Наследуя отцовский престол в 1894 году, Николай II не тронул декоративного генерал-адмирала, к которому по-родственному благоволил. Между тем перевооружение военно-морских сил Империи завершалось, и наступал период принятия стратегических решений, связанных прежде всего с Дальним Востоком. Ещё в 1896 году по просьбе Николая II обстоятельную аналитическую докладную записку "Соображения об усилении Тихоокеанского флота" составил великий князь Александр Михайлович (по-семейному Сандро). Великий князь Александр Михайлович (1866–1933) был сыном младшего из братьев Александра II, великого князя Михаила Николаевича. Таким образом, несмотря на то что Александр Михайлович был (неполным) царским ровесником, он приходился ему двоюродным дядей, а генерал-адмиралу Алексею Александровичу, соответственно, двоюродным братом. Александр Михайлович был другом детства и юности Николая II, поверенным его романа с Алисой Гессенской (будущей императрицей Александрой Фёдоровной), а, женившись сам вопреки романовским брачным традициям на кузине, великой княжне Ксении Александровне, стал ещё и шурином молодого императора. Не занимая по молодости лет никаких государственных постов, именно Сандро являлся главным домашним собеседником и консультантом нового царя, сразу же поставленного перед необходимостью принимать стратегические решения по тихоокеанским вопросам, не имеющие никаких аналогов во всей предшествующей истории Империи. Александр Михайлович имел основательную военно-морскую подготовку: он окончил Морское училище, в 1885 году был произведён в мичманы. С этого момента и до 1905 года его судьба так или иначе оказалась связана с российским флотом. Однако, в отличие от двоюродного брата, юный Сандро, будучи действующим флотским офицером, был склонен к интенсивной научной работе, глубоко изучил историю и теорию морского дела в России и за рубежом, составив и издав 12 подробных справочников о военных флотах иностранных государств. Эта "Морская справочная книга" выпускалась им периодически с 1892 года с промежутками от года до двух лет. Помимо того, он обладал широкими познаниями в военной промышленности, был талантливым инженером и экономистом. Читать сейчас его "Соображения об усилении Тихоокеанского флота" (тогда же в 1896 году опубликованные и разосланные всем заинтересованным лицам) и странно, и жутко. Сандро ставил вопрос о Тихом Океане с грубой прямотой, достойной великого Никколо Маккиавелли: либо Россия одновременно с началом движения на юго-восток начинает активно и цинично готовиться к большой, жестокой, кровавой и несправедливой наступательной войне за приморскую добычу, либо она должна вовсе оставить в покое китайцев и японцев и мирно наблюдать со стороны, как их будут потрошить такие испытанные асы колониальной экспансии, как англичане и французы. В политические договорённости и экономические соглашения на фоне сумасшедших прибылей Александр Михайлович не верил. Уверенно прогнозируя неизбежную эскалацию конфликта России и Японии в Приморье, автор записки не только точно предсказывает на восемь лет (!) общее течение событий, но и делает заключение о высокой вероятности внезапной японской агрессии в… январе 1904 года! В качестве превентивных мер Александр Михайлович предлагал начать немедленную переброску кораблей Балтийского флота в Тихий Океан, причём небольшими отрядами, по разным маршрутам, с последующей дислокацией как во Владивостоке, так и на незамерзающих базах в самом Приморье, поиском которых нужно также немедленно озаботиться. Что же касается новых кораблей, то их рекомендовалось строить или покупать в небольшом количестве, однако высокого качества и, опять-таки, по возможности на Тихоокеанском побережье.
Скажи мне, кто твой друг и я скажу, кто ты! Имея такого конфидента, Николай II располагал неплохими шансами на успех в восточноазиатской политике и без особой оглядки на дядю генерал-адмирала. Однако по характеристике того же Александра Михайловича, его царственный друг и родственник "никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто человеческие чувства…" Алексей Александрович, прочитав "Соображения…", вообразил, что за его спиной зреет некий заговор, горько обиделся, и… незваный пророк удалился в добровольное изгнание по родственному требованию шефа Адмиралтейства. Вновь Александр Михайлович был призван лишь в 1900 году, когда в ходе реализации корейских концессий создавалось "Русское лесопромышленное товарищество". Встав во главе предприятия, Сандро скоро убедился, что события в Приморье развиваются по худшему из всех возможных сценариев. Российские участники лесных концессий, ошалевшие от непривычных колониальных выгод, вели себя так, как будто корейская территория уже аннексирована Россией, японский флот потоплен, а смирившиеся с утратой влияния в регионе англичане зализывают раны на далёких островах туманного Альбиона. Между тем, в отличие от торгово-промышленного, военное присутствие России в Приморье явно не могло обеспечить не только ведение глобальных мировых битв за колонии на тихоокеанском просторе, но и обычного боевого контроля на всех уже заглоченных Империей территориях. Было очевидно, что долго так продолжаться не может.
– Разве мы хотим войны с Японией? – допытывался Александр Михайлович в беседах с царём. – Если мы её действительно хотим, то мы должны немедленно начать постройку второй колеи Сибирского пути, сосредоточить наши войска в Восточной Сибири и построить значительное количество современных военных судов.
Внятного ответа он не получал и в конце концов в 1902 году подал в отставку, "чтобы не иметь ничего общего с планами, которые ставят под угрозу сотни тысяч невинных русских людей". Николай II отставку принял, но, верный себе, дипломатично напомнил другу об их давних совместных планах реорганизации российского торгового судоходства и переустройства портов. И Александр Михайлович на эту утешительную наживку тут же клюнул, разумеется:
Я предложил, чтобы Государь создал особое управление торгового мореплавания, изъяв эту важную отрасль государственной жизни из ведения Министерства финансов. Государь наконец решил, что я буду начальником главного управления торгового мореплавания на правах министра. 6 декабря 1902 г. я был произведен в контр-адмиралы и, по своей новой должности, занял место в совете министров как самый молодой член правительства в истории Империи.
До сих пор это назначение историки трактуют по-разному. Однако нельзя не признать, что император, создавая Главное управление торгового мореплавания, был достаточно логичен: начинать борьбу за выход на трансокеанские линии, имея судоходную систему, ориентированную преимущественно на плавание во внутренних водах и каботажные перевозки, было бессмысленно. И Александр Михайлович в качестве царской креатуры на место "главноуправляющего" также имел в своём активе не только родственную и личную близость к Николаю II, но и деловые качества, вполне отвечающие масштабу и трудности поставленных перед ним задач. Сам профессионал, он делал ставку на профессионалов и принялся формировать штатный состав нового ведомства из морских специалистов, имеющих "вес" в учёных кругах. В частности, едва вступив в должность, Александр Михайлович тут же переманил к себе из Государственного контроля надворного советника Андрея Антоновича Горенко.
По всей вероятности, великий князь Александр Михайлович познакомился с Андреем Антоновичем ещё в начале 1880-х годов, когда был учеником Морского училища, а лейтенант Горенко – одним из самых популярных педагогов, из тех, которые запоминаются потом на всю жизнь. В 1890-е годы великий князь, плотно работавший с морской научной литературой, наверняка натыкался на статьи своего бывшего учителя, а в начале 1900-х, в качестве председателя "Русского лесопромышленного товарищества" вполне мог пересекаться по служебной надобности с помощником генерал-контролёра Департамента военной и морской отчётности. Получив руководящую должность в декабре 1902-го, Александр Михайлович призвал Андрея Антоновича в числе первых сотрудников: 10 января 1903 года тот Высочайшим приказом переводится в Главное управление морского судоходства и портов на должность чиновника особых поручений 4-го класса с производством в следующий чин статского советника. Впрочем, вряд ли этот переход был связан для Андрея Антоновича только с карьерными соображениями. За двенадцать лет сотрудничества с Государственным контролем дела у него, судя по служебным перемещениям, шли так неплохо, что, не делая никаких резких движений и скачков, он вполне мог рассчитывать в карьерном итоге (который был уже не за горами) и на действительного статского, а то и на тайного советника. К тому же судьба нового морского Управления первое время висела на волоске. Затея Александра Михайловича встретила мощное сопротивление Министерства финансов, которое видело в происходящем ослабление собственных ведомственных позиций. Прежде всего это касалось контроля за деятельностью портовых служб и коммуникаций.
