи перед огромной толпой, я настаивал в правительстве на его немедленном аресте…"
Итак, для остальных эмигрантов от Милюкова – не только "почёт", но и "горячий привет". Для одряхлевшего меньшевика Плеханова, согласного и дальше лить кровь русских мужиков во имя "войны до победного конца" – министерское кресло…
А для энергичного большевика Ленина, требующего немедленно начать всеобщие переговоры о всеобщем мире – тюремные нары?
Ну-ну…
А теперь – уже без цитат и ссылок, но зная то, что мы знаем, ещё раз окинем взглядом тот неполный месяц, который прошёл с первого известия в Швейцарии о русской революции, до приезда Ленина в русскую столицу.
Ленин с самого начала войны не скрывал, что он сторонник поражения правительства России в целях превращения войны империалистической в войну революционную.
Последнее обстоятельство приходится раз за разом подчеркивать, поскольку на этот счёт то ли не просвещены, то ли передёргивают в нынешней РФ многие, начиная с Владимира Путина.
Ленин был ярчайшим патриотом России, но России не дворцов, а хижин. И Ленин желал поражения царизма как условия для превращения войны между буржуями разных стран в войну трудящихся всех стран против буржуев всех стран. Желать поражения своей стране, ведущей справедливую войну – предательство. Желать поражения жирующим правящим классам своей страны, ввергнувшим её народы в бессмысленную и преступную войну – акт высокого гражданского и социального мужества.
Так в Европе, начавшей ужасающую взаимную бойню, смотрел тогда на проблему мало кто, но были люди и кроме Ленина, которые мыслили так же, как и он. 16 марта 1916 года депутат рейхстага Карл Либкнехт в речи в прусском ландтаге прямо призвал "борющихся в траншеях" "опустить оружие и обратиться против общего врага (то есть – капиталистов своих стран. – С.К.)…"
Депутат Либкнехт за это был… всего лишь лишён слова.
И русским или английским шпионом его никто не называл – всё же европейская политическая культура сказывалась. Впрочем, и ставки в Германии и России оказывались разными.
Немецкие рабочие к началу Первой мировой войны находились под сильным влиянием Второго Интернационала, которым руководили Бернштейн и Каутский – два выдающихся ренегата рабочего движения, ставших эффективными агентами влияния Капитала в рабочей среде.
А российские рабочие – не избалованные, в отличие от немцев, пониманием их проблем со стороны российского капитала (который, к тому же, как мы знаем, был на две трети не российским), обладали большими резервами революционности и верного классового сознания.
Поэтому Карл Либкнехт был для элитарной "белой" сволочи в Германии намного менее опасен, чем Владимир Ульянов для элитарной "белой" сволочи в России, и не только в России.
Соответственно, Владимира Ленина-Ульянова в России могли ожидать и превентивные меры пожёстче, чем лишение слова в парламенте. Тем более, что Владимира Ильича от участия в буржуазных парламентах бог миловал.
Вернёмся, впрочем, в первую половину апреля 1917 года… Ленин проехал Германию и морем приближается к берегам Швеции.
Наконец, вот он – трап, и за ним – нейтральная территория.
В шведском Треллеборге прибывших ожидал Ганецкий, и они выехали в Мальмё, где встретились со шведами, среди которых был и Линдхаген – бургомистр Стокгольма… Встречали ли бы так нейтральные шведы человека, подозрительного по "германскому шпионажу"?
После ужина в честь прибывших, поздно ночью все выехали в Стокгольм и в 10 утра 13 апреля 1917 года прибыли в шведскую столицу.
Приезд русских эмигрантов, возвращающихся домой, вызвал в Стокгольме немалый интерес. Газета "Politiken" в № 85 от 14 апреля 1917 года поместила сообщение об этом на первой полосе. В частности, так говорилось: "После приветствий и поздравлений группа русских направилась мимо щёлкавших аппаратами газетчиков и кинооператоров к гостинице "Регина"…"
Увы, несколько фото сохранилось, а кинокадры исчезли…
Зато сохранилось небольшое сообщение в том же номере "Politiken":
"Наши друзья не хотели давать никаких интервью. Вместо интервью приехавшие передали через "Politiken" прессе и общественности коммюнике о поездке.
Самое важное, чтобы мы прибыли в Россию как можно скорее, – с жаром сказал Ленин. – Дорог каждый день. Правительства приняли все меры, чтобы затруднить поездку.
Вы встретились с кем-нибудь из немецких товарищей по партии? (тут надо помнить, что тогда социал-демократы всей Европы считались сотоварищами. – С.К.).
Нет. Вильгельм Янсон из Берлина пытался встретить нас в Лингене у швейцарской границы. Но Платтен отказал ему, сделав дружеский намёк на то, что он хочет избавить Янсона от неприятностей такой встречи".
Вильгельм Янсон – шовинистически настроенный социалист, один из редакторов "Корреспондентского Листка Генеральной Комиссии профсоюзов Германии", добивался встречи с Лениным, но что это было – плохо замаскированная провокация или журналистская назойливость, сказать сложно. В любом случае Янсон успеха не добился.
13 апреля в гостинице "Регина" прошло совещание русских эмигрантов с шведскими левыми социал-демократами. Председательствовали бургомистр Стокгольма Карл Линдхаген и Ленин. Ленин сделал сообщение о поездке, Линдхаген выступил с речью "Свет с востока"…
Шведы высказали полную солидарность с таким шагом русский социал-демократов, как решение проехать через Германию, а социал-демократ Карл Карльсон, редактор газеты "Politiken" выразил надежду, что революция в России перерастёт в международную революцию.
В половине седьмого вечера после прощального обеда, Ленин, которого провожало около ста человек, выезжает в небольшой шведский порт Хапаранда на северном берегу Ботнического залива. При взгляде на карту Швеции и Финляндии этот маршрут обескураживает. Зачем Ленину понадобилось ехать из Стокгольма к чёрту на кулички, через всю Швецию, в далёкую Хапаранду и, перебравшись оттуда в соседний Торнео, ехать к финско-русской границе через всю Финляндию, если от Стокгольма через Аландские острова до финского Або – рукой подать?
Уж не знаю – то ли в этом выразилось стремление милюковых как-то уязвить Ленина и хотя бы на пару суток оттянуть его появление в Петрограде, то ли сказались опасности военного времени, но в любом случае задумываешься – как может быть мелок и глуп воспитанный старым, антиленинским, миром человек, идя на вуйны во имя прибылей кучки, против которой так страстно боролся Ленин. На вуйны, которые простое и человечное делают сложным, а страшное и подлое – допустимым…
Так или иначе, эмигранты добрались до шведской Хапаранды.
Ботнический залив был ещё вовсю покрыт льдом.
Поздней осенью 1907 года Ленин шёл по непрочному льду южной части этого залива, уходя из России в эмиграцию. Теперь, через десять лет, ранней весной 1917 года, он переехал по его льду из Хапаранды в финский Торнео на санях-вейках.
В Торнео его обыскали английские (!) офицеры из штаба войск Антанты (!?)
Факт это был показательный во всех отношениях, но по большому счёту это было мелкой местью, и по Финляндии Ленин проехал под приветствия рабочих. А в ночь с 16 на 17 апреля (по новому стилю) 1917 года он закончил свою эмигрантскую одиссею на площади Финляндского вокзала в Петрограде. Его встречали тысячи людей, Руководители Петроградского Совета Чхеидзе и Скобелев, делая хорошую мину при кислом настроении, приветствовали его речами, выражая "надежду", что Ленин с ними "найдёт общий язык"…
Но всё это было детали. Главным было то, что Ленин приехал в Россию!
Теперь, прибыв на Родину после десятилетней разлуки, он с Россией больше не расстанется – до смерти.
На вопрос, кем был Ленин, многие сегодня ответят, что был он-де "германским шпионом", привезённым в Россию "в запломбированном вагоне".
Вагоны, в которых Ленин ехал по Германии, Швеции и Финляндии в Россию, были вполне обычными, но не о том речь, а о том, что Россия не сразу увидела в Ленине непререкаемого, нужного ей вождя, а многие и впрямь поверили в то, что приехал "шпион".
Ленина по приезде приветствовали бурно, это так. Однако основная масса даже питерских рабочих тогда находилась под влиянием не Ленина. Пока что за ним шли даже в Питере в лучшем случае десятки тысяч, но – не сотни тысяч, что его, впрочем, не обескураживало. Как и Наполеон Бонапарт, Ленин считал, что надо ввязаться в хороший бой, а там – посмотрим…
"Повоюем", – писал он Арманд накануне отъезда.
И бои предстояли несомненные.
Историк Юрий Фельштинский в 1995 году утверждал: