"Крестьянский двор зажиточен, пока семья велика и состоит из значительного числа рабочих, пока существует хотя какой-нибудь союз семейный, пока земля не разделена и работы производятся сообща. Обыкновенно союз этот держится только, пока жив старик, и распадается со смертью его. Чем суровее старик, чем деспотичнее, чем нравственно сильнее, чем большим уважением пользуется от мира, тем больше хозяйственного порядка во дворе, тем зажиточнее двор. Суровым деспотом-хозяином может быть только сильная натура, которая умеет держать бразды правления силою своего ума, а такой умственно сильный человек непременно вместе с тем есть и хороший хозяин, который может, как выражаются мужики, все хорошо "загадать"; в хозяйстве же хороший "загад" - первое дело, потому что при хорошем загаде и работа идет скорее, и результаты получаются хорошие".
Несильно пугайтесь слова "деспот", тут надо понять, что это и зачем. Жесткость не нужна сама по себе, она нужна для поддержания справедливости, без которой коллектив развалится, она нужна, чтобы никому не дать в коллективе паразитировать на коллективе, поскольку без этого коллективу не жить. А если коллектив и будет жить, то будет влачить жалкое существование.
Понимаете, в любой человеческой деятельности есть таланты, быть хозяином - это тоже человеческая деятельность, требующая талантов и не всем доступная по уму и воле, по их жизненным интересам. Если человек находит удовлетворение в какой-то иной деятельности, то как его попрекать в том, что он не состоялся как хозяин? Энгельгардт достаточно об этом пишет, к примеру:
"Иные думают, что достаточно родиться мужиком, с малолетства приучаться к мужицким работам, чтобы быть хорошим хозяином, хорошим работником. Это совершенно неверно. Хороших хозяев очень мало, потому что от хорошего хозяина требуется чрезвычайно много. "Хозяйство вести - не портками трясти, хозяин, - говорят мужики, - загадывая одну работу, должен видеть другую, третью". "Хозяйство водить - не разиня рот ходить". И между крестьянами есть много таких, которые не только не могут быть хорошими хозяевами, не только не могут работать иначе, как за чужим загадом, но даже и работать хорошо не умеют.
…Конечно, умея работать, такой хозяин все делает по общему деревенскому загаду: люди пахать - и он пахать, люди сеять - и он сеять. Но в частностях дело не спорится, нет хозяйственного соображения, некому загадать.
…Неспособность к хозяйству теперь доставляет главный контингент батраков и будет доставлять до тех пор, пока у крестьян не разовьется артельное хозяйство. Встретить между батраками, даже между старостами, человека с хозяйственною головою, способного быть хорошим хозяином, - необыкновенная редкость. Не оттого ли слово "батрак" считается таким обидным? И замечательно, что с каждым годом количество способных к хозяйству и даже способных вполне хорошо работать батраков уменьшается. Человек, способный к хозяйству, теперь разве только случайно может попасть в батраки".
Так ведь вот эта неспособность быть хозяином, эта боязнь за последствия своего "загада" и толкает людей в холуи, я бы сказал более точно - в бюрократы. Бюрократу и холую не надо думать о вопросах хозяйства - делай то, что тебе хозяин скажет, и голова не болит. То есть на самом деле стремление уйти в бюрократы, уйти в холуи - это уход людей, не способных жить своим умом, в более легкие интеллектуальные условия жизни. И тут русские ничем особо не отличаются от других - от тех же немцев, за которых сегодня работают турки и югославы. И что удивительного в том, что за такую национальность, как "москвичи", сплошь сидящую в конторских батраках, повсеместно работают азербайджанцы и таджики на работах, требующих самостоятельного принятия решений?
Средний русский работник - это такой клубок противоречий, что упаси господь!
Говорят, что на Западе все работники - индивидуалисты и их интересуют только они сами - их собственный доход. Это большое счастье для руководителя, если твои подчиненные руководствуются словами старой американской песни: "Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня?" Средний русский работник этим принципом не руководствуется - ему есть дело до всех!
Он постоянно оценивает то, как он выглядит в глазах общества, но этот его недостаток проистекает из его достоинства - из того, что он высоко ценит общество и ради общества горы свернет (правда, только если эти горы в равной доле будут сворачивать все члены общества). Из-за того, что общество в глазах русского имеет высшую ценность, ему очень важно, чтобы и он ценился в глазах общества. Думаю, что средний русский очень хотел бы залезть на шею общества - это ведь показатель того, что он ого-го! Но он трезво понимает, что это не каждому дано, да и опасно вызывать ненависть остальных, но тогда хотя бы "свалить всю работу на товарища" - и то уже почувствуешь себя умнее и способнее хотя бы этого товарища. Но одновременно он судит по себе и понимает, что и его товарищи хотели бы свалить на него свою работу и посмеяться над ним, как над дурачком. Куда ни кинь, везде клин - и наверх не залезешь, и внизу нельзя быть. И отсюда у среднего русского непреодолимое стремление "все поравнять" - быть если не лучше, то и не хуже других.
Нельзя воспринимать это "поровну" как какое-то приблизительное деление на глаз, это "поровну" может иметь очень сложные формы. В понимании русского, "равная работа" - это не та, которая равна по затрате физических и умственных сил, - кто это может высчитать? "Равная работа" - это абсолютно точно такая же работа.
Есть у России писатель, в жизни царский чиновник П. И. Мельников-Печерский, романы которого нужно было бы изучать в школе взамен хотя бы "Войны и мир" Л. Толстого. В романе "В лесах" он, как смешной анекдот, описывает, как воспринимается равенство в русской артели лесорубов ("лесников"). Поскольку сами перипетии и диалоги длинные, я их частью перескажу.
Начало второй половины XIX века, герой романа - купец, вместе с товарищами на двух санях заблудился в лесах, хотя товарищ купца имел диковинный для этого, в общем-то, грамотного купца, прибор - компас, и они ехали по показаниям компаса. Путешественники ночью едва отбились от волков и, в конце концов, утром наткнулись на артель лесорубов из 13 человек, всю зиму работавшую в лесной глухомани. Сначала купец выяснил, что, оказывается, эти лесорубы не только знают, что это за прибор такой - компас, но и имеют его в наличии и, мало этого, знают, что путешественники заблудились потому, что ехали по компасу как раз в момент северного сияния, а оно сбивает показания магнитной стрелки. Купец стал расспрашивать дорогу, дорог оказалось две. Одна более-менее проторенная, но в 50 верст длиной, и вторая - лесная, слабо прорубленная просека, известная только этим лесорубам (всем - приблизительно и одному из них, Артемию, - хорошо) в 10 верст. Купец выбрал вторую, но нужен был проводник. Он попросил проводника у главы артели, "хозяина" Онуфрия, и у них состоялся разговор:
"- А как нам расставанье придет, вы уж, братцы, кто-нибудь проводите нас до зимняка-то, - сказал Патап Максимыч.
- На этом не погневись, господин купец. По нашим порядкам этого нельзя - потому артель, - сказал дядя Онуфрий.
- Что ж артель? Отчего нельзя? - с недоумением спросил Патап Максимыч.
- Да как же? Поедет который с тобой, кто за него работать станет? Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должен переделать аль недоделать… А как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые дать, того никоим образом нельзя…
Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме (суйм, или суем (однородно со словами сонм и сейм), - мирской сход, совещанье о делах. - Ю. М.), чтоб прогулов во всю зиму не было.
- Да мы заплатим, что следует, - сказал Патап Максимыч.
- А кому заплатишь-то? Платить-то некому! - отвечал дядя Онуфрий. - Разве возможно артельному леснику с чужанина хоть малость какую принять? Разве артель спустит ему хошь одну копейку взять со стороны? Да вот я старшой у них, "хозяин" называюсь, а возьми-ка я с вашего степенства хоть медну полушку, ребята не поглядят, что я у них голова, что борода у меня седа, разложат да таку вспарку зададут, что и-и… У нас на это строго.
- Мы всей артели заплатим, - сказал Патап Максимыч.
- Это уж не мое дело, с артелью толкуй. Как она захочет, так и прикажет, я тут ни при чем, - ответил дядя Онуфрий.
- Коли так, сбирай артель, потолкуем, - молвил Патап Максимыч".
