Начинали с рабфака свой путь в ту же атомную проблему будущий первый директор первого в СССР центра по разработке ядерного оружия в "Арзамасе-16" дважды Герой Социалистического Труда Павел Михайлович Зернов и создатель мощной школы конструкторов-зарядчиков, Герой Социалистического Труда профессор Давид Абрамович Фишман…
Впрочем, для той эпохи это было скорее правилом, чем исключением.
Уже Ленин смотрел на дело так:
"Мы пойдём себе своей дорогой, стараясь как можно осторожнее и терпеливее испытывать и распознавать настоящих организаторов, людей с трезвым умом и с практической смёткой, людей, соединяющих преданность социализму с умением без шума (и вопреки суматохе и шуму) налаживать крепкую и дружную совместную работу большого количества людей в рамках советской организации".
Тридцатые годы в этот принцип внесли лишь один корректив: испытывать и распознавать настоящих организаторов "как можно осторожнее и терпеливее" уже не было времени. Их распознавало само время, и негодные быстро отбрасывались.
23 июня 1931 года на совещании хозяйственников Сталин констатировал:
"Ни один господствующий класс не обходился без своей собственной интеллигенции…
Советская власть учла это обстоятельство и открыла двери высших учебных заведений по всем отраслям народного хозяйства для людей рабочего класса и трудового крестьянства…
Если раньше, при капитализме, высшие учебные заведения являлись монополией барчуков, то теперь, при советском строе, рабоче-крестьянская молодёжь составляет там господствующую силу…"
Как должны были воспринимать и воспринимали эти слова сотни тысяч советских студентов в сотнях новых советских вузов? Ответ однозначен: с желанием как можно лучше освоить знания и как можно лучше использовать их для дела строительства умной и благодатной жизни для всех народов СССР.
В 1928 году таких молодых энтузиастов, будущих учёных, инженеров, педагогов и врачей, было всего 159 800 человек на весь Союз - не так уж и много по сравнению с 1913 годом, когда в высших учебных заведениях обучалось 112 тысяч студентов.
Но уже в 1932 году их было 594 тысячи.
В 1937-м - 550 тысяч…
А к 1941 году - 811,7 тысячи человек.
Это означало, что за десять предвоенных лет в стране были воспитаны миллионы молодых специалистов только высшей квалификации! И все они были ориентированы на потребности живой жизни, и все были ею востребованы!
Исследователь советской науки профессор Лорен Грэхэм из США в 80-е годы писал:
"Революции 1917 г. произошли в стране, находившейся в критическом положении. В общем Советский Союз был отсталой и слаборазвитой страной, для которой скорейшее решение основных экономических проблем было жизненно необходимым. Как это часто бывает в слаборазвитых странах, которые все же располагают небольшим слоем высокообразованных специалистов, предыдущая научная традиция России имела преимущественно теоретический характер".
Вот цифровая иллюстрация к этому общему тезису: в 1913 году российские вузы выпустили 2624 юриста, 236 священнослужителей и всего 65 инженеров связи, 208 инженеров путей сообщения, 166 горных инженеров, сотню строителей (вместе с архитекторами).
И даже инженеров фабрично-заводского производства было выпущено чуть более двух тысяч. Всего-то!
А массовый календарь-справочник на 1941 год предлагал молодым гражданам СССР выбирать из более чем семи сотен институтов: индустриальных и политехнических, машиностроительных и механических, энергетических, горных, металлургических, химико-технологических (сразу 10 штук!), строительных и архитектурных, авиационных (7 штук!), пищевой промышленности и общественного питания, медицинских, сельскохозяйственных, педагогических, библиотечных, экономических и многих других…
Одних институтов физической культуры к 1941 году новая Россия имела шесть - в Москве, Ленинграде, Минске, Харькове, Тбилиси и Баку. А среди экономических, например, институтов особо были выделены плановые институты и институты народнохозяйственного учёта.
Даже сегодня, на современный капитализированно-дебилизированный взгляд, эти перечни выглядят буднично и привычно, хотя получение высшего образования из проблемы хорошего аттестата о среднем образовании, позволяющего выдержать конкурс хоть в МГУ, как это было в СССР, в ельциноидной "Россиянин" всё более превращается в проблему имущественного положения родителей. К тому же и структура высшего образования в "Россиянин" потихоньку возвращается к старой "расейской" - всё больше дипломированных попов и юристов и всё меньше - инженеров, геологов, учителей…
Вернёмся, впрочем, в Страну Добра.
* * *
РАБФАКИ готовили способную, талантливую рабочую молодежь к поступлению в вузы, и первый из них появился в Москве 2 февраля 1919 года. А к 1933 году на 1025 рабфаках обучалось почти 340 тысяч человек.
Однако это были далеко не просто некие подготовительные курсы, а нечто гораздо большее… Принимали туда лиц исключительно из среды пролетариата и трудового крестьянства. Путёвку на рабфак надо было заработать! Тот же, например, профессор Давид Фишман - будущий создатель ведущей конструкторской школы в ядерном зарядостроении - в пятнадцать лет стал комсомольцем, в семнадцать лет, в 1934 году, пришёл сразу на 3-й курс рабфака, а уже после его окончания поступил в Киевский индустриальный институт. Затем - перевод в Ленинград, диплом, Кировский завод, эвакуация на Урал, война и вскоре после неё - атомный "объект", первая советская бомба РДС-1 и за ней - десятилетия напряжённой Большой жизни.
Другой пример биографии деятельного, а при этом - уже "незнатного" советского человека попался мне на глаза совершенно случайно - в руках оказалась книга о комбинате "Электрохимприбор", первом в СССР заводе по электромагнитному разделению изотопов урана. Открыв её наугад, на странице 232, я обнаружил там воспоминания Владимира Михайловича Баташова, работника "ЭХП" с 1953 года, о его старшем товарище Николае Ильиче Хайдукове.
Герой этих незатейливых, но потому лишь ещё более правдивых воспоминаний прожил жизнь настолько же яркую, насколько - для Страны Добра - типичную. И я решил, что познакомить читателя с некоторыми моментами биографии Хайдукова - неплохой способ показать, в ком и в чём выразились главные приметы тех лет. Но при этом надо знать, что в своё время в Стране Добра - СССР счёт таким, как Хайдуков, шёл на сотни тысяч, если не на миллионы!
Николай Хайдуков родился в Саратовской губернии в 1902 году. В 1931 году окончил Уральский химико-технологический институт. С 1936 по 1937 год - главный инженер криолитового завода в Полевском.
По извращённым понятиям "правозащитников" и "демократов" в 1937 году инженер Хайдуков должен был оказаться одной из "жертв палача Сталина" и отправиться на лесоповал в Сибирь. Однако такими были "типичные" судьбы советских людей лишь в представлении деятелей "Мемориала". Что же до 35-летнего Хайдукова, то в 1937 году он становится начальником лаборатории Уральского НИИ минеральных солей, с 1939 по 1945 год директорствует на хромоникелевом заводе № 52 в Первоуральске, с 1945 по 1948 год находится в спецкомандировке в Германии, а в 1949 году становится начальником цеха № 3 на предприятии п/я ("почтовый ящик") № 975, ныне - комбинат "Электрохимприбор". И затем - долгие годы работы на уникальном предприятии атомной отрасли.
А вот ещё один пример яркой, но уже весьма знаменитой в Стране Добра биографии я приведу совершенно намеренно - очень уж это впечатляющий пример силы и стойкости духа, характерных для тех лет…
Знаменитый полярный исследователь Георгий Алексеевич Ушаков родился 30 января 1901 года в таёжной деревне Лазаревка в семье амурского казака. Подростком, учась в городском училище, Ушаков две зимы пользовался "комфортом" - как он сам позднее иронизировал - хабаровского ночлежного дома. В своей книге "По нехоженой земле" Ушаков вспоминал:
"…грянула социалистическая революция, очистившая воздух старого мира, как гроза, пронёсшаяся над тайгой. Я одним из первых почувствовал блага революции - получил возможность поступить в школу. Государственная стипендия окончательно избавила меня от омута ночлежного дома…"
Ушаков - фигура в советской Арктике героическая и легендарная. В 1926 году он на необитаемом острове Врангеля организовал первое фактически советское арктическое поселение, через пять лет он, в основном вдвоём со своим соратником Урванцевым, нанес на карту полярный архипелаг - Северную Землю. За два года экспедиция Ушакова прошла на собаках и лыжах около пяти тысяч километров.
Сегодня популярны занятия "экстремальными" видами спорта, повышающими "адреналин"… Ушаков и его товарищи Урванцев, Журавлёв и Ходов шли на риск не ради сомнительной забавы, а потому, что этого требовало дело. Когда Ушаков решил выйти в поход на съемку центральной части Северной Земли в опасное летнее время, он объяснял это скромно и внешне буднично:
"Многие исследователи ходили в этот период по льдам, но их передвижения были вынужденными - перед ними стоял вопрос о спасении жизни. Нам же казалось, что если человек может идти по морским льдам, когда ему угрожает гибель, то он сумеет пройти по ним для проведения обычных работ…"
В этих словах - тоже гордость советского человека:
"Нам не страшны ни льды, ни облака…"
Но вот как выглядела эта "обычная работа" через полтора месяца после выхода с базы - я цитирую дневниковую запись Ушакова от 15 июля 1931 года:
"Вчера начали с утра подъём на ледниковый щит. Несколько часов потратили на переправу через трещины в снежном забое… Пройти через трещины на собаках невозможно. Поэтому сначала частями переносили на себе груз, потом сани. Каждый брал с собой прочный шест, на котором в случае провала можно было висеть, пока подоспеет другой. Паутину трещин с грузом на спине проходили поочередно. Продвигаясь таким способом, через четыре часа мы преодолели около ста метров (выделения везде мои. - С. К. ) и выбрались на ледниковый щит…"
Как собаки уставали даже ездовые собаки. 1 июля 1931 года Ушаков записал в дневнике:
"Собаки лежат точно мёртвые. Их можно переносить с места на место, и они даже не шевелятся. Удивительно, как только они выдерживают такой путь".
Как выдерживали такой путь сам Ушаков и три его товарища, автор дневника не удивлялся. Впрочем, это не удивляло ни тех, кто готовил экспедицию Ушакова, ни тех, кто готовился прийти ей на смену. Так их формировала эпоха.
В условиях, когда на кону в "белом безмолвии" - жизнь, те же Ушаков и Урванцев оказались не первыми. Во льдах ходили Седов, Пири, Амундсен, Скотт… Однако Ушаков, Урванцев и их соратники рисковали не ради рекорда или славы, и даже не ради научного знания как такового - география сама по себе могла бы и подождать лишний год, пока с карты не было бы стёрто одно из последних крупных "белых пятен" на ней. Зато не могла ждать Россия, будущий Северный морской путь, начавшаяся первая пятилетка.
Осенью 1932 года Ушаков вернулся в Москву, и, завершая свои воспоминания "По нехоженой земле", изданные впервые в 1951 году, он написал:
"Столица встретила меня ясными осенними днями… С тех пор, как я видел великий город перед отъездом в экспедицию, прошло двадцать восемь месяцев. Для советских людей это большой срок. Страна завершала первую пятилетку, обгоняя само время… Успехи строительства отражались и на облике столицы. Тем более яркими были эти изменения для человека, проведшего два года во льдах Арктики.
Асфальт покрыл многие улицы и площади. Они стали шире, просторнее. Исчезли столь характерные для старомосковских улиц извозчики. Длинными вереницами бежали автомобили. Новые высокие здания выросли там, где два года назад я видел подслеповатые купеческие дома, обветшалые дворянские ампирные особнячки или тяжёлые и приземистые торговые лабазы. Недавно построенные многоэтажные здания попадались не только в центре города, но и на бывших окраинах; на месте старых трущоб вырастали целые кварталы, появлялись рабочие городки вокруг новых, только что пущенных заводов. Столица похорошела…
Много дней я ходил по Москве, вспоминал свои мечты о ней, когда жил среди льдов, вспоминал её ободряющий, спокойный и уверенный голос, доносившийся в Арктику по радио… Снова и снова разглядывал улицы. Всюду были черты нового, но всё оставалось родным и близким…"
Да, Россия оставалась для русских людей родной и близкой, но - уже по-новому. Об этой новой России было написано много прекрасных книг и строгих монографий, стихов и песен… Ошеломляющие по темпам и значению цифры характеризуют её рост и укрепление мощи и разума новой России.
Однако я сейчас не буду приводить цифры и факты, как бы они ни были убедительны для любого думающего человека, а отвлеку внимание читателя на скромную, хотя и важную сторону жизни любого общества - на проблему статистики, и даже на более узкую проблему - санитарной статистики…
* * *
САНИТАРНАЯ статистика - это отрасль статистики, изучающая состояние здоровья населения. Верно поставленная санитарная статистика - это ещё не достаточное, но совершенно необходимое условие для эффективной охраны здоровья народа.
В царской России высшей элите на здоровье народа было наплевать - я чуть позже приведу на сей счёт убедительные данные. Но Русская Вселенная включала в себя не только подгнивающую царскую Россию, но и Россию Вечную, Россию как носительницу Русского Добра. И поэтому не приходится удивляться, что с возникновением в России земской медицины в последней четверти XIX века начала развиваться и самобытная санитарная статистика, причём она сразу получила очевидную социальную направленность - изучались характер заболеваемости сельского населения и губительные последствия для здоровья рабочих труда на капиталистических предприятиях, были проведены пионерские исследования физического развития рабочих и прочее. Международная гигиеническая выставка в Дрездене в 1911 году показала, что русская земская санитарная статистика занимала первое место в мире в области изучения общей заболеваемости населения.
Тут, пожалуй, надо бы напомнить читателю, что это такое - земство.
В 1864 году администрация Александра II была вынуждена провести земскую реформу, введя, кроме государственного управления, элементы местного выборного самоуправления в губерниях и уездах (низшая административная единица - волость земских учреждений не получала). Земства учреждали школы, лечебницы, фельдшерские пункты и т. п. Даже в условиях царской России земство имело немалое значение. Там, где имелась земская медицина, радиус участков к 1910 году составлял примерно 15 вёрст, а там, где земское управление не было введено, этот радиус достигал 100 вёрст. То есть до ближайшего медицинского пункта было, как правило, 50–100 и более километров. Впрочем, и 15 вёрст - примерно 16 километров до хотя бы земского фельдшера было малорадостной чертой старой России.
Лучшие русские земские врачи сумели и в этих скудных условиях создать оригинальную систему медицинского обслуживания сельского населения - по тем временам единственный в истории медицины пример организованной медицинской помощи на селе в условиях капитализма. Земские врачи, учителя, статистики особенно хорошо видели язвы старой России, поэтому в большевистской партии их процент был весьма высок. В том числе и поэтому земская санитарная статистика, как и вообще земская медицина, хотя и были делом Русского Добра, не пользовались любовью властей. Царизм относился к ним неприязненно - на фоне деяний Добра особенно чётко выявлялось Зло, ставшее к началу XX века основной чертой царизма.
Октябрь и здесь всё расставил на общественно необходимые места! Уже в 1918 году в Центральном статистическом управлении был образован отдел народного здоровья, а в Народном комиссариате здравоохранения и его органах появились статистические отделы. Новая Россия строила себя на принципах Добра, а Добро не только не боится правды, но не может без неё существовать - как бы ни была она горька и неприглядна. Ведь деятельное Добро, получившее государственные права, получает и государственные же возможности по изменению положения дел в пользу Добра!
Но и без земской санитарной статистики плачевный уровень царского здравоохранения признавался самим царским государственным аппаратом. Так, в "Объяснительной записке к отчёту государственного контроля по исполнению государственной росписи и финансовых смет за 1911 год" сообщалось:
"…Организация врачебно-санитарного надзора и мероприятия по охранению народного здравия осуществляются Министерством внутренних дел за счёт сумм, отпускаемых в его распоряжение из государственного казначейства, а также за счёт земских средств и капиталов общественного призрения…"
Какие же "суммы" отпускались на здравоохранение царским казначейством? Ну, например, затраты казны на борьбу с эпидемиями чумы и холеры в 1910 году составили 1 миллион 482 тысячи рублей. Много это или мало? Можно сравнить… В 1894 году император Александр III заплатил великому князю Дмитрию Константиновичу за поместье Ореанда в Крыму, покупаемое для цесаревича Николая Александровича (будущего императора Николая II), 1 миллион 300 тысяч рублей.
Итак, на одной чаше весов - августейшая помещичья усадьба, в дополнение к длинной череде имеющихся, а на другой - ни шаткая ни валкая ликвидация эпидемии, охватившей в 1910 году 78 губерний и областей России.
Казённая "Объяснительная записка" всё же пыталась представить дела идущими неплохо и утверждала, что "труды"-де, "вложенные в дело охранения народного здравия, не остаются без положительных результатов". Увы, цифровые данные самой же "Записки" удручали:
"По имеющимся статистическим данным, смертность от заразных болезней, не считая чумы и холеры (выделение моё. - С. К. ), достигавшая в пятилетие 1901–1905 гг. в среднем 579 случаев в год на 100 тыс. населения, понизилась в 1906–1910 гг. до 529…
Несмотря, однако, на наблюдаемое, таким образом, улучшение общего состояния народного здравия, Россия в этом отношении все ещё остаётся позади большинства государств Западной Европы. Так, например, в Англии, Германии, Франции, Швеции и Норвегии число смертных исходов от заразных болезней в 1909–1910 гг. не превышало 100 случаев на 100 тыс. населения в год".
Признавала "Записка" и следующее: