Тот же собеседник дал понять, что перешедшие в леса деревенские подростки (насчет взрослых мужчин он осмотрительно отмалчивался) уже научились разбираться в минной технике. Эти ребята, в большинстве - юноши-финны, умеют, мол, обезвреживать все виды наших и немецких мин, а коли надо, и настораживать их заново. Этим искусством они широко пользуются, ограждая подступы к собственному временному жилью, если того требуют обстоятельства.
- И эт-то фы мошете имет ф фиту, - сказал гость, прощаясь. На следующий день группа Рональда работала далеко впереди полкового участка. На широком болотистом лугу заметили корову с черно-белым телком. Борисов уж кинулся было за такой добычей к солдатскому котлу, но саперы удержали: по всей вероятности приманка!
Действительно, мокрый луг был буквально усеян осколочными, противопехотными минами. Животные обрадовались людям, корова замычала и стала дергать длинную привязь, теленок скачками понесся к разведчикам. Они замерли в напряжении... Бычок не сделал и сотни прыжков... Под копытцами вздыбилась почва, грохнул взрыв, сине-желтый дымок разнесло ветром, и осталось на месте неподвижное черно-белое пятно. А привязанная корова ревела все отчаяннее вслед уходящим.
Кончился этот трудный рабочий день весьма необычно. На брошенном хуторе встретилась им дряхлая старуха. Все стены в ее домике были увешаны пучками трав. Была эта бабка либо ворожеей, либо повитухой, и по некоторым приметам разведчики поняли, что клиентки и поныне посещают эту избушку. Догадку подтвердила сама бабушка: мол, невдалеке отсюда ленинградцы-горожане копают противотанковый ров. Работа идет в три смены, а трудятся там почти одни девчата-студентки, несколько сотен. Большинство живет в здании русской церкви и рядом, в домах.
Разведчики разложили карту, нашли подходящую по описанию местность и населенный пункт с церковью. До него - километров пять! Вероятно, входит он в полосу предполья чужой дивизии... Не мешает все же проведать!
Эх, можно ли положиться на этих ребят? Не продадут ли начальству? И в случае осложнений, как выкручиваться? Заблудились? При наличии карт и двух топографов в группе - явная ложь. Может быть, услышали от встречных тревожные вести и пошли, мол, проверить?
- Ну, добре! Была - не была! Сходим, проведаем!
В результате этого похода Рональд впервые после отъезда из дому ночевал не в одиночестве.
Сперва все, и гости, и хозяйки, сидели у церкви, на штабели досок. Цветник вокруг пятерки военных был пестрым и многообразным, глаза разбегались! Потом, уже в темноте, все разошлись, и как-то сами собою получились пять пар, по загадочному мановению перста судьбы.
Ронина спутница - замужняя, полненькая, смущенная. Как-то совсем неожиданно очутились они вдвоем среди чужого, совсем недавно покинутого, еще не вовсе охладелого уюта. Он назвался Романом, она - Тоней. Обоим было трудно побороть стыдливость и признаться, что это - первая за войну супружеская неверность...
...Она была сдержанно-ласкова, и все точные ощущения казались какими-то домашними, семейными. Именно эта домашность, отсутствие грубой жадности и "пиратного" романтизма склоняли Тоню в пользу партнера. Сама она, складненькая, ловкая, нравилась ему час от часу все больше. О таких мужчины-крестьяне говорят, что, мол, все при ней. Поначалу, с непривычки ему показалось, что этого "всего" могло бы быть чуточку поменьше, но дальше он преисполнился благодарности судьбе за столь неожиданный и отнюдь не излишне щедрый дар!
Утром она с трудом сдерживала слезы, боялась разлуки и с отчаянной надеждой, намеками, повела речь о том, нельзя ли как-нибудь пристроиться в полку - кем угодно, при санчасти, узле связи или "пищеблоке" (так она выразилась).
Он же подумал, каким бедам обречен этот безнадежный оборонительный рубеж, представил себе танковые, артиллерийские, бомбовые налеты, смерть, разрушение, засилье врага...