Собралась артель, начала гомонить, выясняя, сколько они могут зарабатывать в день на человека, наконец, согласились, что около рубля. Купец предложил три рубля за одного проводника, но артель никак не могла выяснить, сколько взять в этом случае - когда один поедет, а остальные останутся лес валить или отдыхать. Разрешить этот вопрос артельщики не смогли и предложили купцу заплатить каждому члену артели по рублю и использовать в этот день всю артель, как он хочет. Купец возмутился такой обдираловке, но делать было нечего - согласился. Однако у него сани были с кибитками, а по выбранной дороге кибитки не прошли бы - низко были срублены лапы у елей. Купец распорядился сбросить кибитки, но теперь получалось, что они оставались в артели. Начался новый пересчет, и, в конце концов, артель высчитала, что купец должен ей три рубля. Купец, конечно, возмутился - он сразу предлагал эти три рубля, а кибитки все равно бросил бы! Дал три рубля, купюру все до одного члены артели осмотрели, ввиду появившихся в то время фальшивых денег. Купец предложил Артемию ехать с ним, но артель не согласилась - почему Артемию? Доводы, что именно Артемий знает дорогу, значения не имели, - или всех, или по жребию! Бросили жребий - выпало Артемию. Однако купец, поразмыслив о том, что неразъезженная дорога может быть занесена снегом, решил, что ему не помешает в дороге еще один крепкий мужик на случай, если дорогу придется пробивать. Еще раз бросили жребий, и выпало подростку, который готовил членам артели еду. И купцу он был не нужен из-за слабосильности, и артель оставалась без обеда, но делать было нечего - так указал жребий. Разозленный купец распорядился еще бросать жребий, бросили, и выпало ехать "хозяину" артели Онуфрию. Казалось бы, наконец, можно было ехать, но не тут-то было - артель оставалась без "хозяина", без главы. Предстояли выборы нового "хозяина" на один день. К вопросу никто не был готов, жаркие дебаты успехом не завершились, решено было и тут бросать жребий, бросили, и купец, наконец, лишив артель хозяина и повара, уехал. Глупо, но справедливо!
Разумеется, это художественное произведение, но Мельников - очень тонкий знаток быта и обычаев русского народа и (для юмора сгустив краски) наверняка образ мысли русского работника описал точно.
Прирожденные сдельщики
От этого желания быть не хуже других у русских было категорическое неприятие никаких форм оплаты труда повременно. При совместном труде при повременной оплате труда средний русский не может понять - это он свалил свою работу на товарища или товарищи свалили свою работу на него? Не считают ли его дурачком, по отношению к которому все позволено? Отсюда средний русский прирожденный сдельщик - он должен получать не за отработанное время, а за выполненную работу, причем не меньше, в крайнем случае ровно столько же, сколько его товарищи. И если русские объединяются добровольно в рабочий коллектив, то крепость этого коллектива будет зависеть от того, смогут ли они придумать такую систему оплаты своего труда, чтобы все получали не за отработанное время, а за результат работы.
Если средних русских все же поставить в условия повременной оплаты труда и не поставить над ними надсмотрщика с кнутом, то они будут равняться по самому паршивому и ленивому работнику - все будут делать столько, сколько делает он.
Энгельгардт рассказывает, насколько русские помогают друг другу по жизни, но если присмотреться, то это только в случае, как сегодня говорят, форс-мажора - обстоятельств непреодолимой силы. В работе, которую каждый обязан сделать сам, никакой помощи не будет, и никакие доводы не помогут. К примеру, на довод, что этот мужик многодетный и ему нужно помочь, последует ответ: "Умел настругать детей - умей их прокормить!" Со стороны помогающих, помощь в таком случае невозможна из-за подозрения, а не является ли этот слабак хитрованом, который хочет свалить свою работу на нас? Но и со стороны того, кто как бы должен был принять помощь, она невозможна, поскольку он предстанет в глазах общества действительно слабаком - не таким, как все, - предстанет неспособным делать ту работу, которую делают остальные.
Энгельгардт дает очень много примеров такого отношения к работе, поскольку они для него камень преткновения, из-за которого он так и не смог придумать форму сельскохозяйственной артели из русских. Я же дам часть из его примеров для подтверждения изложенного выше, а поскольку и этих примеров все же много, то я для удобства чтения не буду выделять цитаты курсивом.
"Пришло время брать лен, вызвали баб. Пришло их зараз штук тридцать - выберут скоро. Разумеется, тут уже сообща, артелью брать не станут, а разделят десятину по числу баб на тридцать участков, и каждая баба берет свой участок отдельно. Раздел производится очень просто, хотя, разумеется, без ругани не обойдется: бабы становятся в ряд, берутся за руки или за веревку и идут по десятине, волоча ногу, бредут, чтобы оставить след, затем каждая работает на своем участке. Если во дворе несколько баб, невесток, то есть если двор многосемейный и еще держится стариками не в разделе, то и у себя на ниве бабы одной семьи точно так же делят ниву для того, чтобы одной не пришлось сработать более, чем другой, для того, чтобы работа шла скорей, потому что иначе сделают много меньше, так как каждая будет бояться переработать.
…Тридцать баб, работая каждая на себя, в известное время намнут, например, 30 пудов льну, но те же 30 баб в то же время, работая артелью и притом если обработка производится от десятины, намнут не более 15-ти пудов. Мало того, если бабы работают на себя и мнут лен сдельно за известную плату от пуда, то десятина даст, например, 35 пудов льну, если же работают подесятинно, то та же десятина даст не более 25-ти или 30 пудов, а 5-10 пудов льну останется в костре, пропадет бесполезно, и хозяин получит от 10-ти до 20-ти рублей убытку, потому что бабе тогда все равно, сколько получится льна, и она даже будет стараться побольше спустить льну в костру, чтобы меньше было работы и чтобы легче было нести вязку льна в амбар.
…Крестьяне всеми мерами избегают такого дела, где нужно работать сообща, и предпочитают работать, хотя бы и дешевле, но в одиночку, каждый сам по себе. Еще раз вернусь к этому вопросу и сообщу один факт. Еще недавно, несколько лет тому назад, крестьяне соседних деревень, по старой привычке, как в крепостное время, убирали у меня сообща всею деревнею покосы, частью за деньги, частью из половины. Сообща всей деревней вместе выходили на покос, вместе огульно косили, вместе убирали сено и клали его в один сарай, а потом и деньги, и свою часть сена делили между собою по числу кос. Такой порядок для меня был очень удобен, потому что уборка шла дружно, в хорошую погоду быстро схватывали сено, присмотр был легкий, сено делилось за раз зимою. Теперь уже так покосов не берут ни у меня, ни у других. Теперь или каждый берет особенный участок под силу на свое семейство, или, взяв целый луг, делят его на нивки, и каждый косит и убирает свой участок; сено тут же делится и развозится: одна часть в мой сарай, другую крестьянин везет к себе. Понятно, что для меня это в высшей степени неудобно. Когда покос в полном разгаре и человек 20 в разных местах убирают сено, то старосте, который должен со всеми делить сено, целый день почти не приходится слезать с лошади. Понятное дело, что в такой работе, как уборка сена, выгоднее работать артелью, и при одинаковом старании, то есть, если бы каждый работал так, как он работает на себя в одиночку, общее количество убранного сена было бы больше и сено вышло бы лучше, особенно если бы погода благоприятствовала уборке и при деле был бы умеющий распорядиться хозяин. Но вот в чем дело, при разделе сена все получили бы тогда поровну, по числу кос, следовательно, тот, кто силен, умеет ловко работать, старателен на работе, сообразителен, получил бы столько же, сколько и слабосильный, неловкий, ленивый, несообразительный. Вот тут-то и камень преткновения, вот тут-то и причина, почему крестьяне делят взятый на скос луг на участки, подобно тому, как делят на нивки свои поля и луга. Прежде, когда соседняя деревня косила у меня луга огульно артелью, все крестьяне на зиму были с сеном. Те, у которых было мало лошадей, даже продавали, а теперь у иных сена много, а у других - мало или вовсе нет, а нет сена, нет и лошадей, нет хлеба. Одни богатеют, а другие, менее старательные, менее ловкие, менее умные, беднеют и, обеднев, бросают землю и идут в батраки, где всякому найдется дело, где всякий годен за чужим загадом.
…Мне, получая плату от пуда, баба намнет пуд в ночь, а хозяину (главе ее двора - мужу или свекру. - Ю. М.) намнет не более 20 фунтов, а если во дворе окажется баба, которая не в силах наминать более 10 фунтов, то и все будут наминать по 10 фунтов. Когда бабы мнут дома пеньку, то, как хозяин ни ругается, а более половины не наминают против того, что могли бы намять, если бы мяли на себя. Это мне говорили сами бабы: "Чаво я буду дома из сил выбиваться на хозяина, а тут я на себя работаю".
…Брать лен и мять его приходят не только бедные бабы, но и богатые, даже можно сказать, что богачки производят главную массу работы и забирают большую часть денег, выдаваемых за выборку и мятье. В богатых дворах бабы все сильные, рослые, здоровые, сытые, ловкие. Богач не женится на каком-нибудь заморыше, а если случайно попадет на плохую бабенку - ужаснее и положения нельзя себе представить, как положение такой плохой бабенки среди богатого двора, где множество здоровых невесток, - то заколотит, забьет, в гроб вгонит и тогда женится на другой. Сытые богачки наминают до 1½ пуда льну, тогда как бабы бедняков, малорослые, тщедушные, слабосильные наминают в то же время по 30 фунтов. Понятно поэтому, что богачам невыгодно работать огульно с бедняками, но и в сдельных работах бедняки должны отступить на второй план, стушеваться.