Кажется, глубже понята критиком пьеса "Утиная охота". О Зилове, например, читаем: "Драматург исследует своего героя трезво и объективно, но, исследуя, добирается до таких душевных глубин, где невозможна однозначная оценка, тут всё смешивается - осуждение, сострадание, боль, насмешка… Душевная пустота Зилова раскрыта до дна, резко… Этот уверенный в своей физической полноценности человек не любит свою мелкую, непорядочную, суетливую жизнь - вот что важно, вот что отличает его от холодных циников, расчетливых деляг, самодовольных мещан. И не любя, продолжает жить этой жизнью… Драматург как будто не стремится вызвать сочувствие к своему герою. И все же оно возникает - точнее, это не столько сочувствие, сколько боль за героя".
Но на этом размышление критика и кончается. Великая пьеса прочитана как бы наспех, вместе с проходными сочинениями текущей литературы. Она не вынесена на тот духовный простор, где становятся виднее классические книги, где их ищут и находят поколения людей, жаждущих обновления.
И совсем странной выглядит интерпретация критиком драмы "Прошлым летом в Чулимске". "Шаманов, - считает он, - продолжает Зилова и Колесова, хотя и не завершает эволюцию этого характера. Думаю, она должна была завершиться в какой-либо из тех пьес Вампилова, что уже не будут написаны. В "Прощании в июне" противоречия этой натуры обозначены чисто событийно, в "Утиной охоте" они исследованы глубоко и досконально, в "Чулимске" достигают наибольшей остроты; вероятно, Вампилов пришел бы к их разрешению".
"Именно здесь, в финале "Чулимска", - продолжает автор статьи, - подход Вампилова к своей теме и своему герою становится особенно наглядным. Чтобы Шаманов преодолел свою инертность, понадобились чрезвычайные обстоятельства - нужно было, чтобы его полюбила Валентина, чтобы сам он понял, что любит ее, чтобы с ней произошла трагедия. Только тогда Шаманов решился исполнить даже не человеческий, а профессиональный (юрист все-таки) свой долг. Но не слишком ли дорогой ценой за это заплачено? Причем платит-то не Шаманов, а Валентина - существо чистейшее и искреннейшее. За душевную раздвоенность вампиловских героев расплачиваются те, кто любит их, - вот в чем смысл. Именно к этому смыслу Вампилов шел настойчиво, все более ослабляя событийные мотивировки, все более подчеркивая внутренние, душевные. В "Чулимске" зло причиняет не поступок Шаманова, но его душа, отравленная сомнением и раздвоенностью.
Однако Шаманов все же делает шаг по пути к новой цельности души и личности. Пусть с опозданием, пусть не очень большой шаг - но делает. Это и дает основание предполагать, что Вампилов был близок к художественному решению нравственной проблемы своего героя, что в какой-то из последующих пьес должен был осуществиться духовный синтез".
Критик считает, что драматург шел "от пьесы с центральным героем и его антогонистом к пьесе "чеховского" типа, в которой ни одна из линий не может безоговорочно быть названа центральной… Для краткости отмечу только начальный этап этого движения и тот, что оказался последним. "Прощание в июне" - пьеса с главным героем, Колесовым, все остальные не более чем аккомпанемент, "обслуживающий" его. В "Чулимске" же все линии пьесы, вся система связей и отношений между персонажами "работают" не на какого-либо из героев, а на тему произведения".
Тут много от лукавого. К решению какой, единственной в своем роде, "нравственной проблемы героя" приближался драматург? И еще: неужели в первой большой пьесе Вампилова такие герои, как Золотуев, Репников, Таня, - это всего лишь "аккомпанемент" при "солисте" Колесове? И только ли в драме "Прошлым летом в Чулимске" "вся система отношений между персонажами работает на тему произведения"? А в "Старшем сыне", а в "Утиной охоте" - нет?
Кроме всего прочего, литературоведческий анализ автора напоминает экзекуцию, произведенную над живым, развесистым деревом. Какие-то ветви его обрублены, другие, слишком торчащие в сторону, укорочены, местами содрана кора. Человек, совершивший эту операцию, не обращал внимание на укорененность дерева в родной почве, его стройность и красоту, его устремленность к небу. Одно может утешить: читатели, взяв в руки книгу драматурга, захотят сами удостовериться, правду ли говорят о его творениях.
Острую и глубокую статью "Александр Вампилов и его критики" напечатала в иркутском альманахе "Сибирь" (1976, № 1) Майя Туровская. Уже название работы говорит о ее полемичности, но и с автором этой статьи в чем-то можно поспорить.
Майя Туровская впервые точно и саркастически метко определила, что же стоит за приевшимся уже к тому времени определением "загадка Вампилова". "Загадочным" его театр делает "грубое несовпадение того, что пишут о нем, с тем впечатлением, которое производит на читателя его театр сам по себе". То, что укоренилось в писаниях творцов вампиловской "загадки", автор статьи остроумно назвала "восторженным непониманием" творчества драматурга. Если верить сонму критиков, то "герои Вампилова - это молодежь, штурмующая будущее, озорная, ершистая, порой совершающая ошибки и всегда влюбленная в жизнь и людей, ищущая духовные, моральные, интеллектуальные ценности". "Правда, - резонно заметила Туровская, - когда читаешь критиков, как минимум добросовестных, замечаешь, что большинство этих "утепляющих" эпитетов и бодрых сентенций относятся к режиссерам, ставящим Вампилова, в лучшем случае, к отдельным ситуациям его пьес. Но всё же образ некоей веселой, непритязательной, слегка сдобренной иронией - но, впрочем, доброй, доброй, доброй! - драматургии остается господствующим".
В то же время, по мнению автора статьи, загадочным театр Вампилова делают… "видимый произвол сюжетных ходов" драматурга, "сплав достоверности и нарочитости в его театре" и "странное сочленение комического и мрачного". Едва ли все эти утверждения выдерживают критики. Сюжетные ходы в пьесах Вампилова всегда обоснованны. По поводу мнимой "нарочитости" мирингофам и компании вполне убедительно ответил однажды сам автор пьес. Что касается "странного сочленения комического и мрачного", то в произведениях русских и зарубежных классиков оно не редкость, потому что часто встречается и в жизни.
К удивлению, М. Туровская согласилась с одним из критиков в том, что "духовную ситуацию героя определенного типа в жанре драмы наиболее полно выразили сначала Арбузов, потом Розов и Володин, а за ними Вампилов". Но в литературе, как известно, важно не только то, что выразил автор, но и как выразил. Думается, Вампилов выразил духовную сущность "героя определенного типа" трагичнее, художественно ярче и мощнее, чем другие уважаемые драматурги.
В статье М. Туровской немало суждений неубедительных, а то и туманных. К примеру, сравнивая произведения Розова, Володина и Вампилова, она утверждает, что "сложность героя" в пьесе Розова "В добрый час" и во многих других его "молодежных" пьесах, а в особенности в сочинениях Володина "обнаружила себя в форме отрицательного выражения положительного начала". Что это за необыкновенная "форма", остается гадать.
И далее:
"Тогда-то, на излете и на выдохе "володинского" театра появился театр "вампиловский". Герой снова сознательно отошел на дистанцию своего душевного "предместья". Его лелеемая тайна потеряла высоту и стесняющуюся идеальность, приземлилась и стала прозаической или даже тягостной".
Тут опять многое идет от желания вставить новый самобытный и крупный талант в привычный ряд "предшественников". Не вырос же он, этот талант, из ничего, должны же быть у него учителя? Должны. И они были. Достаточно перечитать рассказы Вампилова, его первые драматургические опыты да и записные книжки, чтобы увидеть: учителями будущего мастера были русские и зарубежные классики. Можно предположить, зная, как серьезно, вдумчиво относился Вампилов к творческой учебе, к опыту корифеев театра, что он читал, а то и видел на сцене пьесы Арбузова, Розова и Володина, драматургов-ровесников. Но была и "высшая школа", в которой неустанно учился драматург из Сибири, - школа классики.
Автор статьи сниженно, ернически пересказывает содержание пьесы "Прощание в июне", видя в ней "привычные каноны "молодежных" пьес". Золотуев кажется ей "леоновским персонажем", убитая "дуэлянтом" Букиным сорока - "чеховской чайкой". Она, не приводя примеров, говорит о "пародиях и перепевах", будто бы присутствующих в этой пьесе.
Так же лихо, как говорится, в два счета препарирует она и драму "Прошлым летом в Чулимске": "Если бы нужно было доказательство чеховской традиции у Вампилова (хотя следы влияний в его пьесах можно обнаружить от Горького до Леонова), то этот малый житейский повод - палисадник… дает его. Дальше разыгрывается "сюжет для небольшого рассказа" о грубо вытоптанном, как палисадник, чувстве Валентины. Разыгрывается в ситуациях провинциально-мелодраматических… и все это стечение страшноватых обстоятельств, нужных, чтобы высвободить в конце концов Шаманова из добровольной чулимской ссылки и заставить совершить "поступок", на самом деле восходит к его же, Шаманова, главной мысли, выраженной в разговоре с Валентиной о палисаднике:
- Напрасный труд… Потому что они будут ходить через палисадник. Всегда".
Возникает ощущение, что три-четыре года спустя после гибели Вампилова его наследие еще не оценено по достоинству, что в статьях даже опытных и беспристрастных авторов видны "наезженные колеи", "столбовые пути", по которым привычно и бойко двигалась тогдашняя критика.
Вот и М. Туровская то и дело сбивается на какие-то странные выводы. О пьесе "Старший сын": "Заботливо выстраиваемая автором кольцевая композиция внутри себя заключает такой произвол случайностей, совпадений, разоблачений и нелогичных поступков, что это приводит в недоумение критиков… Между тем странности фабулы вампиловских пьес зависят не только от положения героя в сюжете (?), но и от положения его в жизни - иначе, от главного жизненного явления, проходящего темой сквозь все парадоксы вампиловского театра".
"Для меня, - признаётся автор статьи, - доказательство бытия его (Вампилова. - А. Р.) мира - в постоянных возвращениях и превращениях одних и тех же навязчивых мотивов, персонажей, сюжетных схем. Это дано только таланту истинному, одержимому своей идеей".
По поводу "случайностей, совпадений и нелогичных поступков" уже говорилось. А вот обвинение в том, что драматург будто бы "постоянно возвращается к навязчивым мотивам, персонажам и сюжетным схемам", - это новенькое. Только где они, эти навязчивые мотивы и прочее? Взгляд автора в произведениях един, его духовные требования одни, его отношение к земному долгу человека одно, это да. Но можно ли единство духовного мира художника сводить к "навязчивым мотивам"? Забавно, что все эти надуманные "особенности" вампиловских пьес, оказывается, присущи… только истинному таланту!
* * *
Журнал "Вопросы литературы" опубликовал в 1976 году (№ 10) большую обстоятельную статью К. Рудницкого "По ту сторону вымысла. Заметки о драматургии А. Вампилова". Поклонники вампиловского таланта, думается, проявили к ней особый интерес, потому что ее автор в свое время написал монографию о Сухово-Кобылине, творчество которого Александр Валентинович хорошо знал и любил. Помню, восторженно говоря о классике русской драматургии, Вампилов называл мне имя исследователя его творчества Константина Рудницкого.
Автор статьи ведет беседу об искусстве Вампилова очень живо, доступно, даже обманчиво доступно, потому что "простой", ясный разговор этот открывает глубины творчества драматурга, его броскую самобытность, художническую смелость. Думаешь: как же несуразно выглядят многие "ученые" записки, выступления на бесчисленных симпозиумах, диссертации, посвященные творчеству Вампилова, перед заинтересованным, вдумчивым и понятным разговором о самом важном в его наследии! Словно отброшены затертые обертки и явлена на свет сама драгоценность.
Константин Рудницкий писал: "Одни считают, что театр Вампилова - прямое продолжение опыта Леонова, Арбузова, Розова, Володина, другие видят в нем последователя чеховских традиций. Называют и Горького. Упоминают Достоевского. Та же разноголосица слышна и в попытках определить, что представляют собой герои Вампилова. "Праведники", - убежденно говорит один критик. "Бесхарактерные, склонные к компромиссам", - замечает другой. "Сломленные люди", - припечатывает третий. "Романтики", - уверяет четвертый. "Фанатики, одержимые", - поддакивает ему пятый. "Просто чудаки", - улыбается шестой. "Лишние люди", "аморфные души", - хмуро сообщает седьмой. И так далее. Разным восприятиям вампиловских героев сопутствует и разное понимание авторского мироощущения. Одним очевидна возвышенная приподнятость Вампилова, другим - сентиментальность, едва ли не слащавая, третьим - сухость, трезвая и холодная объективность, а иным даже и мрачный пессимизм".
Что же принес в театр Вампилов? Послушаем автора статьи.
"Сцена - царство условностей, где вымыслу предоставлены безграничные права. Случайное недоразумение она готова превратить в великую комедию (ничтожного заезжего чиновника приняли за всемогущего ревизора) и в великую трагедию (вспомним хотя бы платок Дездемоны). Однако долгий путь развития психологической драмы укротил возможности вымысла и урезал свободу игры. Чехов первый доказал - и более чем убедительно, - что театр может обойтись и без маловероятных, "чрезвычайных" комических или трагических положений, подсказанных фантазией автора, что в будничном однообразном течении дней скрытый драматизм общественного бытия обнаруживает себя с огромной силой. И чеховская концепция театра прочно утвердилась на русской сцене, стала основной, доминирующей…
Вампилов же, вовсе не отказываясь ни от изощренной тонкости психологизма, ни от достоверности бытописательства, ни от пристальной наблюдательности, рискнул тем не менее переосмыслить и изменить наиболее распространенные принципы композиции пьесы. Технику легкомысленного водевиля он заставил служить идейно значительным целям, уверенно полагая, что абсурдность сценической ситуации, совершенно невообразимой в повседневной будничности бытия, может - и должна! - подобно сильному лучу прожектора, прорезавшему туман, вдруг ярко высветить характерные черты реальности, которые ускользают от внимания писателя, послушно повторяющего ее едва заметные движения, старательно фиксирующего привычные коллизии: гладкие или шероховатые, плавные или неровные. Точно таким же способом Вампилов приспособил и подчинил своим намерениям надежный, выверенный механизм мелодрамы, ее готовность пользоваться крайностями резких противопоставлений, прибегать к эффектам жестким и безотказным, толкать персонажа к обрыву, где надо тотчас, немедля выбирать между добром и злом: налево пойдешь - будешь герой, направо пойдешь - будешь злодей, а третьего не дано. И грубая техника мелодрамы в руках Вампилова тоже вдруг обрела необычайную подвижность, гибкость, и она тоже оказалась способна проникать в сокровенные сферы едва уловимых, смутных движений души, которые (по крайней мере, всегда так считалось) мелодраме недоступны. Ремесло Вампилов легко, без всякого видимого усилия превратил в искусство".
В статье рассыпаны замечания, передающие восхищение автора талантом драматурга:
"Он (Вампилов. - А. Р.) вообще организует подобные происшествия (объяснение Зилова за закрытой дверью, где, как он предполагает, находится жена, а на самом деле - уже юная любовница) с редкостной грацией; в "Истории с метранпажем"… негодующая жена застает мужа в чужой постели, и никто ей не докажет, что он безгрешен. Невероятно? Конечно. Выдумка? Без сомнения. Но какая огнедышащая лава достоверности переливается через ее края! Как неотразимо подлинна жизнь, вдруг пойманная в петлю вымысла!"
О Кудимове:
"Ненадолго появившись в доме Сарафановых, он успевает продемонстрировать свои достоинства. И тем не менее сценка, которая и Чехову сделала бы честь, являет собой полную катастрофу Кудимова".
Очень раскованно, свободно и понятно любому читателю ведет Рудницкий разговор об особенностях вампиловской театральности, его творческого почерка.
"Да, пьесы Вампилова нередко начинаются как водевили и какое-то время ведутся как водевили - наиболее наглядный тому пример "Старший сын" ("Предместье"), - но потом в них происходит сдвиг, надлом, они наполняются новым, непомерно важным, непереносимо серьезным для водевиля смыслом, и мы с ужасом замечаем вдруг, что вместе с персонажами повисли над пропастью, это рядом с ними - и рядом с нами - катастрофа, трагедия. Только что Калошин в "Истории с метранпажем" с перепугу притворялся больным, симулировал, и мы потешались над ним, а у него вдруг настоящий инфаркт, и врач говорит: "Тише… Он умирает".
Да, пьесы Вампилова иной раз отчетливо повторяют канон мелодрамы. Хотя бы "Прощание в июне": ректор Репников - циник, его дочь Таня - существо идеальное, а между ними, между отцом и дочерью, между холодным расчетом и безоглядной любовью, между злом и добром - студент Колесов. Все это - в схеме. Но внутри ее, за чугунной старинной оградой, бурлит сегодняшняя молодая жизнь: ощутима атмосфера чистоты, непорочности, раскованности чувств. И хотя мелодрамой как будто всё заранее вычерчено и вычислено, тем не менее выясняется, что драматурга нисколько не стесняет и ни к чему не обязывает ее трафаретная логика. Вампилов, когда хочет, пользуется всей этой механикой и, когда хочет, ее отбрасывает…
В ситуациях, Вампиловым придуманных и подстроенных, театральных по самой своей природе, живут и действуют не условные театральные фигуры, но вполне реальные, тотчас же узнаваемые, неотразимые конкретные сегодняшние люди. Они входят на территорию вымысла, на подмостки игры, не поступаясь - ни на гран - собственной жизненностью. И как они себя поведут, оказавшись на подмостках, - это уж их дело… Стечение обстоятельств зависит от воли автора, а поведение действующих лиц - от их собственной воли… Система случайностей, организуемая фантазией Вампилова, - хитрый и тонкий способ познания действительности, постижения характеров".
Непринужденно, образно говорит критик о пьесе "Старший сын":
"Дурашливая кутерьма, весело разбежавшись, как обычно у Вампилова, вдруг подкатывается к настоящей беде и застывает перед ней озадаченно и растерянно. Легкому и безмятежному пиликанью водевильных скрипочек внезапно отвечает глубокий, влажный звук виолончели. Водевиль уступает дорогу драме". (Драме старого Сарафанова, его семьи, добавим мы.)
А вот как размышляет К. Рудницкий о другой комедии: