Обрадовавшись по ряду причин, что мисс Невилл была столь же разумна, как я сама, я перевела свое внимание на другую пациентку. Я обнаружила, что она действительно нуждается в лечении и ведет себя довольно странно, хотя я видала не так уж мало женщин, принадлежащих к низшему классу, чье душевное здоровье не ставилось под сомнение, хотя они были ничуть не более сообразительны.
Третья пациентка, миссис Фокс, не была расположена к разговорам. Она была очень молчалива и, сказав мне лишь то, что ее случай безнадежен, отказалась говорить больше. Теперь я была более уверена в своем положении и решила, что никто из докторов не убедит меня в моей разумности, пока у меня есть надежда выполнить возложенную на меня миссию. Миниатюрная, хорошо сложенная медсестра вошла в палату и, надев свой чепец, сказала, что мисс Болл может идти обедать. Новая сестра, которую звали мисс Скотт, подошла ко мне и произнесла резко:
- Снимите шляпу.
- Я не сниму ее, - ответила я. - Я жду парома, и я не хочу ее снимать.
- Ни на какой паром вы не пойдете. Вам пора бы уже уяснить, что вы в палате для сумасшедших.
Хоть я и знала это прекрасно, ее бесцеремонные слова потрясли меня.
- Я не хотела идти сюда. Я не больная и не сумасшедшая, и я не собираюсь здесь задерживаться, - сказала я.
- Вам придется задержаться здесь надолго, если вы не будете делать то, что велено. Так что вы снимите шляпу, или я применю силу, а если не сумею, мне стоит лишь дернуть звонок, чтобы вызвать помощника. Снимете шляпу?
- Нет, не сниму. Мне холодно, я хочу оставить ее надетой, и вы не заставите меня снять ее.
- Я все же дам вам еще пару минут, и если вы не снимете ее за это время, я применю силу и, предупреждаю, не буду особо осторожничать.
- Если вы снимите с меня шляпу, я сниму с вас чепец, не иначе.
Тут мисс Скотт позвали к двери, а я, испугавшись, что демонстрация упрямства может служить признаком разумности, сняла шляпу и перчатки и сидела тихонько, уставившись в пустоту, когда она вернулась. Я была голодна и с радостью увидела, что Мэри готовится к обеду. Подготовка была проста. Она пододвинула скамью к одной стороне голого стола и велела пациенткам собраться за ним, потом вынесла небольшие тарелки, на которых лежало по куску вареного мяса и по картошке. Еда не могла бы быть холоднее, чем была, даже если бы ее приготовили неделю назад, и не было никакой возможности посолить или поперчить ее. Я не пошла к столу, так что Мэри подошла к тому месту, где я сидела, и, передавая мне оловянную тарелку, спросила:
- Не завалялось ли у тебя мелочи, девочка?
- Что? - спросила я удивленно.
- Если завалялась мелочь, девочка, можешь отдать ее мне. Они все равно заберут ее у тебя, девочка, так что лучше бы я ее взяла.
Я понимала теперь, о чем она говорит, но мне не хотелось поощрять Мэри, так как это могло сказаться на ее обращении со мной, так что я сказала, что потеряла кошелек, что было недалеко от правды. Но, хотя я не дала ей денег, она не стала ничуть менее доброжелательной. Когда я отказалась от тарелки, в которой она принесла мне еду, она принесла мне другую, фарфоровую, а когда я не смогла съесть и кусочка предложенной пищи, она дала мне стакан молока и крекер.
Все окна в холле были открыты, и холодный воздух начал сказываться на моей южной крови. Когда стало почти нестерпимо зябко, я сказала об этом мисс Скотт и мисс Болл. Но они ответили отрывисто, что я нахожусь в бесплатном учреждении и нечего ожидать большего. Другие женщины тоже страдали от холода, а самим медсестрам приходилось носить толстую одежду, чтобы согреваться. Я спросила, могу ли я лечь в кровать, но они отказали мне. Наконец, мисс Скотт принесла старую серую шаль и, вытряхнув из нее моль, велела мне укутаться ею.
