В письме к А. Урманчиеву Тукай просил: "Пришлите, пожалуйста, мою тетрадь в черном переплете, которую я оставил в корзине. В ней есть стихи, которых почти достаточно для сборника "Пища духовная".
По всей вероятности, Тукай хотел еще раз пересмотреть написанное, кое-что исправить, добавить новые стихи и подготовить к печати отдельной книгой. Очевидно, черная тетрадь попала в его руки, и он успел сделать то, что хотел. И все же написано за эти два с половиной месяца сравнительно мало.
В конце июля, почувствовав, что здоровье его немного окрепло, Тукай отправляется в обратный путь.
Глава седьмая
Последние страницы
1
Хотя жить Тукаю осталось всего лишь год, он смотрит в будущее с надеждой. В стихотворении "Сознание" поэт, вспоминая 1905 год, утверждает, что те, кого пробудил гром революции, несмотря на ошибки, сражались не зря:
Друзья, как бы ни было там - навеки развеялась тьма.
За дело! Нам ясность нужна: глаз ясность п ясность ума.
В морозном январе 1913 года он пишет прекрасное стихотворение "Гению". Обращаясь к поэту, Тукай говорит:
Ты блеск увидел позади, но это золото - не свет,
А золото - оно мертво, ведь в нем тепла живого нет.
Оно - обман, оно всегда соблазном сокращает путь, -
А вдруг продашься ты, а вдруг назад решишься повернуть!
Нет, гений, не смотри назад, твой идеал тебя зовет.
А он достанется тому, кто твердо движется вперед.
Не могли не измениться и его взгляды на сущность поэзии, ее роль в жизни общества. А это, в свою очередь, сказывается на тематике и на форме его стихов. До последних лет у него было немного стихотворений, темой и сюжетом которых была бы жизнь крестьянина. Теперь же, в одном 1912 году он написал: "Сельское медресе", "Больной в деревне", "Картофель и просвещение", "Буран", "Неожиданно", "Казань и Заказанье", "Чего же не хватает сельскому люду?"
Начиная с 1911 года социальные противоречия в России, прежде лишь называвшиеся, обозначавшиеся, занимают центральное место в творчестве поэта. Взять хотя бы стихотворение "Дача", которое Тукай опубликовал с припиской "В память о путешествии по Волге". У нас нет сведений о том, как оно написано. Тем не менее это можно легко себе представить.
Поэт не раз выходил, чтобы полюбоваться берегами, на верхнюю палубу, где "узенькие" дамочки, развалившись в плетеных креслах, кокетливо обмахивались веерами и любезничали с кавалерами. Один из них привлек его внимание.
"Расфрантился как! Знать, немало шкур снял с людей". Медленно и надменно прохаживался господин по палубе, не обращая ни на кого внимания, прямой, словно аршин проглотил.
На одной из пристаней господин в сопровождении носильщиков, сохраняя все ту же спесивую, горделивую осанку, сходит на берег и садится в фаэтон.
И воображение поэта рисует картину прибытия господина на дачу в голодную, обездоленную деревню, где его особняк стоит напротив развалившихся почерневших изб, как райская обитель против адских котлов.
В стихотворении "Слова Толстого", написанном за пять дней до смерти, Тукай говорит:
Знаешь ты, отчего и еда у богатых вкусней?
Соль и перец, что в ней, - слезы бедных, несчастных людей.
Поэт опасался, что цензор может вымарать эти строки. В одном из писем к Сунчаляю он сообщил: "Наиболее острые вещи, которые не могут быть напечатаны здесь, я думаю посылать туда" (то есть в Париж. - И. Н.).
Тукай давно был не в ладах с цензурой. Он знал, что многие его строки не будут пропущены в печать. К ним, по всей вероятности, принадлежат стихи, найденные среди рукописей и опубликованные лишь после Октябрьской революции. И в частности, такие, где горечь Тукая и его гнев обращены против народного долготерпения, освященного религией.
Вот стихотворение "Чего же не хватает сельскому люду?":
Хоть и казенные леса - деревьев в них не счесть,
Хоть и казенное винцо - для всех в лабазах есть!
Да, как аллаха ни хвали, он выше всех похвал:
Нам благодать он даровал и подать даровал.
В стихотворении "Гнет" поэт развивает эту же мысль:
Никогда, нуждой подавлен, ты свободно не вздохнешь,
Будешь вечно сокрушаться, но не станет свет хорош.
Только гнет тебя заставил в бога веровать, бедняк,
Но не веришь ты, что завтра с голодухи не умрешь.
Социальные мотивы иногда возникают в стихах Тукая, казалось бы, чисто лирических, пейзажных. Так, описание бурана, застигшего путника в дороге, неожиданно заканчивается следующими строками:
Я ворчу, луна смеется надо мною свысока, -
Так богач с балкона смотрит на страданья бедняка.
Но чисто пейзажные, лирические стихотворения, написанные Тукаем после 1911 года, можно сосчитать на пальцах одной руки. Перелом в поэзии Тукая был продиктован всей логикой его духовного развития. Саз Тукая, подобно лире Некрасова и Никитина, выражает отныне жалобы и чаяния народных низов. По-видимому, сам Тукай сознавал начавшийся перелом. Не случайно в 1911 году в письме к Сунчаляю он защищает Никитина. Говорит о его незаурядном таланте, развитие которого сдерживалось, по его мысли, отсутствием систематического образования.
Открытая гражданственность поэзии Тукая вызывала недоумение, а порой и возмущение его прежних почитателей. На том основании, что Тукай писал о "некрасивых", "непоэтических" вещах, кое-кто заговорил, что стихи Тукая вообще вряд ли являются поэзией. Как это ни кажется теперь странным, первым публично высказался в этом смысле Галимджан Ибрагимов.
2
Среднего роста, сухощавый, в 1907 году Галимджан Ибрагимов чем-то напоминал молодого Горького. Поверх тужурки - черная накидка, начищенные до блеска высокие сапоги, в руках толстая трость. Длинные темные волосы ниспадают до плеч.
Будущий писатель приехал в Казань с мыслью поступить в университет. Но для этого сначала надо было сдать экзамены на аттестат зрелости. С присущей ему энергией он берется за учебу. Увлекается Белинским, охотно читает Писарева и зарабатывает на жизнь репетиторством.
В "Эль-ислахе" Ибрагимов опубликовал свой первый рассказ "Изгнание шакирда Заки из медресе". Продолжая писать рассказы, он все больше внимания уделяет литературной критике, причем большинство его критических статей посвящено поэзии.
Оживление татарской литературы после революции 1905 года имело, как мы уже говорили, и свою оборотную сторону: в литературу хлынуло много малоталантливых людей. Деклараций и поучений публиковалось больше чем достаточно, а вот художественных произведений создавалось немного. Критически оценивая татарскую поэзию тех лет, Ибрагимов пытается выработать высокие критерии художественности, чем немало способствует дальнейшему развитию национальной литературы. Но в пылу отрицания он порой выплескивает вместе с водой и ребенка. Взяв за образец Белинского, двадцатитрехлетний Ибрагимов зачастую воспринимает его слишком односторонне и тут же прилагает мысли, высказанные за семьдесят лет до того, к современной литературе. Белинский писал: "Поэт или пересоздает жизнь по собственному идеалу, зависящему от образа его воззрения на вещи, от его отношений к миру, к веку и народу, в котором он живет, или воспроизводит ее во всей ее наготе и истине, оставаясь верен всем подробностям, краскам и оттенкам ее действительности. Поэтому поэзию можно разделить на два, так сказать, отдела - на идеальную и реальную". То, что великий критик именует идеальной поэзией, не сводится к романтизму, но он занимает в этом понятии первое место.
Упрощенно трактуя уроки русского критика, молодой Ибрагимов делит на две части и татарскую литературу, причем лирика у него целиком подпадает под понятие поэзии идеальной, а эпические произведения он относит к реальной поэзии. Мало того, говоря о поэзии в собственном смысле, то есть о стихах, молодой критик имеет в виду только лирику, построенную на принципах романтизма.
Если с точки зрения этих критериев Ибрагимов вначале, хоть и с оговорками, зачислял Габдуллу Тукая наряду с романтиками Дердмэндом и С. Рамиевым в истинные поэты, то впоследствии чуть ли не на каждую книгу Тукая он откликался рецензией, где преобладали отрицательные оценки. И чем сильней укреплялся Тукай на гражданственных, реалистических позициях, тем резче становилась эта оценка. В 1911 году в своей обзорной статье критик сравнил Тукая с "потухшей свечой". А в книге "Татарские поэты", которая вышла через месяц после смерти Тукая, он прямо поставил вопрос: "Поэт ли Тукай или нет?" И хотя не решился с той же прямотой на него ответить, достаточно ясно дал понять, что таковым Тукая не считает.
Выход книги "Татарские поэты" произвел ошеломляющее впечатление. Хотя ей было посвящено и несколько серьезных рецензий, а автор одной из них, Дж. Валиди, соблюдая объективность, доказывал, что Тукай - поэт истинный, но иной, своеобразный, - большинство газет и сатирических журналов обрушилось на Ибрагимова с поношениями: "Он мстит мертвому!", "Набрался храбрости после смерти поэта", "Растоптал могилу покойного!", "Эта книга черным пятном ляжет на биографию Г. Ибрагимова".
В течение двух лет Ибрагимов молча внимал этим нападкам и наконец в ответной статье "Последний привет" попытался объясниться.
Из этой статьи вытекает, что до 1910 года отношения Тукая и Ибрагимова были вполне уважительными, даже дружескими, а затем прервались, чтобы обернуться враждой. Единственное объяснение этому Ибрагимов находит в нетерпимости Тукая к критике, которой он подверг его стихи и в особенности поэму "Мяубике". А свое критическое отношение к поэзии Тукая объясняет боязнью, что сплошные восхваления, которыми встречала его стихи печать, могли помешать творческому росту поэта. Предположим, что так это и было, но как тогда понять его слова, сказанные через десять лет, в 1922 году, после Октябрьской революции и гражданской войны, в которых Ибрагимов принимал самое активное участие. Литератору, который покритиковал его книгу "Татарские поэты", он заявил тогда: "Каким было мое мнение десять-двенадцать лет назад об этих трех писателях, таким оно и осталось сегодня". То есть истинными поэтами он признавал по-прежнему Дердмэнда и Рамиева, но не Тукая.
Конечно, самолюбие Тукая, категоричность Ибрагимова подливали масло в огонь. Но причины их расхождения не личные, а принципиальные, проистекавшие из различного понимания сущности и назначения поэзии.
В книге "Татарские поэты" Ибрагимов писал: "Стих порожден не языком или разумом и памятью, а духом человека, сердцем его, фантазией и чувствами". "Поэт - если он в подлинном смысле поэт, - несомненно, раб чувств. Ему как поэту мало дела до холодного рассудка и сухой логики". "Поэзия и поэт - оба должны пользоваться неограниченной свободой". "Поэт - если он поэт в настоящем смысле этого слова - не может довольствоваться царящей на этой земле мелкой, простой жизнью".
Лишь два предмета он находит достойными внимания поэзии: любовь и природа. Потому-то, утверждает критик, "каждый поэт, преклоняясь перед красотой, воспевает красоту природы", каждый поэт имеет свою Зулейху и поклоняется ей, черпает в ней вдохновение для своих стихов.
Ибрагимов берет "шаблон" романтизма и прикладывает его к творчеству трех поэтов. С. Рамиев - "ортодоксальный" представитель романтизма в татарской поэзии, в его стихотворениях можно найти все те качества, которые хочет видеть наш критик. Следовательно, перед нами настоящий поэт. Подходит!
Тот же "шаблон" кладется на творчество Дердмэнда. Ему тоже присуще большинство упомянутых качеств. Вдобавок стихи у него тонкие, изящные, изысканные. Снова подходит!
Очередь за Тукаем. И так пробует наш критик и эдак. Нет, не влезает, не накладывается, и там выпирает, и тут. Вместо пламенных чувств и переживаний у Тукая - мораль и увещевания (Ибрагимов приводит примеры в основном из начального периода творчества Тукая). В них не найдешь красивых описаний природы. А начнет говорить о любви, встречаются отдельные удачные строки, но самой любви-то и нет. Вроде начинает серьезно, а потом все сводит к шутке.
Это бы еще полбеды. Тукаю, по мнению критика, присущи куда большие недостатки. Истинный поэт должен, по Белинскому, открывать читателю новый мир чувств и мыслей, пересоздавать жизнь по своему идеалу. А Тукай? "Что думает народ в данный период, что он чувствует, о чем пописывает, то же самое думает и чувствует Тукай. Свои впечатления, свои мысли и чувства народ может найти у Тукаева. А это с точки зрения поэтических способностей и сил не столь уж похвально". Можно ли найти лучшую цитату, чтобы обвинить Ибрагимова в приверженности к "чистому искусству"?!
Справедливости ради надо, однако, сказать: Ибрагимов в своем творчестве отнюдь пе был сторонником "искусства для искусства". Употребив слово "народ", он явно имел в виду не трудящихся, а "пишущую братию" ("...о чем пописывает"), мнение которой якобы довлело над Тукаем. Все дело в том, что Ибрагимов, как было сказано, подходил к поэзии с меркой романтизма.
Тукай, сумевший разглядеть поэзию в валенках, онучах и лаптях, воспевавший картофель, действительно был реалистом, хотя стал им не сразу. В последний период его реализм впитал в себя и некоторые положительные качества романтизма, поднялся на новую, более высокую ступень. Нельзя не согласиться со следующими словами из рецензии Дж. Валиди на книгу "Татарские поэты": "Тукаев творил свои стихи не для Аполлона и его поклонников на земле. Он творил вместе с народом, для народа и из сердца народного... Поэтому он никогда не сможет стать идолом для нескольких десятков приверженцев искусства для искусства. Он будет светить народным массам, насчитывающим тысячи, сотни тысяч людей".
Как отвечал Ибрагимову Тукай?
Не претендуя на роль теоретика, он в отличие от Ибрагимова не аргументировал, не обосновывал свою позицию доводами логики, а старался в фельетонах довести доводы критика и его манеру выражаться до абсурда, чтобы выявить их несостоятельность и представить противника в смешном виде.
Так, в очерке "Возвращение в Казань" он замечает: "Довольно, кончаю писать стихи. Ибо давно уже один "критик", вероятно, в поисках жира для своих волос, сравнил меня с угаснувшей свечой. Кончилось, видимо, бросовое масло в конторе покойного Махмут-бая!"
В сатирическом стихотворении "Критик", напечатанном в журнале "Ялт-юлт" рядом с карикатурой, изображавшей руку Габди (псевдоним Г. Ибрагимова. - И.Н.), которая держит лошадь за хвост, поэт говорит, что критики ему не дают покоя. Особенно один из них.
- Где вода? - ветряк увидев, он вопит на целый свет.
А на мельничной плотине негодует: - Пара нет!
Конский хвост берет и судит: - Эти волосы длинны
И по всем законам формы на башке расти должны!
Пахарь пашет. - Землю портит! - начинает он кричать. -
Как такое безобразье не заметила печать?
- Как распух! - он причитает, у овцы узрев курдюк.
- Русскому врачу татарин - злейший враг! - твердит мой друг.
Народность для поэзии Тукая то же самое, что вода для водяной, а ветер для ветряной мельницы. И ставить ее в упрек поэту - занятие столь же бессмысленное, как обвинять "пахаря в порче земли".
История рассудила спор Г. Ибрагимова с Тукаем в пользу поэта.
3
В двадцатых числах июля 1912 года Тукай наконец приезжает в Казань, поселяется в гостинице "Свет" и тут же приступает к своим обязанностям в журнале "Ялт-юлт". Но напечатал он в последующие три-четыре месяца немного. В августе один фельетон, в сентябре тоже, в октябре - одно сатирическое стихотворение и один фельетон, а в ноябре вообще ничего.
Обязанности секретаря журнала, старые друзья-приятели не оставляли ему ни минуты. Приходят, да не по одному, разговаривают, пьют чай. Гостеприимный хозяин поначалу даже доволен: соскучился по шуму, по друзьям. Но в октябре снова обостряется болезнь.
И все же Тукай работал. Если мешали днем, он работал ночью. В эти же месяцы он сдавал в печать сборник "Пища духовная".
Раскрываем книгу. На титульном листе значится: "Габдулла Тукаев. Пища духовная. Последний поэтический сборник. Издательство "Магариф". Казань". Этот сборник действительно стал последней книгой Тукая, вышедшей при его жизни. Неужто, зная, что ему грозит скорая смерть, издатели поставили на титуле эти слова? Вряд ли. Скорее всего они должны были означать, что в сборнике собраны самые последние стихи поэта. Как бы там ни было, слова эти оказались пророческими.
В книге сорок три стихотворения и поэма. Лишь девять стихотворений предварительно публиковались в периодике.
Семь, как мы знаем, были написаны в конце 1911 года в Казани, пятнадцать - в Училе. Остаются одиннадцать стихотворений и поэма "Три истины" по мотивам А. Н. Майкова. "Татарская молодежь", а может быть, и еще несколько стихотворений легли на бумагу в Петербурге. Да и в Уфе, и в степи, надо полагать, его муза не молчала. Значит, в Казани до ноября, когда вышла книга, родилась поэма и несколько стихотворений.
Я снова беру в руки разграфленный по месяцам лист бумаги. Ноябрьская графа, как уже сказано, совсем чистая, В декабре - три стихотворения и один фельетон. Январь 1913 года - три стихотворения и один фельетон. То же самое в феврале. А в марте, в том самом марте, когда поэт умирал в больнице, - пять стихотворений, большая статья и три фельетона!
Выходит, в конце 1912 - начале 1913 года что-то придало поэту новые силы, побуждая его работать. То было прежде всего появление в Казани литературно-художественного и общественно-политического журнала "Анг" ("Сознание"), который решила издавать группа демократически настроенной молодежи. Обязанности издателя и редактора были возложены на одного из руководителей книжного общества "Гасыр" ("Век") Ахметгарея Хасани. В организации журнала, в определении его идейно-политического и литературно-эстетического направления Тукай принял самое близкое участие. Мало того, он предложил название журнала и убедил А. Хасани его возглавить.
Первый номер вышел 17 декабря 1912 года. На первой странице - стихотворение Тукая "Анг".
Одновременно с "Ангом" начала выходить новая газета "Кояш" ("Солнце"). И в ней тон задавала демократическая интеллигенция. Об этом говорит хотя бы то обстоятельство, что ответственным секретарем стал Амирхан. В одном из своих фельетонов Тукай писал: "В 1912 году над темной Казанью взошло "Кояш" ("Солнце") и потушило бледную "Юлдуз" ("Звезда")". Выход новой газеты также был для Тукая радостным событием, к тому же он был зачислен в штат ее сотрудников с окладом в сорок рублей в месяц.