Верона. Шекспир и Маркс.
Прекрасная Верона - только фон для нескольких слов о поэтическом выражении социальных противоречий. Город, в котором никогда не бывал Шекспир (если не брать в расчет антистратфордианских теорий) - и, вместе с тем, один из самых шекспировских городов мира. Не злополучные "Ромео и Джульетта", благодаря которым добрая половина Вероны представляет собой сплошной бутик. Не романтичные "Два веронца", одна из самых ранних шекспировских пьес. "Тимон Афинский" - вот та работа Шекспира, о которой вспомнили мы на этих узких и старых улицах.
"Нежный лебедь Эйвона" сказал о капитализме почти, все, что потом скажет о нем Карл Маркс. Революционные по своей силе и глубине, его строки вскрывали сущность новых общественных отношений. Шекспиров Фальстаф выступает для Маркса "персонифицированным капиталом зари капитализма", классическим типом эпохи первоначального накопления капитала. Образ приятельницы Фальстафа, миссис Куикли, пародийно используется им в анализе понятия товара и его стоимости. Маркс также обращается к образам Гамлета, Шейлока, ткача Основы из "Сна в летнюю ночь", Аякса, Терсита и многих других героев Шекспира. Специальное издание "Шекспир в "Капитале", выпущенное ГІартиздатом в 1932-м году, при участии Лукача и Михаила Лифшица, в свое время серьезно прорабатывалось экономистами.
Основоположники много взяли у этого великого барда. Наряду с прозой Сервантеса, его стихи можно без особых натяжек назвать четвертой составной частью Марксова учения. Разбирая лассалевского "Франца фон Зикингена", Маркс и Энгельс советовали автору больше "шекспиризировать", отмечая глубокое изображение "социального фона" в пьесах Шекспира. Анализ монолога Тимона Афинского в "Экономическо-философских рукописях 1844 года" - одно из первых откровений марксизма. Осознание демонической "извращающей" силы денег, и постановка проблемы отчуждения человека. "Шекспир особенно подчеркивает в деньгах два их свойства: 1) Они - видимое божество, превращение всех человеческих и природных свойств в их противоположность, всеобщее смешение и извращение вещей; они осуществляют братание невозможностей. 2) Они - наложница всесветная, всеобщий сводник людей и народов". Последняя фраза звучит как будто специально для охваченной гастарбайтерским бумом Италии - да и для всего прочего глобализованного человечества.
ЧЕРНОБЫЛЬСКИЕ ЗАПИСКИ
Формула жизни
Своим нежилым видом Чернобыль напоминает поселок Макондо из "Ста лет одиночества". Улицы - сплошные туннели в массе буйно разросшейся зелени, за которой едва различимы ряды покинутых домов. Среди этих джунглей хаотично разбросаны базы "чистой" ликвидаторской техники, небольшие конторы строительных организаций, административных и научных учреждений. Дорогу к ним можно отыскать по уцелевшим линиям электропроводов. Из взрезавшего асфальт кустарника выступает памятник пожарникам-ликвидаторам. Красивый, выполненный в реалистической традиции монумент, на котором нелепо смотрится уже позже приваренный крест. На памятнике только одна короткая надпись: "Тем, кто спас мир". Здесь они запечатлены в металле - а тут же, напротив, этих людей можно видеть живыми. У дверей "Вечного зова" - главной водочной лавки города, стоит длинная очередь смурных, одетых в разномастный камуфляж мужчин. Строители-монтажники, энергетики, "чистильщики" - ликвидаторы, продолжающие работы по очистке территорий ЧАЭС, водители, механики, пожарники, дозиметристы, вневедомственная охрана. Здесь собираются почти все живущие в Чернобыле вахтовики. Пить начинают уже засветло. Пьют очень много - не больше, чем в обычном рабочем поселке Украины, но как-то совсем открыто, без оглядки. Подавать дурной пример некому: Чернобыль - город без детей. Всеобщая атмосфера разрушения придает этому пьянству особенно безнадежный, горький характер.
Условия жизни плохие. Здесь есть непригодная для питья вода и свет - теперь, после закрытия ЧАЭС, уже не всегда. Несколько десятков домов в жилом треугольнике центральных улиц не предназначены, а всего лишь приспособлены для жизни. И внутри, и снаружи это - нежилые помещения, где люди переживают две недели своей смены. Ночью город превращается в черную пустыню. Под окнами ходят дикие кабаны и прочее многочисленное зверье, разъезжают тягачи, втихую вывозящие из Зоны "грязный", радиоактивный металл и лес. Последний городской капремонт проводился в 1991 году. С тех пор о Чернобыле и его вынужденных рабочих жителях никто заботился - не тратил на это деньги, В Зону пришло новое, не региональное, глобальное бедствие - капитализм.
С его появлением многое изменилось. В Зоне завелся бизнес и постепенно пропали льготы. Социальное обеспечение работников-чернобыльцев сводится к регулярному дозиметрическому и менее регулярному медицинскому контролю. Еще хуже с зарплатой.
Огромное число обанкротившихся "ликвидаторских" предприятий, вроде "Атомспецстроя", должны своим работникам от двух до пяти тысяч гривен на человека. Рассчитываться с рабочими нечем. Но люди работают, и едут в Зону на заработки. Здесь сложилась своя, своеобразная система расчетов: по словам сотрудника местного УБОГІ, в счет зарплаты людям выдают списанную "грязную" технику. Кроме того, рабочие вовлечены в криминальный бизнес по вывозу металла. В официально "закрытой" Зоне - невообразимом, гигантском кладбище радиоактивного и особо радиоактивного металлолома, - действуют 26 легальных зарегистрированных контор по заготовки металлического лома. Контор-нелегалов гораздо больше. Этот смертельный бизнес - золотое дно и одновременно - единственный способ заработать себе на жизнь, который вынужденно практикуют местные-приезжие рабочие. За пределами Зоны они не получат и этого, а потохму старательно режут "грязную" технику и кабеля, увеличивая капиталы своих киевских боссов, никогда и близко не подъезжавших к радиационной Зоне. За это платят - не так много, поскольку расценки на металл здесь очень низки. Платят по местной народной формуле бизнеса - "формуле жизни". "Десять-сто-десять". "10 тонн металла - $100 - 10 лет жизни". "Грязные" металл, лес, бетон (в Припяти из стен домов выбивают целые бетонные блоки) продадут за пределами Зоны отчуждения, где они будут медленно подтачивать чьи-то далекие жизни. Таким, буквально грязным, образом Зона оказывается включена в капитализм, в рыночные отношения современной Украины. Больше того, у этого, относительно небольшого куска зараженных территорий есть своя специфическая ячейка в мировой капиталистической системе - свои, достаточно тесные деловые отношения с империализмом.
Чернобыль и империализм
В черте внутренней десятикилометровой зоны, не доезжая до объекта "Укрытие" - Саркофага, напротив недостроенных корпусов 5-го блока ЧАЭС идет оживленное строительство. Здесь возводят ХОЯТ-2 - новое Хранилище отработанных ядерных отходов, в рамках программы SIP (Shelter Implementation Project) под эгидой Европейского банка реконструкции и развития. Тендер на разработку и реализацию этого проекта выиграл консорциум во главе с французской фирмой "Фраматом", генеральным подрядчиком выступает французская "Компаньон Бернар", а основные строительно-монтажные работы ведет украинское строительно-монтажное предприятие "Укрэнергострой", Строительство и работа импортного цементного завода находятся под общим контролем французской стороны. Но, за исключением нескольких специалистов, их проводят украинские рабочие и инженеры в яркой французской спецодежде - "телепузики". В протоколе международных программ это значится под пунктом "создание новых рабочих мест". То, что эти места расположены у стен Саркофага, на окраине особо "грязного", зарытого бульдозерами села Копачи, не указано в документах. Как и то, что красивой импортной спецодежды хватает не на всех - лишь на работников "подфранцузского" строительства. В нескольких десятках метров от южной стороны Саркофага, с примыкающим к ней могильником техники, можно наблюдать "чистильщиков", работающих в легких защитных костюмах и обычных пылевых респираторах. Среди них, разумеется, нет ни единого человека с неукраинским гражданствохм. Украинцы составляют персонал самой ЧАЭС, действующего хранилища ядерных отходов и находящейся по соседству фабрики по переработке жидкого ядерного топлива. "Координацию" работы этих объектов наряду с Минтопэнерго осуществляет международная сторона из представителей Франции, Германии и США. На станции относительно чисто. Здесь даже можно поесть в столовой с видом на находящийся в двух шагах четвертый блок. Но, как с юмором рассказывают здешние сотрудники, иностранные специалисты категорически отказываются от такого предложения. Они едят только собственные продукты.
Впрочем, это частные моменты. Гораздо важнее понять общую заинтересованность в Чернобыльской Зоне, недвусмысленно выказанную империализмом. Добиваясь прекращения работы ЧАЭС, страны G8 имели две очевидные цели: ослабление энергетического потенциала Украины с целью контроля над украинским энергорынком, а также создание могильника ядерных отходов стран ЕС на территории чернобыльской Зоны отчуждения. Цели украинских чиновников были еще прозрачней - привычное воровство западных грантов. А международные финансовые организации и не думали выполнять обязательства по финансированию строительства "Арки" - новой защитной оболочки Саркофага, и социальной поддержке новых безработных Зоны.
На самой станции тем временем, продолжается строительство ХОЯТ-2 - в отличие от других сегментов SIP оно профинансировано в полном объеме и уже близится к своему завершению. Ни для кого из работников Зоны не секрет, с какой целью возводится новое ядерное хранилище, а его строители сами именуют себя могильщиками Украины. Через несколько лет сюда начнут завозить отработанное ядерное топливо из Франции, Германии, России, и из других стран - мировых и региональных хищников капитализма. Здесь будет гигантский всеевропейский могильник. Разумеется, "абсолютно надежный и безопасный", но такой, какой даже в теории не мог бы разместиться на околицах Парижа, Берлина или Брюсселя.
Отчуждение.
Чернобыль и Припять во многом законсервировали в себе фрагменты социалистической жизни - как застывшая капля янтаря несет в себе крупицы жизни ушедших геологических эпох. Когда-то эти приметы сохраняли не без умысла - жуткий заповедник коммунизма, на устрашение потомкам. Тогда никто не подозревал, что через какой-нибудь десяток лет попавший в Зону человек будет помимо своей воли сравнивать эти два времени. И это сравнение будет не в пользу нашего капиталистического настоящего.
Здесь нет рекламных плакатов. Ни одного "Макдональдса" и ночного клуба. Нет банков (не считая сберкассы) и паркингов, церквей и молитвенных домов. Ни одного подземного супермаркета. Ни единой загородной виллы. Здесь все, как прежде: больницы, школы, детские сады, дворец пионеров и пионерлагерь, театр, кинотеатры, дом культуры, спорткомплекс, турбазы, кассы "Аэрофлота". Сейчас они заброшены, но при одном взгляде на них можно без труда увидеть то, другое, общество, и его другую жизнь. Здесь больше чем где-либо примет прошлого социалистического времени - и даже по этим изуродованным останкам можно судить, насколько оно отлично от нынешней капиталистической действительности Украины.
Конечно, понятие Зоны отчуждения очень условно. Здесь нет ничего страшнее того, что существует в "большом мире" остальной территории Украины. Что может быть страшнее существующего положения рабочего класса? Зона не может оградится от капитализма, и потому не выполняет свои защитные функции. Она не в состоянии защитить от радиоактивного бизнеса. Дозиметрический и административный контроль бессильны перед всепроникающим излучением долдаровых бумажек. Все местные черты угнетения присутствуют и извне - они просто проявляются здесь в своем концентрированном, обнаженном виде. Само название "Зона отчуждения" звучит совсем по марксистски. Его можно без натяжки распространить на всю Украину, все "постсоветские" территории, на весь мир. Это место, где человек органически не может чувствовать себя человеком и лишен всякой надежды на нормальную человеческую жизнь. Речь, разумеется, идет о рабочем человеке. Но мы-то уже знаем: эта Зона - зона рабочих.
ПОСТСОВЕТСКИЕ ЗАПИСКИ
"Новобомбежка"
"Зона боевых действий" начинается в километре от трассы Симферополь-Москва. Пропустить поворот на Новобогдановку невозможно. Вместо обычных торговцев дешевыми таврическими арбузами, здесь расположилась целая бригада пожарных машин. Мы въезжаем в село и вскоре встречаем его первого жителя - средних лет женщина выкидывает на улицу купы сгоревшей соломы.
Выслушав наш вопрос о недавних взрывах и их последствиях для села, она ведет нас к себе во двор. Дом Тамары Ивановны Квитко расположен на улице Ленина, в трех километрах от полигона. Три дня назад сюда залетели осколки реактивного снаряда. Пожар на подворье уничтожил добрую часть хозяйства Квитко, а власти не только не дали ей ни копейки материальной компенсации, но даже не реагируют на просьбы вывезти обгоревший мусор.
Стоя на пожарище, женщина бессильно разводит руками. Ей нечем будет кормить зимой скот. Ей не на что восстанавливать свой изуродованный двор. Ей надоело слушать обещания целой кучи чиновников, перебрасывающих друг на друга ответственность за трехлетний террор против жителей этого прифронтового села - в самом центре вроде бы мирной Украины.
Вместе с Тамарой Ивановной мы едем на улицу Фрунзе, к другой семье, которая особенно пострадала во время последней бомбардировки.
Двадцативосьмилетняя Юлия Владимировна Цибко со своим маленьким ребенком находилась внутри, когда, по словам соседей, рядом с хатой упали два "огненных шара". В совмещенном с жилой частью дома хлеву заживо сгорели бычки. Пепелище еще дымится, в воздухе пахнет паленым мясом, по двору раскиданы сгоревшие джинсы, простыни, куклы и хозяйственный инвентарь. Среди руин хлева виднеется черное, сгоревшее зерно. Обгорели даже деревья около хаты, окна которой заклеены полиэтиленом - они вылетели еще во время прошлогодних "бомбежек". Это слово прочно вошло в обиход жителей запорожского села. Хаотичные разрывы снарядов называют здесь именно так, по аналогии с военным временем - да и попробуйте назвать это как-либо иначе.
"Бомбежки" продолжаются и сейчас. "Сегодня утром взорвалось. И вчера в обед, очень сильно", - говорит нам Тамара Квитко.
Во время нашего разговора к дому подъехал главный архитектор Мелитопольского района. Увидев журналистов, он молниеносно рванул обратно к своей машине. Общий ущерб сельчан от последней "бомбежки" был оценен властями в смешную сумму - 34 тысячи гривень. По мнению оценщиков, жилая часть хаты семьи Цибко "почти не пострадала". Хотя достаточно походить по комнатам этого полуразрушенного дома, - точно такие же мы видели в Грозном и на Голанских высотах, - чтобы убедиться: жить в нем никак нельзя. Во всяком случае - нормальной, обычной для нас жизнью.
Проселочными дорогами мы пробираемся к самому полигону. В двухстах метрах от него нас тормозит милицейский блокпост, спрятанный в лесополосе. Отсюда виден огонь, который тушат разбросанные по полям пожарные автомобили. Они проезжают по улицам села каждые десять минут. Судя по надписям на бортах, здесь работают бригады из Мелитополя, Запорожья и ядерного Энергодара. Трудно поверить, но за три года скандальных катастроф в Новобогдановке так и не была построена собственная пожарная часть. Это село, на которое регулярно падают фугасные снаряды, до сих пор не имеет ни одной пожарной машины.
По краю прилегающих к полигону полей, многие из которых остались незасеянными, стоят руины домов, разрушенных во время прошлых бомбежек. Сразу за ними - большие цистерны нефтеналивной базы. Это - один из самых больших страхов Новобогдановки. Оттуда уже слили бензин, но остаточного горючего все равно хватит на апокалиптический фейерверк. Однажды снаряд уже угодил в базу, но в тот раз все обошлось. Обойдется ли в следующий - жители запорожского села очень не хотели бы проверять это на своей шкуре.
Нефтебаза находится вблизи железнодорожной магистрали, по которой идет основной поток поездов крымского направления. Жизнь и здоровье десятков тысяч людей находятся под непрерывной угрозой. Моя мать, просидевшая ночь в поезде в самый момент возобновления бомбардировок, рассказывала о массовой панике среди пассажиров. Нельзя сказать, что эти страхи были безосновательны. Здание складов возле станции рябит залатанными дырами от фугасов. Новобогдановский почтальон Нина Бондаренко привезла нас на место падения одного из реактивных снарядов, рухнувшего прямо на ее глазах. Свежая, зияющая воронка - всего в сорока шагах от железнодорожного полотна. Нина Николаевна рассказывает, как они вместе с сельчанами убегали по этому полю, усеянному брошенными в спешке вещами, - а снаряды перелетали через них далеко за железную дорогу. "Кошмар. Рвалось в нескольких километрах, а кажется, будто здесь, за кустами", - вспоминает она тот день.
Благодаря специфике работы Нины Николаевна хорошо знает жизнь Новобогдановки. По дороге она показывает нам брошенные хаты. Владельцы продали их за бесценок, на стройматериалы, и в буквальном смысле бежали из села. Во многих жилых домах окна покрыты все тем же полиэтиленом - надоело вставлять новые стекла. Кое-где видны трещины - другие последствия взрывной волны. Не всем под силу выдержать жизнь под "бомбежкой". По словам сельчан, здесь резко участились случаи заболеваний - от онкологии и до психических расстройств. Десятилетнюю дочь соседки Тамары Квитко накануне увезли на обследование в психоневрологический диспансер, а маленький ребенок одной из подруг Нины Бондаренко на три дня лишился способности говорить. Новобогдановцы стараются вывезти детей к родне, подальше от военных кошмаров. Село потеряло почти четверть своего "довоенного" населения. Улицы на его окраинах густо поросли ядовитой амброзией. Эти огромные сорняки стали красноречивым символом разрушения и беды.
Люди Новобогдановки доведены до крайних пределов. Многие из них не верят официальной версии о самопроизвольном поджоге складов. "У нас же на огородах трава не горит! Почему же она там все время горит, на полигоне?", - спрашивает Тамара Квитко. Кое-кто из сельчан дает ответ на этот вопрос. Комментируя недавние сообщения в прессе - о том, что взрывы вполне могли быть попыткой скрыть недостачу проданных "налево" боеприпасов, они пересказывают слухи: снаряды действительно сдавались на металлолом. По словам других новобогдановцев, боеприпасы могли отправляться и дальше - в Ирак и Чечню. А сами взрывы якобы всегда начинались в канун плановой проверки боеприпасов. Сельчане с ностальгией воспоминают образцовый порядок, которым славились эти склады в прежние годы.