- Эта шаль не слишком хороша на вид, - сказала я.
- Что ж, кое-кому здесь жилось бы легче, не будь у него столько гордости, - заявила мисс Скотт. - В бесплатных учреждениях людям не стоит ждать милостей и ныть.
Я укутала плечи поеденной молью шалью, от которой пахло плесенью, и опустилась на плетеный стул, гадая, что будет дальше и не замерзну ли я насмерть. Мой нос был ледяным, так что я накрыла шалью голову и почти задремала, но тут шаль внезапно отдернули от моего лица, и я увидела незнакомого мужчину, стоящего передо мной рядом с мисс Скотт. Этот мужчина был доктором и сказал вместо приветствия:
- Я уже видел это лицо.
- Так вы знаете меня? - вопросила я с притворным рвением.
- Думаю, да. Откуда ты?
- Из дома.
- А где твой дом?
- Разве вы не знаете? На Кубе.
Он присел рядом со мной, пощупал мой пульс, изучил мой язык и наконец сказал:
- Расскажи мисс Скотт о себе.
- Нет, не хочу. Я не буду разговаривать с женщинами.
- Что ты делаешь в Нью-Йорке?
- Ничего.
- Ты работаешь?
- No, senor.
- Скажи, ты уличная женщина?
- Не понимаю вас, - ответила я с искренним отвращением.
- Я имею в виду, позволяла ли ты мужчинам обеспечивать себя и распоряжаться собой?
Мне хотелось дать ему пощечину, но я была обязана сохранять самообладание, так что я просто сказала:
- Понятия не имею, о чем вы говорите. Я всегда жила в своем доме.
После долгого ряда других вопросов, по большей части бесполезных и бессмысленных, он оставил меня в покое и обратился к медсестрам.
- Определенно, сумасшедшая, - сказал он. - Я полагаю, этот случай безнадежен. Ее нужно поместить туда, где за ней будут присматривать.
Так я успешно прошла вторую медицинскую проверку.
После этого моя уверенность в способностях докторов стала слабее, чем прежде, зато уверенность в себе возросла. Я верила теперь, что никакой доктор не может сказать, безумен человек или нет, пока ситуация не зашла слишком далеко.
Позже в тот же день пришли юноша и женщина. Женщина присела на скамью, пока юноша беседовал с мисс Скотт. Вскоре он вышел из сестринской и, лишь кивнув на прощание женщине, которая была его матерью, покинул госпиталь. Дама не выглядела больной, но, поскольку она была немкой, я не могла узнать ее историю. Во всяком случае, ее звали миссис Луиза Шанц. Она казалась потерянной, но когда медсестры принесли ей шитье, она принялась за него споро и умело. В три часа дня всем пациенткам дали жидкую овсяную кашу, а в пять вечера - чашку чая и кусочек хлеба. Мне повезло: когда они увидели, что я не могу заставить себя съесть этот хлеб или выпить ту жидкость, которая здесь гордо звалась чаем, мне дали кружку молока и крекер, точно такие же, какие я получила на обед.
Когда зажгли газовые светильники, поступила новая пациентка. Это была молодая девушка двадцати пяти лет. Она рассказала мне, что слегла из-за недуга. Ее внешний вид подтверждал это. Она выглядела так, словно страдала сильной лихорадкой.
- Теперь я испытываю нервическую слабость, - сказала она, - И мои друзья отправили меня сюда на лечение.
Я не объяснила ей, где она, и она выглядела довольно спокойной. В шесть пятнадцать мисс Болл сказала, что ей нужно уйти, так что мы все должны лечь спать. Потом каждой из нас - нас теперь было шестеро, - определили палату и велели раздеться. Мне дали короткую фланелевую сорочку на ночь. Медсестра собрала всю одежду, которую я носила днем, поместила ее в пакет, подписала его "Браун" и унесла. Зарешеченное окно было закрыто, и мисс Болл, принеся мне второе одеяло, что, по ее словам, было редкой услугой, оставила меня в одиночестве. Кровать была не слишком удобна. Точнее, она была настолько жесткой, что совсем не прогибалась подо мной, а подушка была набита соломой. Под простыней была расстелена клеенка, и, когда ночь стала холоднее, я пыталась согреть ее. Мои усилия были упорны, но к наступлению утра она все еще была ничуть не теплее, чем когда я ложилась в кровать, и застудила меня почти до температуры айсберга. Наконец, я бросила это дело, сочтя его невыполнимым.
Я надеялась, что смогу хоть немного отдохнуть в свою первую ночь в сумасшедшем доме, но я была обречена на разочарование. Когда ночная смена медсестер заступила на дежурство, им захотелось взглянуть на меня и узнать, что я из себя представляю. Стоило им уйти, я услышала, как кто-то возле моей двери спрашивает о Нелли Браун, и я задрожала, как всегда, боясь, что во мне распознают здоровую. Прислушавшись к разговору, я узнала, что это был репортер, ищущий меня, и я слышала, как он просил дозволения взглянуть на мою одежду. С внутренней тревогой я слушала беседу о себе и испытала облегчение, узнав, что меня признали неизлечимо сумасшедшей. Это всерьез ободрило меня. Когда ушел репортер, появился кто-то еще, и я услышала, что доктор пришел, чтобы встретиться со мной. Я не знала, с какой целью, и успела вообразить себе всякие ужасные вещи, вроде полного осмотра, и, когда они вошли в мою комнату, я опять дрожала от сильного страха.
- Нелли Браун, здесь доктор, он хочет с тобой поговорить, - сказала медсестра.
Что ж, если это все, чего он хочет, я могу это пережить. Я откинула одеяло, которое до этого натянула на голову в приступе страха, и подняла взгляд. Увиденное обнадежило меня.
Доктор был молодым хорошо выглядящим мужчиной с поведением и речью джентльмена. Некоторые могли бы осудить его за его действия, но я уверена, что, даже если это было немного нескромно, молодой врач не желал мне никакого зла. Он подошел ко мне, присел на край моей кровати и успокаивающе обнял меня за плечи. Было ужасно трудно изображать безумную перед этим джентльменом, и любая девушка могла бы посочувствовать мне в этой ситуации.
- Как вы себя чувствуете, Нелли? - спокойно спросил он.
- О, я в порядке.
- Но вы ведь знаете, что вы больны, - сказал он.
- Разве? - улыбнулась я в ответ.
- Когда вы покинули Кубу, Нелли?
- О, так вы знаете мой дом? - спросила я.
- Да, и очень хорошо. Вы меня не помните? Я вас помню.
- Разве? - повторила я и мысленно добавила, что не забуду его. Его сопровождал его друг, который не проронил ни слова, а просто стоял и смотрел на меня, лежащую в кровати. После еще множества вопросов, на которые я отвечала честно, они оставили меня, но начались другие трудности. Всю ночь медсестры читали друг другу вслух, и я знала, что другие пациентки не могут уснуть, как и я. Каждые полчаса или час сестры тяжелым шагом расхаживали по коридору, чтобы взглянуть на каждую пациентку, и стук их каблуков отдавался эхом, словно там маршировала рота драгун. Разумеется, это способствовало нашему бодрствованию. Затем, ближе к утру, они начали разбивать яйца для завтрака, и этот звук заставил меня вспомнить, как жутко я голодна. Время от времени крики и ругань доносились из отделения для мужчин, и это вовсе не помогало нам спокойно провести ночь. К тому же, когда привозили новых больных, звенел входной звонок, как погребальная песня для их жизни и свободы. Так я провела первую ночь в качестве сумасшедшей пациентки Бельвю.
Глава 7
Цель в поле зрения
Воскресным утром 25 сентября, как только пробило шесть часов, медсестры сорвали покрывало с моей кровати.
