- Чувствую себя ненужным. Понимаете, до тех пор, пока жизнью города реально управлял обком, мои способности там были востребованы. Я действительно мог повлиять на работу промышленности, помочь в налаживании связей, нажать на директоров - мне уж очки не вотрешь. А сейчас? Ленсовет отрезал нас от источников информации, замкнул на себя экономику, городское хозяйство. Я оказался не у дел. Уйти? Но это будет трусостью, предательством по отношению к партийной организации, к коммунистам.
Борис Вениаминович с обидой и недоумением говорил о том, что управленческая "сетка", совпадающая с партийными структурами, разрушена буквально в три приема. Закон о госпредприятии, выборность директоров - раз, и выбита промышленность. Закон о кооперации - два, и закручен первый виток инфляционной спирали. Законы о суверенитете республик - три, и оборвались хозяйственные связи.
- Реформы начали, не подготовив их организационно, политически, не перестроив сознание. Люди-то думают, что обком командует по-прежнему. Они звонят: почему картошки нет? Почему воды горячей нет? А я уже ничего не могу сделать…
И вот финал. Конечно, Гидаспов - сильный человек. Я был уверен, что и в этой ситуации он будет искать нестандартный вариант реализации своих способностей. И, скорее всего, это ему удастся. Но и он в основном говорил о себе:
- Конечно, я много потерял, а приобрел в Смольном гипертонию. Тем не менее я могу работать кем угодно: мастером, директором завода. Или в вузе лекции читать.
Как Семенова и Гиренко, Борис Вениаминович был озабочен собой и теми, с кем он рука об руку работал. Все они после августа 1991 года остались без дела и, как тогда казалось, без будущего. После вуза их "бросили на комсомол", оттуда - в партийные комитеты. Они честные, хорошие работники, их просто вытащили из основной профессии. Надо им определиться, найти свое место, хотя бы временно. В отличие от других секретарей ЦК, у Гидаспова обширные связи среди руководителей предприятий, так что, пожалуй, только ему одному под силу помочь реально этим людям.
Похвальная черта, не правда ли? Но партаппаратчики - пробивные люди, и у них остались прежние связи. А вот как отмыться перед рядовыми коммунистами? Как объяснить крах, постигший партию? Как смотреть в глаза миллионам людей, поверившим руководству ЦК - последнему в истории партии? Ведь стыдно оставить после себя память как о людях, на которых закончилось развитие идеи, вдохновлявшей миллионы наших сограждан. Ведь во имя этой идеи были принесены неисчислимые жертвы.
Увы, подобные вопросы бывшие кумиры не затрагивали. Даже Владимир Антонович Ивашко. Правда, он считал: социалистическая идея в нашей стране будет жить всегда. Его прогноз таков: будут формироваться две, три, пять - он не знает сколько - партий. В мире являются правящими или входят в правящие коалиции около тридцати партий, в том или ином виде разделяющие социалистическую идею. А мы что, исключение?
Но как же люди, которые на протяжении многих лет были связаны с КПСС? Кто к ним обратится, кто принесет извинения за многолетний обман?
Владимир Антонович галантно предоставил это право другим политикам. Что касается его лично, то на партийную работу он пришел, имея за плечами семнадцать лет научно-педагогической практики. Примерно столько же провел на партийной работе. Активной политической деятельностью в нынешней ситуации должны заниматься более молодые люди. Ивашко самокритично признавал, что крупная политическая работа для него уже заканчивалась. Как и его коллеги по Секретариату, он тоже не думал, что пропадет. Владимир Антонович собирался сосредоточиться на реализации своих профессиональных знаний, накопленного опыта. В переводе на понятный язык это означало намерение бывшего заместителя Генерального секретаря возвратиться на научно-преподавательскую работу.
Итак, все о’кей, все замечательно, каждый позаботился о себе. Некоторые сразу начали преуспевать в новых должностях. Усердно трудился на одной из кафедр МГУ бывший секретарь ЦК КПСС Иван Иванович Мельников, в прошлом секретарь парткома университета, кандидат физико-математических наук. Вернулся в родной Санкт-Петербург Валерий Калашников, избранный секретарем ЦК в июле 1991 года, с жаром читал лекции студентам, как и до переезда в Москву. Возвратился в Орел бывший член Политбюро и секретарь ЦК КПСС Егор Семенович Строев, занимавшийся вопросами аграрной политики. Когда-то он там возглавлял обком партии, принимал у себя Горбачева, который настоял на его переезде в Москву. Егор Семенович стал директорствовать в одном из сельскохозяйственных институтов. А потом сделал головокружительную карьеру уже при новой власти - стал председателем верхней палаты российского парламента, третьим лицом в государственной иерархии России.
На работе в Верховном Совете СССР сосредоточился Александр Сергеевич Дзасохов, последний идеолог партии. Многие, очевидно, запомнили его выступление в телепередаче "Взгляд" 29 сентября 1991 года. Александр Сергеевич и раньше любил присутствовать на голубом экране. Правда, в последнее время его активность поубавилась. И вот он снова засветился в эфире. Его заявление о том, как, оправдываясь перед Горбачевым, он сказал ему: "Михаил Сергеевич! Мы все в дерьме!", вызвало различные суждения. Одни злорадно восхищались: наконец-то вещи названы своими именами! Другие возмущались: кто именно в дерьме? Почему Александр Сергеевич взял на себя смелость говорить от имени всех?
Жена другого члена Политбюро и секретаря ЦК, Олега Семеновича Шенина, Тамара сделала по этому поводу заявление: она, конечно, не знает, кто-то, может, с удовольствием и разделяет с вами, глубоко неуважаемый ею Александр Сергеевич, эту участь (оказавшихся в дерьме. - Н.З.), но говорить за всех не надо. "Еще лучше, если будете говорить только о себе, так как вы давно в нем, в этом самом".
Далее супруга бывшего секретаря ЦК, находившегося, как известно, в одной из камер следственного изолятора "Матросской тишины", поведала читающему миру кое-что любопытное из области взаимоотношений высшего руководства партии. Оказывается, как только Олег Семенович переехал из Красноярска в Москву, то сразу же стал объектом пристального внимания Александра Сергеевича, который очень симпатизировал новичку. Сибиряк буквально шагу не мог ступить без опеки Александра Сергеевича. Бывало, только что расставшись с ним на работе, он проверял, приехал ли коллега домой. А вдруг общается совсем с другой компанией? Так ведь можно запросто остаться за бортом.
Супруга арестованного секретаря ЦК вспомнила разговоры, которые вел Александр Сергеевич, его возбужденные монологи об обстановке в стране и о том, что "все делается не так". Столь откровенное прощупывание позиции коллеги показалось супругам подозрительным, и уже к весне 1991 года они стали избегать Дзасохова, старались не встречаться с ним на прогулках. Александр Сергеевич заметил изменение в их поведении, но тем не менее, по утверждению Тамары Шениной, в друзья набивался по-прежнему.
В облетевшей всю страну фразе Дзасохова "Михаил Сергеевич! Мы все в дерьме!" Тамара Шенина увидела неуклюжую попытку бывшего коллеги своего мужа выкарабкаться из пренеприятнейшей ситуации, удержаться на плаву. Когда же, спрашивает она, хитрые и изворотливые перестанут выкручиваться, обливать грязью своих же товарищей, перепрыгивать из кресла в кресло и не оставлять после себя ничего, кроме пустоты?
По-человечески можно было понять несчастную женщину, ее отчаяние, когда ночью из квартиры увели арестованного мужа. Куда обращаться, кому звонить, если в Москве она не прожила и года, не успела обзавестись подругами? Она набрала номер Ивашко. Дзасохов сидел в ту ночь у него. Неизвестен характер их разговора, но, видно, неспроста женщина воскликнула:
- Запомните! Наши дети будут страдать сейчас - ваши будут страдать потом. Нет суда страшнее, чем суд истории.
Вряд ли придет кому в голову осуждать женщину за вырвавшиеся в порыве гнева слова. Ее положению не позавидуешь. В пятьдесят три года крах политической карьеры мужа, полнейшая неопределенность относительно его дальнейшей судьбы. Всю свою жизнь он провел в Сибири, за девятнадцать лет работы на стройках прошел путь от техника-десятника до управляющего трестом. Затем партийная работа в Хакасии, в Красноярске. Перед переездом в Москву Шенин занимал пост первого секретаря крайкома партии. Секретарем ЦК он пробыл ровно год и, как свидетельствует жена, начиная с января 1991 года трижды собирался подавать в отставку. Человек реальных, конкретных действий, он тяжело переносил отчуждение партии от выработки государственной политики, отстранение от решения повседневных задач.
Прямой и даже несколько прямолинейный по натуре, не умеющий в силу своего сибирского характера ловчить, прятать мысли и приспосабливаться, Шенин запомнился мне тем, что на одном из заседаний Секретариата горько сказал: а зачем, собственно, нужен Секретариат ЦК? Что он решает? Кто эти решения выполняет? Шенин говорил неприятную правду. Один из немногих практиков в Секретариате, он раньше других увидел, что ЦК агонизирует. Многие его коллеги не хотели видеть того, что уже было очевидным.
Я вовсе не хочу превозносить достоинства Олега Семеновича, которых у него, безусловно, хватало. Достаточно длительное общение с ним дает мне право говорить о многих его недостатках. Да, он располагал к себе собеседника приветливостью и вниманием. Но вместе с тем у меня сложилось впечатление, что у Олега Семеновича совсем мало было времени для чтения. Речь его была не яркой. Словарный запас - довольно скуден, как у значительной части партработников, особенно с периферии.
В дни путча я с ним не встречался ни разу. Но есть свидетельство сотрудника общего отдела К. Мезенцева, который прорвался к Шенину двадцать первого августа. Олег Семенович честно признался:
- Я согласен с мыслями и действиями ГКЧП. И дистанцироваться от руководства страны не буду…
Эти слова были сказаны в день, когда стало ясно: попытка переворота провалилась.
Шенин и раньше казался мне решительнее своих коллег в Секретариате. Оставшись "на хозяйстве", он, от природы не умевший маневрировать и плести интриги, действовал прямо и открыто, о чем и свидетельствуют еще раз его слова в записи сотрудника общего отдела ЦК.
Почему именно в августе девяносто первого года "на хозяйстве" оказался Шенин? Случайность это или все было предусмотрено заранее? Как я уже говорил, прежде в отсутствие Горбачева и Ивашко работой Секретариата руководил Дзасохов. В 1990 году он сидел в председательском кресле около двух месяцев. Увидев вместо него Олега Семеновича, многоопытные аппаратчики переглянулись. Все понимали, что без согласования с генсеком такие вопросы не решаются.
Дзасохова в аппарате считали тонким, гибким политиком, умевшим облечь свои мысли в такую форму, что только отдельным людям, близко знавшим его, удавалось постичь подлинный смысл сказанного. Шенин, как уже отмечалось выше, выражал интересы большой группы практиков, руководивших обкомами в российской глубинке, которые на глазах теряли былую власть.
Следствию так и не удалось доказать причастность Шенина к действиям ГКЧП. Но сразу скажу: непросто было бы любому, кто оказался бы в роли старшего на Старой площади в драматичные для страны и партии дни. Шенину выпала эта незавидная судьба. Впрочем, он никогда не скрывал своих убеждений, его позиция была известна многим.
Глава 5. Пикировки на Секретариатах
Сравнивая, как вели заседания Секретариата Дзасохов и Шенин, сразу скажу, что Дзасохов пытался исходить из той новой роли, которая отводилась КПСС после отмены шестой статьи Конституции СССР. Александру Сергеевичу все более-менее удавалось. Может быть, потому, что на практической партийной работе он пробыл недолго и над ним не висел груз прежних представлений. Другим членам Секретариата, которые длительное время руководили обкомами, это давалось труднее. Не был здесь исключением и Олег Семенович. Ведь он привык решать все. А тут предлагаются какие-то странные формулировки: просить коммунистов, работающих, к примеру, в Министерстве культуры, обратить внимание на то-то и то-то. Непривычно.
Первое заседание Секретариата, которое вел Шенин в отсутствие Ивашко, состоялось седьмого августа 1991 года. Как всегда, за день до заседания из общего отдела принесли материалы к повестке дня. Вопросы, которые предполагалось рассмотреть, удивили своей технологичной направленностью. О тревожном положении дел в энергетике. Об обеспечении политики ценового паритета между сельским хозяйством и другими отраслями экономики страны. Третий еще куда ни шло - о направлениях работы КПСС с ветеранскими организациями. Я недоумевал: какое отношение имеют к ЦК первые два вопроса? Они должны рассматриваться в Кабинете министров, а не в ЦК КПСС.
Мое волнение объяснялось предчувствием сложности отражения того, что произойдет на Секретариате, в сообщении для печати, подготовка которого вменялась в мои обязанности. Чутье не обмануло меня. Перейдя из своего шестого подъезда в первый по внутреннему коридору, на четвертом этаже возле кабинета Шенина столкнулся с одним из его помощников.
- Хорошо, что я вас встретил, - обрадованно сказал он. - Набирал ваш номер, но вы уже, наверное, вышли. Вы, конечно, обратили внимание на характер вопросов, вынесенных на Секретариат? Давайте условимся так: при всей их кажущейся технологичности это политические вопросы. С этих позиций следует исходить при подготовке сообщения в печать. Делайте упор на политические аспекты проблем. Поняли?
- Да. У меня вот только вопрос: на заседание приглашена большая группа крупных хозяйственных деятелей. Министры, даже заместитель Кабинета министров Рябев, по-моему, есть. Наверняка они будут выступать. Их называть в сообщении?
- Конечно. А что, есть сомнения?
- С одной стороны, присутствие специалистов и руководителей при обсуждении проблемы придаст ему веса, деловитости, практической направленности. А с другой - начнутся упреки: партия, мол, опять в управление народным хозяйством полезла. Сколько уже у меня таких случаев было. А кто виноват? Пишущий сообщение.
Помощник похлопал меня по плечу:
- Не беспокойтесь. Пусть это вас не волнует. Творческого вам успеха. Пока. Извините, я тороплюсь. Значит, мы условились? Поняли, как надо писать?
Понять-то я понял, только вот не ясно было, как сами приглашенные отнесутся к тому, чтобы их имена упоминались в газетном отчете с заседания Секретариата ЦК. Придется ведь кратко излагать их выступления. В последнее время я все чаще сталкивался с нежеланием выступающих видеть свои фамилии в таких материалах. Сами они, разумеется, мне об этом ничего не говорили. Просто заходил ко мне в кабинет кто-либо из соседнего отдела, раньше ведавший делами этого министерства, и передавал просьбу руководства. "Нельзя подставлять наших людей, - убеждали меня ходоки-ведомственники, - иначе им худо будет в своих организациях. Ага, скажут, вот куда они ходят - на Старую площадь!"
Поначалу мне эти ходатайства представлялись дикими. Чего бояться? Ведь люди об общем деле пекутся. Дожили - скрывать надо, что человек в ЦК пришел. А потом привык. Мало ли из каких соображений это делается? Не исключено, что высшего порядка. И только после пришло прозрение. Какие там высшие соображения! Самые элементарные шкурные интересы - как бы с демократами не рассориться и старые связи с ЦК КПСС не потерять. Кто его знает, всякое может быть в нашей стране. Как бы не пролететь невзначай. Московские чиновники многомудры и многоопытны, для них главное - удержаться на плаву при любых переменах. А я-то, наивный провинциал, тоже делал значительную мину. Мол, как же, как же, посвящен…
Зал заседаний Секретариата находился на пятом этаже, рядом с кабинетом Горбачева. В просторной комнате перед входом в зал толпилось немало народу. Я подошел к группе главных редакторов газет и журналов. Поприветствовали друг друга, обменялись новостями. Поодаль стояла группа заведующих отделами. В дальнем углу комнаты виднелись незнакомые лица - явно приглашенные. На двух столиках, стоявших в разных концах "предбанника", выстроились батареи бутылок с минеральной водой и хрустальные стаканы. Обычно за время работы Секретариата бутылки меняли несколько раз, особенно летом.
У секретарей был свой вход, и они, как правило, пользовались им. Правда, некоторые нарушали установившуюся традицию. Тех, кто опускался до уровня простых заведующих отделами, было немного - Купцов, Шенин, Дзасохов, Лучинский.
На фоне строгих мужчин в темных костюмах, застегнутых на все пуговицы, выделялись двое молодых людей в непривычных для этого помещения одеждах. Все оборачивались на них, спрашивали друг у друга: кто это? Незнакомцы сидели за столом, предназначенным для секретарей ЦК. Любопытство взяло верх, и я подошел к столику, за которым находились представители общего отдела. Мне разъяснили, что молодой человек в светлом костюме без галстука - новый секретарь ЦК КПСС Валерий Калашников. Другой молодой человек, без пиджака и в тенниске, - член Секретариата Мальцев. Он в Нижнем Новгороде возглавляет горком партии.
На Мальцева смотрели с интересом. Одни осуждающе: это же надо, додумался прийти на заседание Секретариата ЦК КПСС в тенниске. Другие - с одобрением. Знать, смелый парень. Без предрассудков. Третьи - с надеждой. Вот оно, новое пополнение Секретариата ЦК. Может, у этих ребят что-то получится?
Я смотрел на Мальцева и думал: жаль, что нет в этом зале недавнего заведующего идеологическим отделом Капто. Как-то он пригласил к себе в кабинет заведующего сектором Бакланова. А тот возьми и зайди к нему в чем был - без пиджака, в рубашке с короткими рукавами. Правда, при галстуке.
- Ты бы еще в плавках пришел, - недовольно бросил взгляд в его сторону Александр Семенович.
Виктор Николаевич Бакланов, фронтовик, отработавший в ЦК более двадцати лет, трудяга, каких поискать, молча сглотнул обиду. Не знаю, кто и когда ввел в правило, чтобы работники партийного аппарата одевались во все темное или серое и чтобы все пуговицы на пиджаке были застегнуты. Особенно мучались в жару. Обливались потом, но аппаратную форму не снимали.
И вот вызов многолетним цековским традициям. Да еще на каком уровне!
Почему я так подробно остановился на этом эпизоде? Честно скажу: увидел в бросившейся в глаза детали начало перемен. Уж больно приелись постные лица начальников. Казенно-скучные слова, унылость. И вдруг нечто, не вписывающееся в привычную атмосферу заседаний, - тенниска на одном из членов Секретариата ЦК! Вспомнился художественный кинофильм эпохи Никиты Сергеевича Хрущева. В одном из кадров он широко распахивает окна кремлевского кабинета Сталина, которые никогда не открывались при жизни прежнего хозяина, и свежий воздух наполняет мрачное помещение. Так и мне в тенниске молодого члена высшего партийного руководства увиделся добрый знак перемен в верхнем эшелоне ЦК. Пора, давно пора давать дорогу молодежи.