Документы и материалы
В этом разделе помещены документы, а также выдержки из писем и дневников других музыкантов БСО, отклики слушателей. Созвучные по теме записям Маргулиса, они вводят его блокадный дневник в более широкий контекст, восполняют имеющиеся в нем лакуны (в том числе те, которые затронули время подготовки Седьмой симфонии).
Хронологически материалы делятся на два периода: от начала войны - через осенние месяцы 1941 - к первой военной зиме (здесь сосредоточено все, что стоит за словом "блокада"), и - от начала весны - через весь 1942 год - к прорыву блокады в январе 1943 года. В этом разделе представлена картина возрождения музыкальной жизни в блокадном городе с ее главной кульминацией - премьерой Седьмой симфонии Д. Д. Шостаковича. Из значительного по объему массива сохранившихся материалов отобраны наиболее интересные. Многие публикуются впервые, как, например, выдержки из писем скрипача БСО К. А. Лейбенкрафта, чье имя часто встречается в дневнике Маргулиса, и выдержки из писем Ж. К. Айдарова.
Раздел подготовлен А. Н. КРЮКОВЫМ
ИЗ ПИСЕМ К. А. ЛЕЙБЕНКРАФТА
24 сентября 1941 г. <…> Ты знаешь, как ты уехала, у нас на другой день запретили музыку на Радио, и мы остались без дела, и дирекция, чтобы не платить зря деньги, послала нас на трудработы, и я проработал 20 дней - копал, потом через два дня опять послали, и все время работаю. Я работаю с семи утра до семи вечера на трудработах и ночую в Радио, а дома бываю раз в десять дней, когда выходной день. <…>
10 октября 1941 г. <…> Мы сейчас только начали играть немного. Когда ты уехала, с тех пор мы месяц не играли и нас всех отправили на трудработы, и только сейчас начинаем немного разворачивать музыкальные дела. Мы начали давать концерты в Филармонии раз в неделю по воскресеньям. Потом организовывается опера из оставшихся артистов, и их очень много, и они будут работать в Михайловском театре, так что немного разворачиваемся. <…>
14 октября 1941 г. <…> Мы начали немного играть, а то посылали на трудработы. Я работал месяц, а теперь начали играть, устроили концерт симфонич<еского> оркестра в Филармонии 12 октября. Народу было битком, и все говорили - почему уехал оркестр Филармонии? Мы теперь будем давать два-три концерта в месяц в Филармонии. <…>
Я все время нахожусь на Радио, но теперь приказали - когда мы выходные, то есть раз в неделю, чтобы мы уходили домой ночевать. Так что придется спать в холоде дома в выходной день.
26 окт<ября> мы играем опять в Филармонии симфонич<еский> концерт - дирижер Рабинович, солист Каменский (пианист), в программе Чайковский. Народу битком на концерты, сумасшедшая публика, если бы Филармония не уехала, то могли сейчас хорошо работать. Но лучше, что уехали. <…>
5 ноября 1941 г. <…> Относительно меня, то я получил повестку и хотел устроиться в морской оркестр, у Астрова симфонич<еский> оркестр, и обо всем уже договорился, но узнала наша дирекция каким-то образом, и позвонили по телефону туда, чтобы они не смели брать из Радио ни одного человека, и мне отказали зачислить туда. Какая досада, я был бы там спокоен и избавился бы от всех команд. Но не вышло. Мы считаемся как военнообязанные, и вот еще теперь открывается филиал театра оперы, и им нужен концертмейстер, и приглашают всех старых работников, и я не знаю, дирекция будет хлопотать за меня, чтобы меня отпустили, но вряд ли удастся. Я залез в это Радио, и теперь не вырвешься, надо было временно зачислиться, а не в штат. А теперь они платят мне гроши, и ничего не могу сделать. И я так измотался в пожарной команде и на военных занятиях, и играть просто силы не хватает. <…>
3 декабря 1941 г. <…> Я играл соло - передавали по Радио, и музыканты слушали, говорят, очень хорошо звучало. <…>
ИЗ ПИСЕМ Ж. К. АЙДАРОВА
16 июля 1941 г. <…> После объявления войны работаем как комендантская команда. Насчет отправки на фронт ничего не слышно пока.
11 декабря 1941 г. <…> Пока что получаю 10 руб[лей], которые уходят в фонд обороны. Твое письмо получил, которое шло ровно два месяца и шесть дней. Мама, пиши, как теперь в Ташкенте жизнь. <…> Если будут принимать посылки, то пришли побольше сухарей, хоть черных, и масла или сала посоли, чтоб они дорогой не испортились.
17 января 1942 г. <…> Я сам пока жив и здоров. В каком положении находится Ленинград, ты, наверно, знаешь из газет.
5 февраля 1942 г. <…> Я пока сам жив и здоров, но чувствую себя утомленным ввиду некоторого недоедания и недостатка жиров, т[о] е[сть] ввиду блокады Ленинграда. Ты сам, наверное, ежедневно читаешь газеты и слушаешь сообщения Совинформбюро.
11 февраля 1942 г. Сегодня у нас радостный день, почти праздник: сегодня прибавили хлеба двести граммов, итого мы теперь получаем шестьсот грамм. Я просто хотел поделиться моей радостью с тобой. Сегодня позавтракал с двухстами граммами хлеба, набил полный рот хлеба и ощущал, что я ем хлеб. <…> В Ленинграде жизнь налаживается, к первому марта, думаю, что Ленинград будут обеспечивать продовольствием вполне нормально.
17 февраля 1942 г. <…> Я сам пока жив и здоров, себя начал чувствовать немножко лучше, но некоторая слабость организма еще осталась, тяжело с ногами, очень трудно ходить, и ноги быстро устают, это, конечно, от недостатка жиров в организме. Надеемся на лучшее, когда будут выдавать больше жиров. Теперь я убедился, что никакой роскоши для Человека не нужно, что самое ценное - это питание. Теперь если буду я жив и здоров, и жизнь будет такой же хорошей, как до войны, то буду все свои деньги, все-все-все тратить на питание. Строю такие кулинарные планы - какая моя крупа больше разваривается, с какой крупы каша делается больше и какая более выгодная. Ты, конечно, не смейся, может быть, если бы ты был на моем месте, то рассуждал бы точно так же, как я теперь. Папа! Как у вас в Самарканде дела с папиросами? У нас в Ленинграде на базаре только можно достать, и то по 75–80 руб[лей] за пачку у спекулянтов. <…> Мы ходим и у друг друга клянчим. В общем, жизнь в Ленинграде налаживается и делается все лучше и лучше.
7 мая 1942 г. <…> Я по-старому нахожусь все на старом месте, но, будучи музыкантом, очень мало приходится заниматься по своей специальности. Работаю все время экспедитором. Сейчас, как пошли трамваи, стало легче для ног: не так уж устаешь и меньше приходится ходить. <…> Многие из моих товарищей по консерватории и муз[ыкальному] училищу находятся на фронте, т[о] е[сть] на передовых позициях, и многие из них кто убит, кто ранен. Еще прошлой зимой подавал докладные, чтоб отправили на передовые позиции, и до сих пор не отправляют. Как-то досадно, что все товарищи находились на фронте, а ты отсиживался в тылу, хотя Ленинград, по существу, по настоящее время можно назвать фронтом.
15 мая 1942 г. <…> Я пока жив и здоров, но в эти дни чувствую некоторую усталость, особенно устают ноги, наверное, следствие нехватки жиров. Но ничего, скорее бы кончилась война; тогда я бы приехал к тебе и мы вместе копали огород и сажали овощи, в общем, наготовили бы столько продовольствия на зиму, что нам бы хватило до следующего урожая овощей. Купили бы рису, круп разных. Ты бы варила плов. О, как хочется попробовать плов, разные каши, я бы работал, в общем, голодные не сидели. Но, кажется, я размечтался о дальнейшей жизни, надо выйти из войны живым и невредимым, тогда все остальное будет.
ИЗ ПИСЕМ В. А. И Н. П. ЗАВЕТНОВСКИХ
20 сентября 1941 г. <…> Очень жалею, что не уехали все вместе, надо было все бросить. <…> Окна мы забили в комнатах досками от сарая. <…> Театр, где играли, требует очень большого ремонта. <…> Я такая стала трусиха, все у меня трясется внутри, а папа бледнеет и теряет голос. Как вечер - сидим в коридоре, поставили там себе кушетку. <…>
27 сентября 1941 г. <…> Вчера папа был на Радио - за ним прислали. Там осталось пять скрипачей. Была репетиция, и сегодня тоже, а завтра концерт. Ему очень приятно было поиграть, он очень соскучился. <…>
10 октября 1941 г. <…> 12-го будет концерт симфонический. Музыканты оставшиеся Филармонии и Радио. Хорошо было бы, если бы в этот день был дождь - общая мечта. <…> Репетиции у папы каждый день в 12.30 дня. Папа сейчас как бы помощник концертмейстера. <…>
13 октября 1941 г. <…> Аппетит у меня и у папы есть, к сожалению, и иногда из-за супа и киселя приходится ходить в Дом ученых. <…> Папа 19-го играет соло в концерте в Филармонии, будет и с балетом играть. Вчера публика устроила ему большую овацию. <…>
23 октября 1941 г. <…> Вчера папу и Брика вызвали в Комитет по делам искусств, предложили вывезти их, но они отказались… <…> Тут у отца пока есть работа. 26-го, в воскресенье, будет опять симфонический концерт. Странное дело - у меня, как и у папы, очень большой аппетит. <…>
24 октября 1941 г. <…> 26-го (воскресенье) днем хочу пойти в Филармонию. Идет Четвертая симфония Чайковского, дирижер Рабинович. Билеты давно все проданы. <…>
31 октября 1941 г. <…> В Народном доме хотят устроить оперу, но немного запоздали. Радио раньше всех собрало отовсюду оставшихся музыкантов - из Малого оперного, Филармонии, Кировского театра и оставшихся на Радио, и вышел приличный оркестр, только духовые часто врут. 7, 8 и 9-го [ноября] много концертов, но как они пройдут, меня многое беспокоит. <…>
20 ноября 1941 г. <…> С 6 часов вечера я начинаю волноваться, все из-за отца, когда у него вечерняя передача. <…> Скончался у нас Игорь Алекс. - смерть тихая, уснул. Сложная история хоронить, в особенности с гробом.
Он три дня лежал в комнате, а потом в коридоре в гробу, у которого мы с папой как-то пили чай и ели вечером. <…>
11 декабря 1941 г. <…> Я тут совсем упала духом, тем более что отец стал такой сердитый, раздражительный, придирается к каждому слову, и все это, понятно, из-за его строгой диеты. <…> Папа застудил себе пальцы и сейчас мается - ему мучение играть. В Радио холодно, в Филармонии холодно. В будущее воскресение будет концерт, и, верно, это последний. Да и пора. <…>
15 декабря 1941 г. <…> Нас выручает Дом ученых. Папа через день ходит за обедом, а уж я дома из него что-нибудь составляю. <…> Обещают теперь улучшить питание, а то смертность невероятная, всё везут и везут на санках.
Очень много умирает молодых. Концертов в Филармонии и в Радио нет - не топят, очень холодно, и концерты отменены. <…>
22 декабря 1941 г. <…> Заходил дядя Володя. Я испугалась - так он страшен, лицо распухло. <…> Невероятно изменились музыканты, где папа играет. Одно желание у всех - скорее бы этих проклятых отогнали бы от нас. <…>
2 января 1942 г. <…> У нас теперь большие морозы. Очень трудно работать. На Радио совсем не топят, играем в шубах и перчатках. Такой же холод в Филармонии. Концерты часто отменяются или переносятся. <…>
5 февраля 1942 г. <…> У нас, правда, совсем плохо. Люди мрут как мухи, много знакомых умерло от истощения. <…> На службах обеды давали только суп, а второго совсем не давали или очень редко каша на воде, а если мясное, то обыкновенно на всех не хватает. Хорошо, что я с мамочкой получаем обеды в Доме ученых. Хоть и маленькие порции, но всегда, кроме супа, второе блюдо: лапша или каша, и довольно часто мясное. Кроме того, я имею оборонный пропуск, так что крупяные и мясные талоны даю на 50 % меньше.
На рынках за деньги ничего не купишь - все на обмен. <…> Спрос на рынке на теплые вещи, часы, водку, спирт, вино и папиросы. Как видишь, у нас с едой плохо. Много народу голодает и от голода умирают. <…>
…Ленинград наш - как разбитый параличом, мертвый город. Трамваи не ходят - свету нет. Водопровод не действует, уборные тоже: фановые трубы замерзли. Нечистоты выливаются прямо во дворах и на улицах. Всюду валяются мертвые тела. Света нет, а поэтому многие учреждения не работают. Магазины и аптеки закрыты. Некоторые аптеки открыты, но за отсутствием воды и света рецепты не принимаются. По этой же причине и многие почтовые отделения тоже закрыты. Газеты не приходят. За письмами приходится ходить самим. <…> Теперь фугасных бомб с аэропланов не бросают, и поэтому тревог нет, но артиллерийские обстрелы города почти каждый день. Вчера неожиданно наш район, и не только наш район, а попали два снаряда в наш дом. <…>
…У меня иногда падает надежда когда-нибудь увидеть тебя, но не надо падать духом, надо надеяться. Мы оба с папой очень состарились, часто друг на друга раздражаемся, папа бывает такой раздражительный с утра, что прямо сил нет никаких. С ним всё казусы каждый день - то в темноте вечером откроется кран у самовара, и при недостатке воды всю большую комнату зальет водой, то с самоваром споткнется и упадет с ним. А 1 февраля, когда было еще темно, пошел в булочную за белой мукой, и у него тут же в булочной стащили и муку и "авоську". Бедный, в каком он виде пришел. <…> Для отца надо, чтобы как можно было бы больше, а что - все равно. Он так скоро все съедал, что я стала отделять себе отдельно. Теперь все поели. По карточкам у нас, кроме хлеба, не выдавали даже той нормы, которая напечатана. <…> Лица у большинства распухшие и желтые, была молодой женщиной, а в две недели сделалась старухой и рот перекосился. <…>