- Давай, тебе пора вставать, - сказали они и открыли окно, чтобы впустить холодный ветер. Моя одежда была возвращена мне. После одевания меня провели к умывальнику, где другие пациентки пытались смыть с лиц следы сна. В семь утра нам дали какое-то ужасное месиво, которое, по словам Мэри, было куриным бульоном. Холод, от которого мы достаточно настрадались вчера, не ослабевал, и, когда я пожаловалась медсестре, она сказала, что по правилам учреждения нельзя включать отопление до октября, так что мы должны перетерпеть прохладу, потому что трубы еще даже не привели в порядок. Затем дежурившие ночью медсестры, вооружившись ножницами, взялись за наш маникюр. Они быстро остригли мои ногти, потом сделали то же самое с другие пациентками. Вскоре пришел молодой привлекательно выглядящий доктор, и меня отвели в соседнюю комнату.
- Кто вы? - спросил он.
- Нелли Морено, - ответила я.
- Тогда почему вы называли себя Браун? Что с вами не так?
- Ничего. Я не хотела приходить сюда, но меня привезли. Я хочу уйти. Почему бы вам не отпустить меня?
- Если я пойду с вами, останетесь ли вы возле меня? Не попытаетесь ли вы убежать от меня, когда окажетесь на улице?
- Я не могу обещать, что не попытаюсь, - вздохнула я, с улыбкой глядя на его красивое лицо.
Он задал мне еще много вопросов. Видела ли я когда-нибудь лица на стене? Слышала ли я голоса? Я отвечала так подробно и честно, как могла.
- Слышали ли вы голоса ночью? - спросил он.
- Да, они так много болтали, что я не могла уснуть.
- Я так и думал, - пробормотал он, затем спросил, повернувшись ко мне: - О чем они говорят?
- Что ж, я не всегда прислушиваюсь к ним. Но иногда, даже часто, они говорят о Нелли Браун и на другие темы, которые мне не слишком интересны, - отвечала я честно.
- Этого достаточно, - сказал он мисс Скотт, которая стояла неподалеку.
- Могу ли я уйти отсюда? - спросила я.
- Да, - сказал он, посмеявшись, - Вас скоро отошлют отсюда.
- Здесь очень холодно, я не хочу тут оставаться.
- Это правда, - обратился он к мисс Скотт. - Холод здесь почти невыносим, и кто-нибудь может заболеть пневмонией, если вы не будете бдительны.
После этого меня увели, и мое место заняла другая пациентка. Я сидела недалеко от двери и слушала, как доктор проверяет разумность остальных больных. С небольшими изменениями проверка была точно такой же, как моя. Всех пациенток спрашивали, видели ли они лица на стене, слышали ли голоса, и что те говорили. Я должна добавить, что все отрицали наличие у них таких слуховых и зрительных нарушений. В десять утра нам дали миску несоленого говяжьего бульона, в полдень - холодный кусок мяса и картошку, в три часа - тарелку овсянки, а в полшестого - чашку чая и кусочек хлеба без масла. Мы все мерзли и голодали. После ухода врача нам дали шали и велели ходить туда-сюда по коридору, чтобы согреться. В течение дня отделение навещало несколько людей, которым любопытно было взглянуть на сумасшедшую с Кубы. Я закрывала голову шалью, якобы из-за холода, боясь, что кто-нибудь из репортеров узнает меня. Некоторые из приходящих явно искали пропавшую девушку, так что несколько раз меня заставляли снять шаль, и они, взглянув на меня, говорили:
- Я ее не знаю. - или: - Это не та.
И я втайне радовалась этому. Заведующий О'Рурк навестил меня и попытался сам меня опросить. Потом он время от времени приводил нескольких хорошо одетых дам и джентльменов взглянуть на таинственную Нелли Браун.