По выражению его лица она поняла, что надежды на покровительство нет, посуровела, повязала голову, сказала, не поднимая глаз:
- Вы... ступайте к своим. Я уж тут одна приберусь немного... Может, Бог даст, еще увижу вас... Да навряд ли уж. Идите, идите, что сердце зря надрывать!
В окне увидел ее с прижатыми к лицу ладоням и низко опущенными плечами. От жалости и нежности сердце зашлось и у него.
Трое суток спустя у него выдался свободный вечер. Он сказал Полесьеву, что сходит на рекогносцировку, по соседству.
- К церкви, на противотанковый ров? - спросил тот многозначительно., - Не возражал бы, Вальдек, составить тебе компанию!
Они пошли вдвоем, обсуждали по дороге неотложные полковые дела. Выйдя на пригорок, уже издали поняли, что стройка прекращена.
В церкви еще пахло жильем, кое-где видны были остатки трапезы, прерванной внезапно. Вероятно, пришли машины, последовала команда, времени собраться по-людски не оставили. Всюду были следы недавнего многолюдства, явно женского. Во дворе еще сохли стираные лифчики - хозяйки не поспели прихватить с собой. Сотни лопат остались брошенными во рву, ископанном на неполную глубину.
А он не знал даже, где тут, на каких нарах, жила Тоня, вчера еще чужая, а нынче - самая желанная во всем этом суровом, шатком и угрожающем мире! Воистину: что имеем - не ценим, потерявши - плачем!
* * *
После нескольких дней относительной передышки, по крайней мере на тех участках Ленфронта, что были доступны обозрению Рональда Вальдека, сражение за невскую столицу снова ужесточилось к концу лета. Около 15 августа пал Новгород, сильные бои шли под Лугой, и 21 августа Ворошилов от лица Военного Совета Северного фронта обратился к ленинградцам со знаменитым воззванием. Его читали во всех ротах и взводах. Через два дня Северный фронт реорганизовали в Ленинградский. Немецкие клещи все теснее охватывали укрепленный район Гатчины: под угрозой были Красное Село и Колпино - Гатчина оставалась в глубине этой дуги, охваченной этими клещами. Дивизия полковника Тропинина окапывалась, строила дзоты, пулеметные гнезда, артиллерийские позиции. Первый полк стал головным в обороне, правым соседом был второй полк.
Каждый час сулил новые напасти. Артиллерия гремела на флангах, где-то далеко позади позиций полка. Угрюмо произносились вслух зловещие и запретные слова: "Нас окружают, а мы..." Шепотом передавали вести о первых дезертирах. Мол, из второй роты двое максатихинских ночью рванули... Такой-то санинструктор пошел в Гатчину за медикаментами и - с концами!
Своеобразную проверку боевого духа среди тыловиков осуществил по своей инициативе опер Крамаренко.
Как-то утром на лесном проселке он остановил несколько встречных подвод с продуктами для полковой кухни и военторга. Крамаренко стал посреди дороги и громко, повелительно крикнул: "Стой! Хэнде хох! Хайль Гитлер! Рус, сдавайсь!"
Обоз встал как вкопанный. Ездовых было четверо. Передний, старший, спросил:
- Ты кто же будешь? Али немец? Почему же форма на тебе наша?
- Была ваша, стала наша! Чтобы сподручнее мне было по вашим тылам шастать. А ну, сворачивай вот на ту дорогу! Погоню вас прямо в германский Дойтчланд! Давайте, с подводами - вперед, я сзади вас пойду! И не оборачиваться у меня до самой Германии!
Обоз покорно зачапал по направлению к германскому Дойтчланду, а когда задний возчик посмел обернуться, загадочного немца на дороге уже не оказалось. Обозники проехали вперед еще несколько сотен шагов, потом вернулись на прежнюю дорогу и благополучно доставили груз по назначению. Крамаренко рассказал про этот эпизод Полесьеву, капитан отчаянно выругался, обещал выяснить имена легковерных обозников и покарать их, однако взбучку получил пом. по тылу Курмоярцев за то, что его ездовые... не умеют отличать опера от немца и плохо проинструктированы насчет возможных политотдельских выдумок. Кстати, когда Рональд при случае рассказал эту историю старшему политруку Сеньковскому, которого бойцы второго батальона полюбили, тот задумчиво сказал в ответ:
- Жаль, ребята не пристукнули того "немца"! Только слишком дорого это всем четырем обошлось бы! Террор бы им пришили!
Однажды августовским утром Рональд Вальдек находился в рекогносцировке на окраине селения Скворицы. Ему показалось, что кто-то перебежал от опушки к одному из крайних домиков селения. Сопровождал Рональда боец Борисов, переведенный из батальона в штаб, вестовым. Рональд велел ему спешиться и осмотреть окраину села, сам же стал оглядывать ее в бинокль, с придорожного пригорка. Борисов и отойти не успел, как из-за домика последовал винтовочный выстрел, и конь под Рональдом стал валиться на бок. А там, вдалеке, мелькнула человеческая фигурка, сразу исчезнувшая в кустах опушки. Борисов успел приметить, что это - белобрысый, долговязый, очень худой подросток. Вероятно, из местных финнов. Преследовать его было бесполезно: где его теперь искать среди... семи сельсоветов в лесах!
Конь был убит наповал - не пришлось и ускорять конец. Сняли седло, уздечку и чепрак, навьючили на вторую лошадь. Борисов повел в поводу, а Рональд решил заглянуть в медсанбат, стоявший неподалеку: надо было проведать Арсеньева, задетого осколком мины.
У койки товарища застал Рональд командира дивизионной роты связи Льва Исааковича Залкинда, техника-лейтенанта, красивого, обходительного и весьма заботливого в отношении своих подчиненных. Рональд был с ним в приятельских отношениях, хотя при встречах они просто пикировались: юмор одесский соперничал с московским. Но однажды, наедине с Рональдом Лева бросил в задумчивости фразу: "Понимаю, как нелегко Вам, Рональд, да к тому же еще и Вальдек, у нас на передке... Но ведь и Залкинд... недалеко отстал в том же плане!" Больше они не касались этой темы никогда, но слова эти как бы соединили их в некий сокровенный, заветный союз.
Впоследствии Рональд узнал удивительную вещь: оказывается, Лев Залкинд был в числе осажденных в блиндаже, причем зашел он в это укрытие перед самой атакой немецкой разведгруппы. В блиндаже никто его еще толком не знал, сам он не привлекал к себе внимания, держался осторожно, помалкивал, вел винтовочный огонь из окошка, когда мешки с песком стали разваливаться от немецких автоматов. И остался единственным, кто, не афишируя своего поступка, сохранил при себе партбилет, сославшись на то, будто документ остался в батальоне. Ибо Лев Залкинд внутренне решил ни в коем случае живым не сдаваться и рассчитывал уничтожить билет перед собственным концом. А партийный стаж у этого 30-летнего человека был немал - одиннадцать лет, с институтской скамьи.
И вот что для него было типично: когда дело бывшего комиссара Гуляева разбиралось в партийных инстанциях, единственным голосом в его защиту оказалось выступление Залкинда. Он поддержал версию, будто билета при нем не было, как бы отводя от себя ореол героической исключительности, и показал, что ПНШ-2 Захаров предостерег комиссара и всех, находившихся в блиндаже, что два тяжелых и один средний танки на подступах к блиндажу и о том, что атака их более чем вероятна в ближайший час: по вызову осаждающей группировки немцев. Это показание, подкрепленное самим Захаровым, спасло Гуляева от более тяжелой участи.
* * *
В эти фронтовые часы, молниеносно летевшие или недвижно стоявшие, Рональд познавал, прежде всего, самого себя в неких неожиданных ситуациях, и также в ракурсах необычных, своеобразные национальные черты, российские и германские... И черты вовсе новые, специфически советские, прежней России не свойственные.
...Его послали наблюдателем от штаба полка на передний край, где 3-й батальон завязал огневой бой и отразил атаку противника. Немецкие наступающие цепи поддерживались минометами, легкой артиллерией и несколькими танками. Комбат, старший лейтенант Иванов, докладывал, что это была, по его суждению, не разведывательная операция, а начало наступления...
Получасом позже, перед всем фронтом полка загремела немецкая артиллерия. Особенно сильному огневому налету подвергся однако 1-й батальон.
Капитан Полесьев чутьем кадрового офицера угадал, что это - отвлекающий огневой маневр, атаку же надо ждать где-то в другом месте, возможно, снова на участке 3-го батальона.
- Как оглядишься у Иванова, сразу докладывай в штаб, какая там обстановочка. Будь в готовности перебазироваться, если главный удар наносится по соседству, - надо не ошибиться в донесении наверх! Держаться там, на передке, до последнего, передай комбатам! Назад - ни шагу! Пусть ни один трус не забывает, что их теперь ждет... с тылу!
- А что же их такое ждет с тылу? в недоумении переспросил Рональд.
- Ты что же, с неба свалился? Про заградотряд не слыхал?
Вот когда Рональд начал кое-что сопоставлять и соображать! Оказывается, накануне, пока он сидел в медсанбате у койки Арсеньева, в полку, согласно секретному приказу, выделяли командиров и бойцов для совсем особенного формирования: заградотряда!
Ночью Рональд услышал, но пропустил было мимо ушей, что старшине Александрову приписали какой-то разведывательный подвиг, будто бы уточнение минных полей противника. Рональд сообразил, что речь явно об их совместном поиске впереди полкового участка, но ведь никаких немецких полей они не обнаружили, а кроме того львиную долю этого задания выполнил отнюдь не Александров. Разведку, хотя и с его помощью, провел он сам, Рональд Вальдек. И на карты нанес, и перед начальством отчитался. Ну да Господь с ним, этим старшиной, коли общие заслуги целой группы отнесены на один его личный счет... Таков, как известно, механизм всех "чудес" стахановского движения. Однако "разведывательный подвиг" приписали Александрову неспроста. Оказывается, это было использовано как предлог для срочной переаттестации этого старшины в офицерское звание. Александрову присвоили младшего лейтенанта и назначили командиром нового формирования.
Одновременно, и столь же скоропалительно, произвели из рядовых сразу в сержанты товарища Борисова и откомандировали из штаба в новый заградотряд на должность заместителя командира. Узнав об этом странном повышении своего вестового, Рональд тотчас взял к себе в штаб на эту весьма скромную, но немаловажную роль очень дельного солдата из разведвзвода товарища Уродова.
Ночью он совсем и не задумался над словечком "заградотряд", решил, что будет он ставить какие-нибудь новые типы заграждений, скажем, против танков или парашютистов, лишь теперь начал соображать по реплике Полесьева, какая служба предстоит отныне Александрову, Борисову и иным вчерашним избранникам. Заграждать они будут путь отступления в тыл всем тем, кто дрогнул бы перед превосходящей силой противника и отошел бы назад без команды... Такого бойца стрелки-тыловики под командованием Александрова и Борисова расстреляют в упор из пулеметов. Они оба, кстати, хорошие пулеметчики! А, главное, вполне хладнокровные люди, с твердой рукой и верным партийным глазом! Тем временем политработники уже читали в ротах приказ насчет неминуемого расстрела на месте всякого ослушника, нарушителя железной дисциплины, беглеца, самострела и симулянта - словом, любого, кто осмелился бы оставить передовую и податься в спасительные тылы без достаточного на то основания.
...Боец Уродов оседлал лошадей. Вдвоем они добрались чуть не до самого КП батальона, но Иванова там не встретили. Отсюда до ротных окопов, выдвинутых вперед, оставалось полкилометра. Над головами на разные голоса пели, взвизгивали, жужжали пули. То и дело приходилось пригибаться, ложиться, пробираться почти ползком. Одолели последнюю сотню метров. Застали комбата в роте, на одном из НП, у стереотрубы: сам засекал по вспышкам новые огневые точки у противника.
Плотный, коренастый, приземистый, с добрейшими глазами, комбат-3 Иванов, по Рониным наблюдениям, был советским перевоплощением толстовского капитана Тушина. Редкостное хладнокровие, юмор в минуты опасности, командные навыки, личное мужество, знание людей и доброта к ним, железная решимость в бою и сочувствие к страданию после боя - все это были прекрасные качества боевого командира. Одного не хватало старшему лейтенанту: бесстрашия перед начальством любого ранга! Нисколько не боясь противника на поле битвы, он трепетал перед начальственным окриком, не умел отстоять собственную точку зрения, защититься от неумеренных требований. У него забирали лучших командиров, его разумные требования всегда старались урезать и притом возложить на него какие-нибудь не свойственные комбату обязанности, особенно по партийной линии. Возражать он органически, физически был не способен, проводил какие-то подписки, чуть не собирал взносы на то или иное мероприятие, пока не заступался за него какой-нибудь совестливый партийный реалист.
Снаряды рвались впереди линии окопов, Иванов, помаргивая после близких ударов, продолжал свою работу. На стенке блиндажа была наколота кнопками схема ориентиров, вычерченная его рукою очень аккуратно, Иванов делал на ней пометки.
- Еще одну батарею дивизионную подтащили! И, похоже, минометов прибавилось... Атаки ждать можно, после переноса артогня. Товарищи командиры рот и вы, товарищи артиллеристы, по окончании огневого налета - сразу же выдвигайте пулеметы и орудия ПТО на основные позиции, с запасных... Дадим фрицу жару, как давеча дали!.. Здравствуйте, Рональд Алексеевич! Что же это вы без каски к нам пожаловали? Дайте каску офицеру штаба! И ординарцу! Извольте немедленно надеть - видите, огонек плотный!
Все дальнейшее, возможно, как-то конкретно отражено и запечатлено в оперативных сводках и штабной документации, под перьями Захарова-первого и Захарова-второго. В некоем обобщенном виде эти сводки, быть может, еще поныне сохраняются в архивах военного ведомства... И, верно, будущий военный историк нетерпеливо перевернет страничку с итоговыми цифрами того боя: 48 убитых, 82 раненых. Самим же участникам этих "местных" военных событий они подчас запоминаются глубже, чем последующие, даже куда более крупные, кровопролитные операции. Ибо участие в решающих событиях войны всегда связано с ощущением твоей подчиненности некоему гигантскому автоматически идущему процессу, независимо от твоей личной роли и поведения, даже если тебе дано судьбою что-то заранее программировать и регулировать в этом неумолимо функционирующем механизме-автомате.
Рональду Вальдеку до того часа довелось лишь однажды столкнуться в бою с немецкими солдатами, так сказать, единоличниками, когда их было всего несколько человек, у блиндажа. Сейчас он наблюдал за приближением их во множестве. Он следил, как немцы ползком накапливаются на рубеже атаки, видел, как что-то крупное, тяжелое, с рептильными движениями, выдвинулось из-за укрытия и подалось вперед. Когда эта зеленовато-серая черепаха очутилась на полпути к линии окопов, прикрывая перебегающих позади нее солдат, Рональду почудилось, будто в рептилию попала молния. После мгновенной вспышки, танк стал окутываться дымом - Рональд не мог даже понять, шел ли дам из самого танка или где-то рядом зачадило на земле. Но черепаха, ослепленная или подбитая, все-таки еще проползла несколько Вперед, уткнулась в ложбинку, почти исчезнув из поля зрения, и там, в ложбинке, притаилась. Серо-зеленые солдаты стали перебегать в нашу сторону, справа и слева от затаившейся машины.
Однако для решительного броска к нашим окопам им все-таки было оттуда далековато, отступать на исходный рубеж - тоже невыгодно. Они было замешкались, и тут весь батальон взял их под обстрел, изо всех амбразур. Рональд, приличный стрелок, схватил винтовку СВТ у кого-то и расстрелял всю обойду прямо с НП.
- Товарищ помначштаба, вас к телефону на ротное КП, - кричал ему на ухо ординарец. - Вроде бы вам в наступление приказано...