Долгое время даже специалисты считали, что Тукай иаписал это стихотворение после возвращения в Казань. Но перелистаем подшивку газеты "Фикер" за 1907 год. Стихи опубликованы 6 мая. Значит, они написаны за пять месяцев до отъезда Тукая из Уральска. Здесь отразилась его мечта.
Что же мешает ее осуществить? В Уральске Тукая ничто, пожалуй, не удерживает. Газеты и журналы закрылись, сам он без работы, а из Казани зовут и зовут. К тому же осенью все равно надо ехать туда на призывную комиссию. Почему же он медлит, почему все лето сидит в Уральске? Может, нет денег?
Еще больше удивляет следующий документ: "Мы, нижеподписавшиеся, решили издавать в городе Уральске газету на татарском языке под названием "Яна Турмуш" ("Новая жизнь") на паях..." Далее говорится о том, что стоимость одного пая равняется ста рублям, что делом будет руководить Мутыгый. За сим следуют подписи и размер внесенного пая: К. Мутыгый Тухватуллин - 500 рублей, Мухамметгали Мусин - 100 рублей, Г. Тукаев - 100 рублей. Дата и место свершения: "Город Уральск. Июля 20 дня 1907 года".
Значит, и в конце июля Тукай еще не утвердился в своем решении перебраться в Казань? Мало того, еслп газета пойдет, он и после призывной комиссии - только бы не забрили в солдаты - готов был вновь возвратиться в Уральск.
Странность эта, по-видимому, объясняется нелюбовью Габдуллы к переменам, нерешительностью, когда речь идет о его личной судьбе. В самом деле, в Уральске жизнь у него налажена: хоть с клопами, но свой номер в гостинице, он одет-обут и пока что сыт. Здесь его окружают родственники, друзья. А как сложится жизнь в Казани? Где он устроится, на какие средства будет жить?
Есть и другая причина, о которой Габдулла, по всей видимости, не хочет признаться себе самому. В Уральске Тукай играет первую скрипку. А как будет в Казани?.. Пока он прозябал здесь, в глуши, казанская молодежь, наверное, ушла далеко вперед. Не станут ли там глядеть на него свысока, как на провинциала?
В колебаниях и размышлениях проходят дни, недели. Тукай занят своими сборниками, которые готовятся к изданию в Казани, пишет новые стихи, посылает их Г. Шарафу. Дом, оставшийся от отца, к этому времени еще был цел. Брат Габдуллы Мухамметшариф давно умер, а сестра Газиза, видимо, на него и не претендовала. По просьбе Габдуллы этот дом был продан и вырученные за него сто рублей отправлены в Уральск. А призыв тем временем приближается.
Наступает сентябрь. Вот и день, когда нужно наконец оставить город, где прожита большая часть жизни.
Сборы были недолги: в небольшую камышовую корзинку с крышкой Габдулла сложил белье, мелочишку и до отказа набил сверху книгами, среди них тома Пушкина и Лермонтова.
В тот же день или несколько раньше он сфотографировался с друзьями на память: буфетчиком гостиницы "Казань" Назипом Зариновым, счетоводом купца Губайдуллина Курушкиным, приказчиком Рахматуллой Хайруллиным, Сиразетдином Белюковым, вместе с которым Тукай покинул медресе. К сожалению, на фото нет Г. Кариева, очевидно, он уже покинул Уральск.
Все готово. Подкатили лошади. По обычаю провожающие, присев, прочитали молитву. А затем все отправились на станцию.
Поезд, ускоряя ход, увозит поэта в его любимую Казань. Что-то ждет его там? В его душе надежды и сомнения, радость и печаль - все слилось воедино.
Глава четвертая
На родной земле
1
В начале октября 1907 года секретарь казанской газеты "Юлдуз" ("Звезда") Галиасгар Камал сидел за работой. Раздался стук в дверь, и вошел невысокий худощавый юноша, почти подросток. На нем был не то казакин, не то летнее пальто, на ногах не то сапоги, не то ичиги. Брюки навыпуск. Голова непокрыта. Волосы длинные.
Поскольку шакирды являлись в редакцию довольно часто, Камал, не удостоив посетителя вниманием, снова склонился над столом. Но странное дело: гость без стеснения подошел к редакторскому столу, уселся на стул и принялся листать лежавшие на столе газеты. Развязность "юнца" пришлась Галиасгару не по душе, он с неодобрением глянул на посетителя. Тот помолчал. Потом спросил с независимым видом:
- Скоро ли придет Хади-эфенди?
Ясно. Сынок какого-то хазрета. Явился передать редактору поклон от отца. Галиасгар что-то буркнул в ответ, после чего вновь воцарилось длительное молчание. Через некоторое время "сынок хазрета" снова спросил:
- Вы, наверное, получали наши газеты и журналы, Галиасгар-эфенди?
- Какие газеты и журналы?
- "Фикер", "Эль-гаср эль-джадид", "Уклар".
- Вы из Уральска?
- Да...
- Может, знаете и Габдуллу Тукая, который пишет стззхи?
Чуть улыбнувшись, "юнец" ответил:
- Это я и есть!
Так Тукай познакомился с драматургом Галиасгаром Камалом.
В том же духе состоялось знакомство Тукая и с редактором газеты "Танг юлдузы" ("Утренняя звезда") поэтом Сагитом Рамиевым. В тот вечер, когда Тукай постучался в его номер в гостинице "Булгар", Сагиту был свет немил: шли аресты его единомышленников. Тукай, ничего об этом не ведая, сообщил, что он из Уральска, и передал привет от Камиля Мутыгыя. Хозяин, неприязненно глянув на незваного гостя, подошел к окну и уставился в темноту. Не ожидая приглашения, Тукай сел на свободный от книг стул. По-прежнему глядя в окно, поэт спросил:
- Вы там были шакирдом?
- И шакирдом и учителем.
"Как бы не так, похож ты на учителя!" - подумал Сагит. После затянувшейся паузы Тукай вновь нарушил молчание:
- Сагит-эфенди, я послал вам перевод "Царя-голода". Вы его не напечатали и не ответили мне.
Хозяин быстро обернулся.
- Кто вы такой?
- Габдулла Тукаев...
Габдулла с почтением относился и к Рамиеву и к Камалу. Ведь это люди известные в таком городе, как Казань! Велико было желание познакомиться с ними, а может, подружиться. Но как его примут? Не сочтут ли за деревенщину? У Габдуллы своя гордость. И он не торопится первым протягивать руку. С наивной хитростью скрывает истинную цель своего прихода.
Мы не знаем, в какой день Тукай приехал в Казань, и не можем точно сказать, в каком из номеров гостиницы "Булгар" он остановился сначала. Известно лишь, что после призывной комиссии он поселился в комнате под номером сорок. Этот номер стал впоследствии "знаменит" - ему посвящено множество стихов, поэма, он упоминается в статьях о Тукае, в исследованиях.
В Казани Тукай встретился с ведущими публицистами, завел знакомства среди литературной молодежи. Подготовился он и к поездке на родину: обновил гардероб, купил гостинцы для родных и близких. Не мог он теперь явиться домой после 12-летнего отсутствия бедняком: ведь он уже не только сын Гарифа-муллы, но и поэт. В Куш-лауче и в Кырлае живут друзья детства, там его названые мать и брат Садри, в деревне Каенсар - сестра Саджида, "белокрылый ангел", образ которой он хранит в душе.
По воспоминаниям современников выходит, что в связи с призывом Тукай провел в Заказанье месяц-полтора. В действительности в Заказанье он пробыл не более двух недель.
15-16 октября он все еще в городе: надо просмотреть корректуру статьи "Критика - предмет нужный", которую он написал для газеты "Эль-ислах" ("Реформа"). "Критика в наше время, когда появляются буквально горы книг, брошюр, газет и журналов, не только нужна, она крайне необходима... - утверждал Тукай, - но критиком не должен быть случайный человек".
Призыв окончился 27 октября. И Тукай тут же вернулся в Казань. Как ни считай, больше двенадцати-четырнадцати дней не получается.
Первым делом Тукай заехал в Каенсар. Саджида утверждает, что "до комиссии Габдулла прожил у нас дней десять", но ей явно изменяет память.
По дороге из Каенсара в Кушлауч Тукай останавливался в Кырлае, пил чай у своего первого учителя, муллы Фатхеррахмана, зашел в дом сверстника Ахуна Сабирзянова. Но ни сына муллы Халилрахмана, ни Ахуяа он не застал: они уехали на призывной пункт. Посетил Габдулла и дом покойного уже Сагди.
В Кушлауче Габдулла остановился на постоялом дворе Сидтика, того самого дядьки, которого маленький Габдулла не пожелал приветствовать, потому что тот был пьян.
Рано утром 24 октября по первой пороше Габдулла выехал в село Большая Атня. Возле волостной управы столпотворение: шел призыв рекрутов из четырех волостей. Призывников собралось более пятисот. Прибавьте сюда родителей и близких родственников да собравшихся поглазеть на призыв сельчан. Рядом выстроились тележки мелких торговцев. На весах, привязанных к оглобле, продавались конфеты, пряники, орехи, подсолнух. Площадь гудела как улей.
Старосты подвели рекрутов к крыльцу управы. Из дверей вышел воинский писарь, и началась перекличка, за нею жеребьевка. Скрученные бумажки с номером положили в бочонок, перемешали. Призывники по очереди стали тянуть жребий, руки у них дрожали: счастливый или несчастливый выпадет номер. Вытянув бумажку, протягивали ее писарю. Тот, записав номер, возвращает бумажку рекруту. Какой номер выпал Габдулле, неизвестно.
После жеребьевки местные, как обычно, разошлись по своим домам, приезжие - по квартирам. Подвыпили, снова высыпали на улицу и пошли по деревне из конца в конец, распевая песни под гармошку. Старики с муллой смотрели на них с неодобрением, но молчали: как-никак на царскую службу уходят.
После жеребьевки Габдулла уехал за восемь верст от Атни в деревню Большой Менгер и остановился в доме своих знакомых по Уральску. Здесь он прожил три дня, до конца призыва.
В Большом Менгере Габдулла побывал в медресе, сходил к мечети, но в самую мечеть не зашел, а посидел на подоконнике, "в сенях".
И в Атне и в Менгере на Тукая сразу обратили внимание. Рекруты были в бешметах и армяках, на ногах лапти, лишь немногие в сапогах. А на Габдулле, несмотря на холод, демисезонное пальто й штиблеты, на голове кепка. Как есть байский сынок. Таких рекруты не жаловали: если освободится от призыва и не угостит остальных на славу, мог и по зубам схлопотать.
Конечно же, пошло перешептывание:
- Это еще кто?
- Говорят, сын хазрета из Кушлауча.
- Иди ты! Разве у него такой взрослый сын?
- Не у этого, а у покойного хазрета. В Уральске живет. Ученый, бают, парень.
То обстоятельство что Тукай был махдумом, а также слава о его учености, простота и естественность обращения обезоруживали даже самых задиристых парней. С водкой к нему не приставали, пить с собой не заставляли. А если и подходили, то для того, чтобы высказать уважение, услышать совет, пожаловаться.
Наблюдательный и отзывчивый Габдулла немало повидал за эти три дня. Богатырского вида парни в подпитии хвастали, стуча себя кулаками в грудь: "Пусть только нас возьмут, покажем чужеземному царю кузькину мать!"
А из дверей управы выходили белее стены. У тех, кто избавился от призыва, рот до ушей.
В этой самой Атне, где собрались взрослые джигиты из четырех волостей, их отцы и родичи, Тукаю снова пришлось столкнуться с несправедливостью и неравенством. В архивных фондах призывных комиссий хранятся десятки жалоб, из которых следует, что нередко совершенно здоровые парни освобождались от повинности, а тем, кого брать не следовало, брили лоб. Подкупы членов комиссии, особенно врачей, были явлением обыденным.
Габдулла комиссию не прошел. По свидетельству современников, его отвергли единодушно: "И ростом не вышел, и силенок маловато. Да еще глаз с изъяном".
Он поспешил в Каенсар обрадовать Саджиду. Как та его ни уговаривала погостить еще денек, Габдулла не остался. Его ждала Казань.
На прощанье Саджида снабдила его шерстяными варежками, подарила валенки. Но эти валенки недолго согревали поэта. Вскоре Саджида получила письмо из Казани, в котором Габдулла, между прочим, сообщил: "А те самые валенки сгорели".
2
Вход в гостиницу "Булгар" был с Евангелистовской улицы, ныне Татарстан. У парадных дверей гостей приветствовал швейцар Закир в картузе с позументом. Если по железной лестнице подняться на третий этаж и пройти направо вдоль длинного коридора, то слева от ресторана, на самой крайней двери, можно было увидеть четырехугольную жестянку с цифрой 40. Когда на стук никто не отзывался, посетители открывали дверь сами: хозяин, уходя из номера, никогда не запирал.
Справа стояла узкая железная кровать, покрытая серым одеялом, слева, у единственного окна, выходящего на озеро Кабан, - письменный стол. Подоконник, стол, под столом - все было завалено книгами, рукописями, бумагами. На краю столешницы стояла обгоревшая свеча - электричество часто выключали. Два простых стула. Что еще? Да, слева у двери, на гвозде кепка и пальто, повешенные за пуговичную петлю на лацкане. Комната маленькая, тесная, по нынешним меркам не больше десяти квадратных метров. Так выглядел сороковой номер во времена Тукая.
Избавившись от солдатчины, он окончательно решил поселиться в Казани. Но для этого нужно было поступить на службу, которая давала бы хоть какой-то заработок. В первый же день Габдулла расспросил редактора "Эль-ислаха" В. Бахтиярова, как идут дела у газеты, и услышал в ответ: "Пока что трудимся вдвоем с Фатыхом Амирханом, обещает сотрудничать и кое-кто еще". - "В таком случае третьим буду я", - сказал Тукай.
30 декабря 1907 года он пишет в одном из писем: "По собственному желанию служу в "Эль-ислахе", но жалованье получаю в другом месте". За серьезным тоном письма слышится горькая усмешка.
Тукай не только печатал в газете свои стихи и статьи. Он ходил в редакцию как постоянный сотрудник, принимал участие в обсуждении и обработке материалов и, по словам Амирхана, "стал считать себя членом редколлегии". Ему было даже поручено вести литературный отдел. Но без вознаграждения.
Что поделать? За "Эль-ислахом" не стояли толстосумы: Деньги, необходимые для издания, составляли личные средства Амирхана и Бахтиярова, взносы нескольких состоятельных друзей Амирхана и гроши, собранные у шакирдов. Жалованье - пятнадцать рублей - получал лишь редактор В. Бахтияров. Двадцать рублей в месяц предназначались на расходы секретариата и авторский гонорар, который выплачивался редко и в ничтожных суммах.
Иным было положение другой газеты, "Эхбар" ("Известия"). Она издавалась на средства компании крупных казанских баев: Сулеймана Аитова, Садыка Галикеева, Садыка Мусина, Гайнутдина Муэминова и других. Руководители "Эхбара" за приличное жалованье пригласили Тукая сотрудничать в газете. Но тот, поколебавшись, отказался и вскоре поступил экспедитором в небольшое издательство "Китап" ("Книга") с месячным окладом в двадцать пять рублей.
Современники терялись в догадках, почему поэт, отказавшись от приглашения "Эхбара", взялся за работу, которую мог выполнять любой мало-мальски грамотный человек, умеющий надписать адрес по-русски. Габдулла же помалкивает и работает. Читает корректуры, зашивает посылки и не гнушается сам таскать их на почту.
Лишь через несколько лет он сказал одному из своих приятелей: "Меня приглашали в "Эхбар". Там я должен был переводить все подряд, хочу я этого или нет, и к тому же писать по двести-триста строк в каждый номер. В русском языке после приезда из Уральска я еще хромал, да к тому же и не испытывал желания переводить все, что дадут, хотя уменья, пожалуй, и хватило бы. То была тайна, которую я скрывал в глубине души, не считая возможным кому-либо открыться. Мне не хотелось оконфузиться, поступив в "Эхбар".
Конечно, боязнь оконфузиться сыграла в этой истории свою роль. Об этом говорит и другое признание: "Войдя в среду казанской молодежи, я вначале совсем было потерялся. Тоска напала: зачем я так долго прозябал в Уральске. О многих вещах я был мало осведомлен, а байские сынки чувствовали себя в истории русской литературы как рыба в воде.
Один молодой человек - я считал его обыкновенным переводчиком, - оказывается, так хорошо разбирался в русской литературе, что осмеливался спорить с самим Белинским, критиковавшим даже Пушкина. Чувствуя пробелы в своих знаниях, я молчал и спешил перевести разговор на другие темы".
В первые месяцы после прибытия в Казань Тукай получил еще одно предложение. В письме к Амирхану он спрашивал: "Меня приглашает в Оренбург Фатых Каримов (редактор газеты "Вакыт". - И. Н.). Может, там будет определенная работа и полезный круг серьезных людей. Что делать? Ехать, что ли?"
Тукай в Оренбург не поехал. Мало того, в сатирических куплетах высмеял принявших подобные предложения Бургана Шарафа и Кабира Бакирова: мол, потянулись за длинным рублем.
Он и не мог уехать, что явствует из того же письма: "Если здесь "Эль-ислах" пойдет, да еще будет издаваться юмористический журнал, я с радостью стану служить в горячо любимой газете своей идее". Ясно, что от поездки в Оренбург Тукая в первую очередь удержало политическое направление газеты "Вакыт". Если бы появилась возможность служить своей идее, а она совпадала с программой газеты "Эль-ислах", он и думать не стал бы об Оренбурге.
А "Эхбар"? В одном из донесений Комитета по делам печати казанскому губернатору говорится: "Эхбар" - газета умеренная, еще правее "Баян эль-хака" и "Казанского вестника". Цензор перестарался: "Эхбар", конечно, не была правее клерикального "Баян эль-хака". Но в том, что она стояла правее оренбургской "Вакыт", сомневаться не приходится. Почему же Тукай должен рваться к сотрудничеству в "Эхбаре", если и "Вакыт" для него не подходит? Лучше сотрудничать в "Эль-ислахе", пусть даже получая "жалованье в другом месте", то есть за работу экспедитора.
Еще недавно издавалась газета "Урал" под руководством большевика Хусаина Ямашева, но власти быстро закрыли ее. Недолговечной оказалась издаваемая Галиасгаром Камалом "Азат халык" ("Свободный народ"). Были газеты у татарских эсеров, громогласно призывавшие к разрушению старого мира. И они канули в Лету. Была "Фикер", душой которой являлся сам Тукай. И она приказала долго жить.
Единственной революционно-демократической газетой оставалась "Эль-ислах". Но и жандармское управление, и цензура не спускали с газеты бдительного ока. Не оставляли ее без внимания и татарские реакционеры. Казанскому губернатору было подано следующее прошение за подписью городского ахуна и девяти мулл: "В городе Казани с недавних времен издается татарская газета "Эль-ислах", сотрудниками каковой состоят не проявляющие прилежания ученики из разных наших училищ, известные своим неудовлетворительным поведением. Их целью является не прогресс, а, напротив, бунт. Уповая сполна на милостивое внимание Вашего превосходительства, всепокорнейше просим сделать надлежащее распоряжение о приостановлении дальнейшего издания вышеозначенной газеты "Эль-ислах".
О том, что "Эль-ислах" была прогрессивной газетой, свидетельствует, например, следующий отрывок из ее программной статьи: "...политические партии, которые ставят своей целью политические и экономические преобразования, в равной мере открывающие путь к образованию для всех классов (то есть левые партии и в первую очередь социал-демократы. - И. Н.), являются нашими друзьями".