"Дороган (квартирмейстер. - Н.З.) занял для нас квартиру в расположении моего взвода в семи верстах от Койданово, в Новоселках, у помещика Костровицкого, у которого титуловали господин подкаморник, - с легкой грустью вспоминал стареющий генерал, - в доме его мы довольно приятно проводили время, до того приятно, что я окончательно влюбился в дочь его Эмилию, шестнадцатилетнюю девушку, хорошую музыкантшу. Дело у нас настраивалось, и я уже написал в Петербург, просил у отца разрешения жениться, выйти в отставку и жить в Паричах помещиком. Ответа не последовало никакого; наконец сестра Анна Ивановна написала, чтобы я взял отпуск, тогда можно будет обо всем переговорить. Я, полный надежд и любви, отправился в Петербург и вместо месяца под разными предлогами пробыл более трех месяцев в нем, получая каждый раз отсрочки от великого князя… Вспомнил только обещанную Эмилии музыку новой оперы "Красная шапочка", которую я привез ей в подарок. В Петербурге получал я письма от Костровицкого…"
По всему видно, и на склоне жизни не забыл Михаил Пущин своего первого чувства к шестнадцатилетней девушке, которую встретил в белорусской деревеньке Новоселки под Минском. Я невольно подумал: кабы знал Пущин, с какой семьей он хотел породниться. Костровицкий - из того самого рода, который дал в будущем двух поэтов: французского - Гийома Аполлинера и белорусского - Каруся Коганца!
Петербург-Ленинград и Белоруссия. В мыслях мне представлялось иллюстрированное издание, где популярно рассказывалось бы о белорусских страницах истории Северной столицы. Нет такой книжки, и пока не предвидится. Жаль.
Если только захотеть, можно разыскать в Петербурге квартиру, в которой в свое время жил знаменитый повстанец Кастусь Калиновский. Четыре года, с 1856-го по 1860-й, учился он в Петербургском университете. Главное учебное заведение тогдашней России собирало в своих аудиториях студентов со всей огромной империи. Две неожиданности поджидали меня в ЛГУ. Во время встречи со студентами факультета журналистики третьекурсница, узнав, что гость из Белоруссии, спросила, выходили ли в республике какие-либо исследования о Калиновском как публицисте, основателе белорусской национальной прессы.
У девушки через два года защита дипломной, она решила взять тему "Печать - зеркало освободительного движения в России". Так вот, газета "Мужицкая правда", которую выпускал Калиновский, - отражение главной движущей силы общественного подъема второй половины XIX века - мужиков, крестьян. Название этой газеты не забудется, оно станет производным на других этапах борьбы и даже отразит их поступательное движение. Недаром большевистские газеты получат названия "Рабочая правда", "Солдатская правда" - на историческую арену выйдут новые движущие силы революции и их союзники.
Я напряг память. Нет, кажется, ничего похожего у нас не выходило. А в годы моего студенчества такие темы среди дипломных работ вообще не значились.
В 1930-е годы имя Кастуся Калиновского вообще было под запретом. В шестидесятые, когда началась непродолжительная оттепель, белорусский писатель Владимир Короткевич засел за эпопею "Колосья под серпом твоим". Сколько ему пришлось повоевать с цензурой в застойные времена! Бдительным главлитовцам всюду мерещились националистические рецидивы.
И второй пассаж. Студент, работавший над историческим романом о крестьянском восстании 1863 года, случайно наткнулся в трудах Костомарова на имя Виктора Калиновского. Известный русский ученый давал высокую оценку однофамильцу или родственнику руководителя восстания в Белоруссии. Не знает ли случаем гость, кто такой Виктор Калиновский? Судя по откликам Костомарова, Виктор жил в Петербурге, он был археографом, и довольно известным, всю жизнь посвятил древним рукописям. Я ответил, что это родной брат Кастуся, и весьма талантливый, но, к сожалению, он умер в тридцать лет от туберкулеза.
Сколько тайн могли бы открыть любопытному исследователю белые петербургские ночи! Я постоял у входа в публичную библиотеку. Сюда каждое утро упорно и настойчиво приходил Кастусь, иногда его сопровождал Виктор, особенно когда чувствовал у брата симптомы надвигающейся нервной болезни - падучей, которая заставляла Кастуся корчиться в судорогах на полу. Виктор был не только ученым, он имел репутацию общественного и революционного деятеля, опытного конспиратора. Именно старший брат оказал решающее влияние на выбор жизненного пути Кастуся. И началось все с безобидного занятия, с изучения исторических документов, первоисточников, проливавших свет на подлинную историю его народа.
Можно лишь догадываться, о чем думал Кастусь Калиновский, покидая залы этой библиотеки. Он еще не был ни Яськой-хозяином, ни крупнейшим революционным деятелем. Но в нем уже зрело, набирало силу, бурлило, искало выхода молодое предчувствие своей бунтарской судьбы, которое сделало двадцатипятилетнего революционера руководителем вооруженного восстания в Белоруссии.
Далеко было и до того времени, когда молодой Янка Купала в лесной деревушке на Логойщине под Минском остро присматривался к романтической личности Зигмунта Чеховича, сподвижника Кастуся Калиновского. Чехович только что вернулся из Сибири, где отбывал срок за участие в восстании 1863 года. Янка Купала не сводил глаз с каторжника, слушал его рассказы о неуемном Хомутиусе. Цепкая память поэта жадно впитывала важные для понимания характера повстанца штрихи и детали.
Четыре года, с 1909-го по 1913-й, прожил в Петербурге и Янка Купала. Из биографических сведений известно, что поэт квартировал в доме на 4-й линии Васильевского острова. Мои попытки найти приют поэта успехом не увенчались. Не помогли и коллеги-журналисты. Место проживания Купалы в Северной столице не отмечено памятным знаком.
Купала жил в квартире профессора Б.И. Эпимах-Шипилло. Он был колоритнейшей личностью, его знал весь образованный Петербург, никто не мог пройти мимо седенького, толстенького, кругленького, с выпуклыми пивными глазами на розовом лице (так его описывает Павлина Меделка) человека, сидевшего за столиком у входа в университетскую библиотеку и выписывавшего именные карточки на право получения книг.
Кроме должности помощника директора библиотеки Бронислав Игнатьевич преподавал греческий язык в Римско-католической духовной академии, латынь на общеобразовательных курсах Черняева, куда он в конце концов устроил приехавшего земляка, а также греческий язык в нескольких гимназиях столицы. Напрасно я обращался к знатокам достопримечательностей Ленинграда - фамилия Эпимах-Шипилло ничего им не говорила. "Но ведь он знал двадцать языков!" - горячился я, приводя еще один довод в пользу бесспорной, на мой взгляд, популярности профессора.
После гибели Кирова, разъясняли мне, вся старая интеллигенция была выселена из города. Может, кто и знал вашего профессора, но сегодня концов не найти. Исчез на Колыме вместе с теми, кто получал у него образование. Их всех объявили вражескими элементами.
Во время массовых репрессий Бронислава Игнатьевича арестовали. Несмотря на то что в Минск из Ленинграда он приехал по приглашению Янки Купалы, который ходатайствовал перед правительством республики о предоставлении своему опекуну работы в Академии наук Белорусской ССР в соответствии с его профессорскими способностями и знаниями.
Янка Купала многим был обязан Эпимах-Шипилло, в том числе и своим всемирно известным поэтическим именем. Поэт шутливо называл Бронислава Игнатьевича крестным отцом, тот, не оставаясь в долгу, обращался к нему не иначе как "перекрест". Факт малоизвестный, но точно установлено: в 1909 году, выпуская поэтический сборник, ту самую "Жалейку", получившую высокую оценку М. Горького (кстати, Горький за всю свою жизнь лишь дважды переводил поэтов - один из них был финн, второй белорус), Бронислав Игнатьевич вместо "Жалейка Янука Купалы" написал "Жалейка Янки Купалы". Янками в то время называли в Белоруссии женщин. Настоящий поэт, Купала не то что обиделся, наоборот, воспринял ошибку с радостью, потому что сразу уловил разницу между Януком и Янкой.
Жизнь и творческий путь Эпимах-Шипилло, к сожалению, пока мало изучены. Беспочвенные обвинения и арест надолго исключили его имя из числа деятелей нашей культуры, которые оставили после себя заметный след. Бронислав Игнатьевич приютил в Петербурге и всячески помогал не только Янке.
Его просторную шестикомнатную квартиру на 4-й линии Васильевского острова, хлебосольный стол хозяйки, фамилия которой сохранилась - Песецкая, знали все, кого привлекали чувство землячества, идея культурного возрождения Белоруссии, просвещение народа. Эпимах-Шипилло был организатором и руководителем издательского товарищества "Заглянет солнце и в наше оконце" - того самого, в котором вышли три дооктябрьских сборника стихов Купалы. В гостеприимной профессорской квартире, где к Янке относились как с сыну - выделили отдельную комнату, обеспечили на правах члена семьи полным питанием, вносили плату за обучение на Черняевских курсах, давали деньги на кино, театр, извозчика, конку, пароходы и другие карманные расходы, - по субботам собиралась вся творческая молодежь из Белоруссии, жившая тогда в Петербурге.
Думается, каждому белорусу, приезжающему в город на Неве, кстати был бы иллюстрированный справочник с обозначенным в нем домом, в котором в начале века встречались люди, чьи имена сияют на небосклоне родной культуры яркими звездами. Я блуждал по василеостровским улицам поздним вечером. В свете неоновых лампочек старые здания имели другой, более таинственный и привлекательный, чем днем, вид. Как раз сюда, в этот подъезд, торопился кожевенник и поэт из Копыля Змитрок Жилунович - Тишка Гартный, не исключено, что вслед за ним на чашку душистого чая мчался всегда голодный студент историко-филологического факультета Петербургского университета Бронислав Тарашкевич, а в квартире Эпимах-Шипилло их уже ждали собиратель белорусских народных песен Антон Гриневич, композитор с Виленщины Станистав Казура, романтик и мечтатель Евгений Хлебцевич.
Бронислав Игнатьевич сидел рядом с Яремичем, доктором по профессии и меценатом белорусской печати по призванию. Тоже колоритнейшая фигура. Купала недаром сделал ему такое посвящение на третьем, наиболее значительном сборнике стихов "Дорогой жизни": "Искренне уважаемому доктору А.П. Яремичу эту книжку посвящаю. Автор". За этими строками стоит немаловажный факт: А.П. Яремичу были предоставлены на выбор две рукописи: купаловская и есенинская "Радуница". Предпочтение меценат отдал первой.
Сейчас они сидят рядом, Эпимах-Шипилло и Яремич, с любовью глядя на молодежь, радостно прислушиваются к горячим спорам, согревающим и их сердца. Всходят молодые побеги литературы, искусства, культуры народа, проснувшегося от многовекового сна. Зашумел, окреп молодой подлесок, пустил крепкие корни. Правда, пока еще не на своей, не на родной почве. Что делать, не имела тогдашняя Белоруссия ни университетов, ни театров, ни национальной оперы. Потому и стремилась передовая молодежь в Петербург, потому и приобрело здесь известность белорусское литературно-общественное движение.
В начале ХХ века в Северной столице России и ее окрестностях проживали свыше трех с половиной тысяч человек, считавших родным языком белорусский. Многие из них составили новую белорусскую интеллигенцию, возникновение и организованная деятельность которой свидетельствовали о переходе нации к высшей степени развития.
Об Эпимах-Шипилло кое-что известно. Родился он в Витебской области в семье мелкого шляхтича, который после своей смерти оставил детей почти без средств к существованию. Каких усилий стоило окончить Рижскую русскую гимназию, да еще с золотой медалью, а после историко-филологический факультет Петербургского университета, знали лишь он один да мать. Благодаря неутомимому труду ему удалось оставить заметный след в истории дооктябрьского белорусского литературно-общественного движения.
В Петербурге жили также Франтишек Богушевич, Адам Гуринович, Юрий Ивановский, члены кружка белорусов-народовольцев "Гомон" из Мстиславля и Шклова, владелец частного белорусского издательства коллежский секретарь Антон Гриневич, который все свои средства отдавал на выпуск книг и белорусских народных песен. Обнаружить какие-либо свидетельства их деятельности в Петербурге сегодня мне не удалось.
Молчат старые улицы, грустно смотрят на пешеходов пустые окна "коммуналок", сквозь них, шелестя крыльями, в помещение свободно влетают голуби. Кому какое дело, что когда-то здесь бушевали страсти, звучали возбужденные голоса, сочинялись стихи и вынашивались смелые планы. Все проходит…
Все? Нет, не все. Написанное остается.
"Председателю ЦИК СССР и БССР т. Червякову. Товарищ председатель! Еще раз, перед смертью, заявляю, что я ни в какой контрреволюционной организации не был и не собирался быть.
Никогда не был контрреволюционером и к контрреволюции не стремился. Был только поэтом, думал о счастье Белоруссии. Я умираю за Советскую Белоруссию, а не за какую-либо иную.
Стихотворение мое "Восстань" спровоцировали:
1. Лесик, напечатав его рядом со статьей, посвященной Пилсудскому, о чем я не знал, потому что был в деревне.
2. Шило, осветивший Демьяну Бедному это стихотворение в провокационном смысле.
3. Я сам, поместив его в сборнике, не придав этому политического значения.
Я очень просил бы реабилитировать меня перед трудящимися Сов. Белоруссии. Это можно легко сделать. Стихотворение, помещенное в сборнике, мною исправлено. Просил бы вырвать это стихотворение и книжку выпустить.
Еще одна просьба к Вам. Позаботьтесь о моих семьях, которые здесь, в Минске и в Борисове. Я умираю с твердой верой в вечное существование Советской Социалистической республики. Попросите ГПУ, чтобы не таскали мою жену. Она так же, как и я, ни в чем не виновата.
Библиотеку свою передаю Бел. Гос. Библиотеке.
Сердечно благодарен за все то доброе, что для меня сделали партия и Сов. власть.
Умираю, принимая то, что лучше смерть физическая, чем незаслуженная смерть политическая.
Видно, такова доля поэтов. Повесился Есенин, застрелился Маяковский, ну, и мне туда же, за ними, дорога.
Жалею, что не могу больше принимать участия в великом строительстве, которое развернули партия и Сов. власть в БССР.
Да здравствует эта новая творческая жизнь для счастья всего человечества.
Янка Купала.
Ошибки свои, те или иные, я собирался исправить, но не успел.
Минск, 22-1Х-30 г. Я.К.".
К мысли о самоубийстве довели вызовы в следственные органы и допросы. Ему предъявили обвинение в участии в "нацдемовской контрреволюционной организации". При обыске у ее "члена" Я. Лесика конфисковали газету "Звон" от 17 сентября 1919 года. Рядом со статьей, посвященной Пилсудскому, его приезду в Минск, было напечатано купаловское стихотворение "Восстань".
Напрасно поэт убеждал, что стихотворение написано в августе девятнадцатого года, когда о приезде Пилсудского ничего не было известно, что между этими событиями нет никакой связи. Следователи настаивали на своем. Масла в огонь подлил Николай Шило. В Москве он встретился с Демьяном Бедным, рассказал ему о "предательстве" Купалы, и вот уже газеты тиражируют очередное Демьяново произведение:
Изменил поэт народу,
Заплясал панам в угоду,
Да, в угоду…
Янки посвист соловьиный
Превратился в шип змеиный,
Да, змеиный…
Если уж и Москва высказала свое суждение, разве минские следователи могли сомневаться? Не выдержав допросов, Янка Купала садится за последнее письмо Червякову и делает попытку покончить жизнь самоубийством. Спасли его чудом. Сломанный морально и физически, он подписывает покаянное письмо для печати, которое и появилось в белорусской газете "Звезда" 10 декабря 1930 года.
"Пропитанный национал-демократической заразой, привитой мне нашенивским периодом моей литературной работы, - говорилось в опубликованном документе, - когда я стал было одним из идеологов буржуазно-демократического "возрожденчества" и "независимости", я и после Октябрьской революции не отмежевался, как это следовало, от окружающей меня национал-демократической среды, а был втянут ею и принял самое близкое участие в контрреволюционной работе известнейших белорусских национал-демократов, которые на основании Конституции Советской Белоруссии, использовав доверие, оказанное им со стороны Советской власти, прикрываясь лживым занавесом фальшивых лицемерных деклараций и заверений, проводили свои вредительские национал-демократические идеи на культурном фронте".
И далее: "Работая в Научно-терминологической комиссии, в Инбелкульте АНБ, этих руководящих штабах белорусского национал-демократизма, видя своими глазами их не совместимые с интересами белорусских трудящихся масс и требованиями партии и Советской власти установки и мероприятия в культурном строительстве, я не только ни разу не осудил их, но, наоборот, морально поддерживал и помогал их реализации".
Газета "Наша нива", в которой когда-то работал Янка Купала и которую следователи называли "знаменем мелкобуржуазного и кулацкого возрожденчества", с началом горбачевской перестройки издана в Минске в репринтном исполнении. Начиная с 1990 года каждый читатель может убедиться в том, чем она была в действительности. Относительно "нацдемовской контрреволюционной организации" ясность появилась уже в 1988 году: все ее "члены": В. Ластовский, Я. Лесик, А. Смолич, С. Некрашевич и другие - реабилитированы, ибо такой организации и в помине не было.
С того дня, когда сломленный подозрениями и допросами поэт взял нож, чтобы покончить с жизнью, и к нему, лежавшему в луже крови на полу, бросилась жена Владислава Францевна, прошло двенадцать лет.
Второе военное лето, июнь месяц, столичная гостиница "Москва". Здесь погиб Янка Купала. Как это произошло? Ответа не было почти полвека. И только благодаря усилиям известного белорусского писателя Бориса Саченко, неутомимого исследователя многих белых пятен родной литературы, нарушен таинственный заговор молчания. Борис Иванович провел гигантскую работу, собрал свидетельства тех, кто был очевидцем последних дней и даже минут Янки Купалы.
Исследователь не без основания считает, что следует сразу же и навсегда отбросить - как беспочвенные - разговоры о самоубийстве Купалы. Не было у поэта в те дни никаких причин для этого. Остаются две версии. Первая: Купалу столкнули с лестничной площадки. Вторая: споткнувшись, он не удержался на ногах и упал в пролет лестницы. Борис Саченко склонен считать правильной первую версию.
Первое упоминание о причине гибели поэта дал Илья Эренбург в автобиографической книге "Люди, годы, жизнь": "Я сидел в своем номере, когда в коридоре послышались крики. Я выбежал в коридор и узнал, что с верхнего этажа в пролет лестницы упал поэт Янка Купала".