Больше всего хлопот доставляли репортеры. Их было так много! И они все были умны и сообразительны, и я постоянно боялась, что они увидят во мне разумную. Они были весьма добры и вежливы со мной и очень осторожны в своих расспросах. Тот человек, что навещал меня поздно прошлой ночью, подошел к окну, пока репортеры пытались поговорить со мной, и велел медсестре позволить им со мной видеться, поскольку они могли помочь найти какие-то сведения обо мне.
После полудня доктор Филд пришел, чтобы опросить меня. Он задал мне несколько вопросов, многие из которых не имели никакого отношения к моему состоянию. Больше всего он спрашивал о моем доме, друзьях, и была ли я в отношениях с кем-либо, а также была ли я замужем. Он велел мне вытянуть руки и пошевелить пальцами, что я сделала без промедления, но потом я слышала, как он сказал, что мой случай безнадежен. Других пациенток спрашивали о том же самом.
Когда доктор уже собирался покинуть отделение, мисс Тилли Мэйард узнала, что находится в палате для душевнобольных. Она подошла к доктору Филду и спросила его, почему ее поместили сюда.
- До вас только что дошло, что вы в палате для безумцев? - спросил доктор.
- Да, мои друзья говорили, что пошлют меня в палату для терапии, чтобы там вылечили мою нервическую слабость, от которой я страдаю после болезни. Я хочу уйти отсюда немедленно.
- Вы нескоро уйдете отсюда, - ответил он, усмехнувшись.
- Если вы понимаете хоть что-нибудь, вы можете сказать, что я совершенно разумна. Почему бы вам не опросить меня?
- Мы уже знаем все, что нам нужно, - сказал доктор и оставил бедную девушку приговоренной к нахождению в сумасшедшем доме, возможно, до конца ее дней, не дав ей ни малейшего шанса доказать, что она душевно здорова.
Воскресная ночь была точным повторением субботней. Всю ночь мы бодрствовали из-за болтовни медсестер и их громкого хождения туда и обратно по голому полу коридоров. В понедельник утром нам сказали, что нас увезут в полвторого. Медсестры постоянно пытали меня вопросами о моем доме, и кажется, все они верили, что у меня был любовник, который плохо обращался со мной и повредил мой рассудок. Утром пришли новые репортеры; как неутомимы они были в своих попытках раздобыть какие-то новые сведения. Мисс Скотт отказалась допускать их ко мне, и я была благодарна за это. Если бы они смогли свободно разговаривать со мной, моя личность недолго оставалась бы тайной, так как многие из них знали меня в лицо. Заведующий О'Рурк пришел для последнего опроса и коротко переговорил со мной. Он записал свое имя в мою тетрадь, сказав медсестре, что я забуду о нем уже через час. Я улыбнулась, подумав, что не так уж уверена в этом. Он позвал нескольких людей, чтобы они взглянули на меня, но никто не знал меня и не мог ничего сказать обо мне.
Наступил полдень. Я стала тревожиться, когда подошло время отправляться на остров. Я боялась каждого нового визитера, воображая, что мой секрет будет раскрыт в последний момент. Потом мне отдали накидку, шляпу и перчатки. Я с трудом надела их, так напряжены были мои нервы. Наконец пришел санитар, и я попрощалась с Мэри, вложив "завалявшуюся мелочь" ей в руку.
- Благослови тебя Господь, - сказала она. - Я буду молиться за тебя. Крепись, девочка. Ты молодая, ты выдержишь это.
Я ответила, что надеюсь на это, а потом по-испански попрощалась с мисс Скотт. Грубого вида санитар обхватил меня руками и наполовину повел, наполовину потащил к карете скорой помощи. У ворот собралась толпа студентов, смотревших на нас с любопытством. Я закрыла шалью лицо и с радостью нырнула в экипаж. Мисс Невилл, мисс Мэйард, миссис Фокс и миссис Шанц были по очереди приведены вслед за мной. Санитар сел с нами, двери были закрыты, и мы отправились прочь от ворот навстречу сумасшедшему дому и моей победе! Пациентки не предпринимали попыток убежать. Запаха дыхания санитара было достаточно, чтобы заставить голову кружиться.