Во главе Министерства финансов стоял Сергей Юльевич Витте, великий политик, дерзкий новатор и коварный царедворец. По иронии судьбы, в далёком уже 1889 году великий князь Александр Михайлович одним из первых в столичных придворных кругах обратил внимание на любопытную брошюру тогдашнего управляющего Обществом юго-западных железных дорог "Национальная экономия и Фридрих Лист" и даже опубликовал рецензию, горячо поддержав идею Витте о решающей роли государственного заказа в развитии российской промышленности. Вскоре Витте был призван Александром III на пост министра путей сообщения, где проявил такие способности, что вскоре взлетел прямо в кресло министра финансов. Некоторое время Александр Михайлович возглавлял у Витте министерский Совет по делам торгового мореплавания, общаясь с "шефом" не только по служебной необходимости, но и запросто, по взаимной дружеской приязни талантливых профессионалов. Теперь же, ввиду конкурентной вражды ведомств, прежнее было позабыто начисто. В правительственных кругах шутили:
– Его императорское высочество изволили стащить у Витте… порты!
Витте, имевший по пятницам регулярный отчёт у государя, желчно и обстоятельно докладывал о "непосильных тяготах, которыми обременяли русский бюджет дорогостоящие начинания начальника главного управления портов и торгового мореплавания". Александр Михайлович нажимал при встречах с "кузеном Ники" на слухи о предосудительных связях министра финансов с либеральными, а то и революционными кругами. Летом 1903 года, когда по югу Империи от Одессы до Баку прокатилась мощная волна забастовок, Александр Михайлович прямо обвинил Витте в заигрывании с профессиональными союзами, повинными в возмутительных призывах и действиях. Слова его попали в унисон с постоянными гневными филиппиками нового главы МВД В. К. Плеве против "красного" министра финансов, ведущего явно порочную линию в фабричной инспекции, сельхохозяйственных комитетах и пр. В очередную пятничную аудиенцию 16 августа 1903 года Николай II, выслушав часовой доклад, тепло поздравил Витте с назначением на высший государственный пост председателя Комитета министров и попросил сдать министерство управляющему Госбанком Э. Д. Плеске. Витте помертвел. Комитет министров в российском абсолютизме, где все министры работали под непосредственным руководством императора, являлся декоративной инстанцией, созданной на случай неких гипотетических неурядиц (вроде конфликта монарха с Государственным Советом) и не имел ни постоянного состава, ни чётко определенных функций. Подобной почётной отставкой без объяснения причин и возможности объясниться Витте был угнетён куда больше, чем открытой опалой. Возможно, дерзкая мысль обратить со временем пустую должность в полноценную "премьерскую" власть тогда же и пришла ему на ум. А Александр Михайлович торжествовал победу: "На мою долю выпадала тяжёлая борьба, – вспоминал он. – Мне пришлось бы вести её одному, если бы не горячая поддержка, оказанная мне теми кругами, которые были заинтересованы в развитии нашей внешней торговли".
Представителем этих кругов и был Андрей Антонович Горенко. "Стремление к морю не покидает А. А-ча, – пишет об этом новом этапе его жизни автор некрологии. – Торговое мореплавание – это его сфера. Он много работал над её вопросами. Он покидает Государственный контроль и назначается членом совета Августейшего Главноуправляющего торговым мореплаванием, причём в его непосредственное ведение поступают порты Юга. Он объезжает эти порты, знакомится с их нуждами и вообще проявляет в этой области бурную деятельность". Легко представить, что чувствовал этот былой фрондёр-забияка при мысли, что все юношеские планы и мечты, уже давно отброшенные, оплаканные, почти позабытые, теперь восстали и на глазах осуществляются его собственным усилием! Триумфатором Андрей Антонович возвращался теперь в Николаев, Севастополь и Одессу и наверняка не жалел ни времени, ни сил. Имея такого сотрудника на юге, Александр Михайлович мог увереннее чувствовать себя в петербургском министерском кресле:
Мне удалось добиться от нашего тяжёлого на подъём правительства, чтобы была организована новая пароходная линия, соединявшая наши южные порты с Персидским заливом и обеспечена значительная субсидия от правительства четырём русским пароходным обществам, которые начали успешно конкурировать с немцами и англичанами.
Членом правления одного из этих четырёх упомянутых пароходных обществ – Русского Дунайского пароходства – стал с момента его создания статский советник Горенко. Можно было бы только порадоваться за него, однако неистовая служебная деятельность сделала Андрея Антоновича редким гостем в собственных царскосельских пенатах. Впрочем, лето 1903 года было для его семьи обычным, совместным, херсонесским, "отрадным" и на редкость мирным, ибо даже дикая девочка, к удивлению домашних и соседей по Туровке, несколько угомонилась под впечатлением очередных местных чудес:
Вышла цыганка из пещеры,
Пальцем меня к себе поманила:
"Что ты, красавица, ходишь боса?
Скоро весёлой, богатой станешь.
Знатного гостя жди до Пасхи,
Знатному гостю кланяться будешь;
Ни красотой твоей, ни любовью, -
Песней одною гостя приманишь".
Я отдала цыганке цепочку
И золотой крестильный крестик.
Думала радостно: "Вот он, милый,
Первую весть о себе мне подал".
Четырнадцатилетняя Ахматова пока не знала никакой глубокой сердечной привязанности, и это было естественно, потому что ещё длилось, уже приближаясь к исходу, её отрочество, то есть детство, хотя и взрослое. Гость на Пасху, которого сулила херсонесская цыганка, взволновал её необыкновенно:
…От тревоги я разлюбила
Все мои бухты и пещеры;
Я в камыше гадюк не пугала,
Крабов на ужин не приносила…
То, что "знатный гость" будет очарован в грядущие пасхальные дни некими "песнями", сложенными ею, дало, надо полагать, ощутимый творческий импульс, и летом 1903 года заветная белая тетрадь пополнилась новыми лирическими откровениями (под соответствующими номерами). Иностранная девушка, уже являвшаяся Ахматовой на этих берегах, снова возникала перед ней на каменных глыбах, скрывавших лаз в каменоломню, где некогда папа Климент, гремя каторжными цепями, проповедовал неофитам истины новый веры. В руках у иностранки вдруг оказывалась дудочка; дудочка бойко высвистывала какую-то весёлую, до смертной жути, мелодию; жизнь, кажется, висела на волоске – словом, всё было уже более-менее привычно:
Девушка стала мне часто сниться
В узких браслетах, в коротком платье,
С дудочкой белой в руках прохладных.
Сядет спокойная, долго смотрит,
И о печали моей не спросит,
И о печали своей не скажет,
Только плечо моё нежно гладит.
Содержание этой (утраченной) детской поэзии Ахматовой в какой-то мере позволяет восстановить поэма "У самого моря", психологическая завязка которой восходит именно к последнему лету херсонесского "языческого детства":
Трудное время для сердца было.
Так я шептала, на двери глядя:
"Боже, мы мудро царствовать будем,
Строить над морем большие церкви
И маяки высокие строить.
Будем беречь мы воду и землю,
Мы никого обижать не станем".
В делах сердечных в это лето у неё, надо полагать, была заинтересованная конфидентка – старшая сестра Инна, переживавшая тогда же не вымышленный, а вполне реальный, "земной" любовный роман с царскосельским поэтом и журналистом Сергеем Владимировичем фон Штейном. "Инна любила Аню, гордилась ею – высоко ценила её ум, талантливость и особенно её душевные качества… – вспоминала О. А. Рождественская (Федотова), одноклассница Инны Андреевны. – Инна по внешности не похожа была на сестру: очень смуглая, с большими тёмными глазами и с шапкой вьющихся чёрных волос. Напоминала она южанку, причём нерусского типа. В последних классах гимназии я подружилась с ней, она казалась старше меня и всех нас умнее и талантливее, хорошо рисовала, писала стихи и обладала большим юмором. Училась на золотую медаль, но почему-то получила серебряную". Черты отличницы и умницы Инны Горенко (чья судьба сложится трагически) в поэме "У самого моря" можно угадать в кроткой и рассудительной болезненной "сестре Лене", которой героиня передает по секрету "речи цыганкины у пещеры":
"Леночка, – я сестре сказала, -
Я ухожу сейчас на берег.
Если царевич за мной приедет,
Ты объясни ему дорогу.
Пусть он меня в степи нагонит:
Хочется на море мне сегодня".
"Где же ты песенку услыхала,
Ту, что царевича приманит? -
Глаза приоткрыв, сестра спросила. -
В городе ты совсем не бываешь,
А здесь поют не такие песни".
К самому уху её склонившись,
Я прошептала: "Знаешь, Лена,
Ведь я сама придумала песню,
Лучше которой нет на свете".
В мемуарах Ольги Рождественской, зачастившей в дом Шухардиной в осенне-зимний сезон 1903 года, отмечена особенная литературная дружба старших сестёр Горенко: