"Это был самый резкий жизненный урок, обидно-резкий, обидно-грубый. Младшие товарищи "ухаживали" за старшим товарищем из огромной любви к нему, – а он вдруг вносит в эту атмосферу интриги и заставляет их почувствовать себя не младшими братьями, а дурачками, которых водят за нос, пешками, которые можно двигать по произволу, а то так даже и неумелыми Streber’ами (нем. "карьеристами". – С.К.), которых надо посильнее припугнуть и придавить. И влюблённая юность получает от предмета своей любви горькое наставление: надо ко всем людям относиться "без сентиментальности", надо держать камень за пазухой…"
Ленин писал:
"Не будь этой влюблённости, относись мы к нему хладнокровнее, ровнее, смотри мы на него немного более со стороны, – мы иначе бы повели себя с ним и не испытали бы такого, в буквальном смысле, краха, такой "нравственной бани" по совершенно верному выражению Арсеньева (Потресова. – С.К.)…"
Конечно, на "крахе" всё не кончилось. Переговоры – теперь уже беседы с Плехановым и другими было точнее называть так – продолжались… Плеханов, как написал Ленин, "проявил всю свою ловкость, весь блеск своих примеров, сравнений, шуток и цитат, невольно заставлявших смеяться…" И было договорено, что журнал "Заря" – забота Плеханова, а газета "Искра" – за Лениным.
После этого Ленин с Потресовым уехали с настроением, которое Ленин описал с горечью:
"Мы решили не говорить о происшедшем никому, кроме самых близких лиц, – решили соблюсти аппарансы (приличия. – С.К.), – не дать торжествовать противникам. По внешности – как будто бы ничего не произошло, вся машина должна продолжать идти, как и шла, – только внутри порвалась какая-то струна, и вместо прекрасных личных отношений наступили деловые, сухие, с постоянным расчётом: по формуле si vis pacem, para bellum…"
Как известно, латинская формула: "Si vis pacem, para bellum" переводится на русский язык как: "Хочешь мира, готовься к войне".
А на войне, как на войне!
И бой…
Ну, пожалуй, сказать, что грянул бой, будет явным литературным преувеличением. Ленин оседает в Мюнхене, и начинается изнурительная работа: переговоры о деньгах, поиски типографии, подходящих шрифтов, поездки по Германии…
Впрочем, война – это всегда тяжёлая работа. А настоящая работа всегда в чём-то похожа на войну. И Ленин работал и "воевал" сразу на нескольких "фронтах".
Переписка из Мюнхена с различными адресатами в России и за рубежом, включая Плеханова (с обращением: "Дорогой Георгий Валентинович!") и Аксельрода, – это отдельно. В августе Ленин записал – для себя: "неужели это я, ярый сторонник Плеханова, говорю о нём теперь с такой злобой и иду, с сжатыми губами и с чертовским холодом на душе, говорить ему холодные и резкие вещи, объявлять ему почти что о "разрыве отношений"…"
Но уже в сентябре пришлось – ради дела, запихивать чувства подальше и с тем же Плехановым сотрудничать, пусть и не так, как мечталось.
Отдельное занятие – редактирование чужих статей для будущих газеты и журнала…
Параллельно – работа над собственными статьями для газеты и журнала…
При этом надо ещё и осваивать нехитрую, но утомительную работу по подсчёту числа печатных знаков в текстах статей. И, кроме всего этого, в сентябре Ленин поступает на курсы английского языка.
Разговоры о необходимости издания газеты и журнала шли среди заграничных российских социал-демократов давно – годами, но всё кончалось разговорами. Но вот в конце августа 1900 года за дело взялся Ленин, и уже через четыре месяца – в середине декабря 1900 года, в Лейпциге увидел свет первый номер нелегальной газеты "Искра" с эпиграфом из "Ответа декабристов Пушкину" Одоевского: "Из искры возгорится пламя!"
Ленин же занимался и подготовкой к изданию легального журнала "Заря", первый номер которого вышел 10(23) марта 1901 года в Штутгарте с тремя статьями Ленина. На обложке, впрочем, стояло: "Издаётся при ближайшем участии Г. В. Плеханова, В. И. Засулич и П. Б. Аксельрода". Да и как Ленин мог обозначить своё участие, если он уехал из России официально, с загранпаспортом. Раньше времени "засвечиваться" перед охранкой не стоило.
Журнал "Заря" особой погоды в российском социал-демократическом движении не сделал, а вот газета "Искра"… Она – в её первоначальном, то есть – ленинском, формате, стала именно той "искрой", из которой действительно возгорелось "пламя"…
Да, "Искра" чуть не потухла, но, всё же, разгорелась.
Разгорелась!
Первая полоса открывалась статьёй Ленина "Насущные задачи нашего движения", с многими идеями которой читатель уже знаком, поскольку они были сформулированы Лениным за годы до выхода первого номера общерусской политической газеты.
Кроме прочего, Ленин полемизировал в статье с "экономистами" и писал:
""Организуйтесь!", повторяет рабочим на разные лады газета "Рабочая мысль" (орган "экономистов". – С.К.), повторяют все сторонники "экономического" направления. И мы, конечно, всецело присоединяемся к этому кличу, но мы непременно добавим к нему: организуйтесь не только в общества взаимопомощи, стачечные кассы и рабочие кружки, организуйтесь также в политическую партию…"
Этот совет и призыв Ленина сегодня вновь злободневен – "голубые" профсоюзы российскую историческую ситуацию не выправят, её выправит лишь "красная" политическая партия народа.
Актуальна и следующая мысль Ленина:
"Ни один класс в истории не достигал господства, если он не выдвигал своих политических вождей, своих передовых представителей, способных организовать движение и руководить им… Надо подготовлять людей, посвящающих революции не одни только свободные вечера, а всю свою жизнь (жирный шрифт мой. – С.К.)…"
Заканчивалась же статья ярко, как и положено в программной статье:
"Перед нами стоит во всей своей силе неприятельская крепость, из которой осыпают нас тучи ядер и пуль, уносящие лучших борцов. Мы должны взять эту крепость, и мы возьмём её, если все силы пробуждающегося пролетариата соединим со всеми силами русских революционеров в одну партию, к которой потянется всё, что есть в России живого и честного. И только тогда исполнится великое пророчество русского рабочего-революционера Петра Алексеева: "Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, ограждённое солдатскими штыками, разлетится в прах!""
Слова, вообще-то, – на века!
Символично, что "Искра" пришла в мир накануне нового – ХХ века. Несмотря на стойкое убеждение многих, что новый век начинается с нулевого года, нулевым годом заканчивается уходящий столетний цикл, а новый начинается с 1 января первого года, в нашем случае – с 1 января 1901 года. И вот в наступившем первом году нового ХХ века первые "Искры" полетели в Россию.
Это было, повторяю, символично, но прежде всего это было своевременно! Причём, самым важным и новым в партийном "предприятии", начатом Лениным, было то, что оно ещё до его начала было поставлено основательно, и поставлено именно так, как видел его Ленин. То есть, были заранее продуманы и подготовлены каналы нелегальной переправки "Искры" в Россию, продуманы способы распространения и подобраны люди… Вводился особый институт "агентов Искры", выполнявших роль полномочных представителей редакции. Это обеспечивало оперативность, многослойность работы и необходимую подстраховку. Не всё сразу наладилось – мы это вскоре увидим, но, как говорят немцы: "Хороший план – наполовину исполненный план".
Уже в марте Отделение по охранению общественной безопасности и порядка департамента полиции российского МВД (проще – "охранка") установило, что во главе "Искры" стоит Ленин. Минскому генерал-губернатору было предложено "установить наблюдение за распространением газеты, проникающей через пограничные пункты".
Возврат Ленина в Россию становится невозможным. Впрочем, не в одном "сгоревшем" загранпаспорте было дело – загруженность Ленина партийными и издательскими заботами всё возрастала и держала его в Европе надёжнее любых правительственных запретов.
Он уже выбрал судьбу, но и здесь всё было сложно… Историки партии самым странным образом не обращали внимание и на ещё одну чисто личную запись Ленина, сделанную им в 1900 году. Вместе с рассказом о том, как чуть не потухла "Искра", эта запись была опубликована лишь после смерти Ленина в первом Ленинском сборнике.
И она имела очень нерядовое для Ленина значение!
В субботу 29 декабря 1900 года – накануне не просто очередного Нового года, но накануне нового века, собрались вместе Ленин, Потресов ("Арсеньев"), Засулич ("Велика"), Струве ("Близнец") и жена Струве.
Разговор был долгим и тяжёлым, и, оставшись один, уже в 2 часа ночи, Ленин взялся за перо и записал (жирный курсив везде мой):
"Мне хотелось бы записать свои впечатления от сегодняшней беседы с "близнецом". Это было знаменательное и "историческое" в своём роде собрание (Арсеньев, Велика, близнец + жена + я), по крайней мере, историческое в моей жизни, подводящее итог целой – если не эпохе, то странице жизни и определяющее надолго поведение и жизненный путь.
По первоначальной передаче дела Арсеньевым я понимал так, что близнец идёт к нам и хочет делать шаги с своей стороны – оказалось как раз наоборот. Произошла эта странная ошибка оттого, вероятно, что Арсеньеву очень уж хотелось того, чем "манил" близнец, именно… корреспонденций, а "чего хочется, тому верится", и Арсеньев верил в возможность того, чем манил близнец, хотел верить в искренность близнеца, в возможность приличного modus vivendi ("способа ужиться". – С.К.) с ним.
И именно это собрание окончательно и бесповоротно опровергло такую веру…"
Не так давно Ленин испытал глубокое, душевно ранившее его разочарование в старшем товарище – в Плеханове. Ровесник Ленина – Пётр Струве, стал вторым разочарованием Ленина, и это тоже был сильный удар, обрывающий некие струны в душе… Под впечатлением своего нового невесёлого жизненного открытия, Ленин записывал:
"Близнец показал себя с совершенно новой стороны, показал себя "политиком" чистой воды, политиком в худшем смысле слова, политиканом, пройдохой, торгашом и нахалом. … Близнец явился с верой в наше бессилие, явился предлагать нам условия сдачи, и он проделал это в отменно-умелой форме, не сказав ни одного резкого словечка, но обнаружив, тем не менее, какая грубая, торгашеская натура дюжинного либерала кроется под этой изящной, цивилизованной оболочкой самоновейшего "критика"…"
Через два неполных десятилетия Ленин и Струве станут прямыми политическими врагами, и Струве, надолго переживший Ленина, выльет на того много лжи.
Что ж, на классовой войне как на классовой войне…
Как в политическом, так и в нравственном отношении Ленин всю жизнь был полным антиподом таких, как Струве. Ленин никогда не жил и не действовал ради личных интересов. Перефразируя Станиславского, говорившего, что надо любить театр в себе, а не себя в театре, можно сказать о Ленине, что он любил революцию в себе, а не себя в революции и в политике – в отличие от Струве.
А ещё вернее сказать, что Ленин любил в себе тот мир добра, чести и справедливости, который был – он знал это, возможен, но который пока существовал лишь в умах и сердцах небольшой группы единомышленников. При этом Ильич не задумывался – кем будет в новом мире, если тот станет реальностью. Он просто работал на этот будущий мир.
Как позднее написал Маяковский:
Сочтёмся славою – ведь мы свои же люди,
Пускай нам общим памятником будет
Построенный в боях социализм!
Пётр же Бернгардович Струве и сам никогда так не мыслил, не чувствовал, и не был способен рождать подобные мысли и чувства в других… Как верно определил Ленин, под изящной, цивилизованной оболочкой "интеллектуала" крылась торгашеская натура дюжинного либерала. А Ленин осваивал интеллектуальные богатства, накопленные человечеством, для того, чтобы освободить человечество от торгашества всех струве и их "спонсоров".
После Октября 1917 года это выявилось с очевидностью обнажённого меча. Большевик Ленин встал во главе трудящихся, правый кадет Струве ушёл к Деникину и Врангелю, а затем – в злобную антисоветскую эмиграцию.
Однако накануне нового ХХ века, когда всякий невольно задумывался о том, что этот век принесёт ему, его Родине, миру в целом, контуры эпохи были ещё размыты, политические судьбы и Ленина, и Струве – неясны…
И Ленин сидел – один в декабрьской ночи Мюнхена, вдали от Родины, от родных и близких, вдали от жены, но – на расстоянии вытянутой руки от того дела, которое становилось делом всей его жизни.
Сидел и думал крепкую свою думу.
Ещё из ссылки, из Шушенского, он писал в 1898 году Потресову, сосланному в Орлов Вятской губернии:
"Меня всего сильнее возмущают любители золотой середины, которые не решаются прямо выступать против несимпатичных им доктрин, виляют, вносят "поправки", обходят основные пункты (как учение о классовой борьбе) и ходят кругом да около частностей…
Мне кажется, что "отчуждённость от общества" отнюдь не означает ещё непременно "изолирования", ибо есть общество и общество…"
Бывший товарищ по борьбе Струве уходил в рафинированное "общество", чтобы жить его мелкими интересами, а Ленина давно захватили интересы большого общества, а точнее – трудящейся части общества, и смысл жизни он видел в служении этим интересам.
Итоги прошлого были подведены, важная страница жизни перевёрнута. Перевёрнута не только им самим, но – и Плехановым, и Струве, перевёрнута теми, кто от борьбы отошёл и теми, кто к ней был готов…
И он сидел – один в ночи, понимая, что последние дни надолго определили его поведение и его жизненный путь.
Глава 16. Из "Искры" – пламя: к II съезду РСДРП
В середине апреля 1901 года в Мюнхен приехала Крупская с матерью, и жизнь – в её житейском аспекте, стала постепенно налаживаться. О том, как Владимир Ильич жил один, мы знаем, прежде всего, из его собственных писем, отправленных матери. В целях конспирации он указывал то пражский якобы свой адрес, то помечал письма Парижем, однако написаны они были в Мюнхене, а через Париж и Прагу лишь пересылались. Тон писем в целом бодрый – писано ведь матери, но вот в письме от 6 декабря 1900 года прорывается тоска:
"Какова у вас погода? – вероятно стоит хорошая зима. А здесь слякоть, осенний дождь, – если всю "зиму" так будет, это гораздо хуже снега и морозов… Я живу по-старому, болтаюсь без толку по чужой стране, всё ещё только "надеюсь" пока покончить с сутолокой и засесть хорошенько за работу".
"Болтался" Ленин по Германии не просто так, а с толком, конечно. В тот момент, когда он писал своё недовольное самим собой письмо, уже вот-вот должен был выйти первый номер "Искры"… Но дело – делом, а от невесёлых мыслей не уйдёшь, особенно когда рядом нет ни одного душевно близкого человека – если не считать редких встреч с сестрой Анной, жившей тогда в Германии.
Из письма матери от 26 декабря 1900 года житейская неустроенность Ленина и неопределённость перспектив проглядывают ещё острее:
"…Я ездил на днях в Вену (на самом деле – в Лейпциг для окончательного редактирования первого номера "Искры". – С.К.) и с удовольствием прокатился после нескольких недель сидения. Но только зима неприятная – без снега. В сущности, даже и зимы-то никакой нет, а так какая-то дрянненькая осень, мокроть стоит… Надоедает слякоть и с удовольствием вспоминаешь о настоящей русской зиме, о санном пути, о морозном чистом воздухе. Я провожу первую зиму за границей, первую совсем не похожую на зиму зиму…
Живу я по-старому, довольно одиноко и…, к сожалению, довольно бестолково. Надеюсь наладить свои занятия систематичнее, да как-то не удаётся. Вот с весны это уже наверное пойдёт иначе, и я влезу "в колею". Пометавшись после шушенского сидения по России и по Европе, я теперь соскучился по мирной книжной работе, и только непривычность заграничной обстановки мешает мне хорошенько за неё взяться".
А через три дня состоялось "историческое" ночное собрание с Потресовым, Засулич и Струве… И оно тонус Ленину, как мы знаем, не подняло…
Выручало то, что надо было много работать. Как писал он матери в письме от 20 февраля 1901 года: "Я вполне здоров, – должно быть оттого, что сравнительно много бегаю и мало сижу…"
В том же письме он сообщал:
"На днях кончился здесь карнавал. Я первый раз видел последний день карнавала за границей – процессии ряженых на улице, повальное дурачество, тучи конфетти (мелкие кусочки цветной бумаги), бросаемых в лицо, бумажные змейки и пр. и пр. Умеют здесь публично, на улицах веселиться!"
В шумной карнавальной толпе ему было, надо полагать, ещё более одиноко, но он, как видим, всё же бродил в этой толпе. Пусть на чужом пиру – но, всё же, какое-то веселье…
К тому же, приближался конец срока ссылки Крупской, и он начинает хлопотать о выдаче ей паспорта для приезда к мужу, для чего пришлось отправиться в настоящую Вену, поскольку в Праге, где он якобы жил, не было российского консульства.
То, как скучал Владимир Ильич по России и по матери видно и из весьма частых – несмотря на большую загруженность – писем ей в тот период. Даже после приезда Крупской, когда в переписку с Россией включилась и она, Ленин писал Марии Александровне достаточно регулярно. Так, 7 июня 1901 года он сообщал, что они устроились хорошо, "своей квартирой", что "Ел. Вас. (тёща. – С.К.) и Надя справляются сами без особого труда – хозяйство здесь гораздо проще…", что "обзаведение мы себе купили из подержанных вещей недорого", и что от своей издательницы М. И. Водовозовой он получил на днях 250 рублей, "так что и с финансовой стороны теперь дела недурны…"