//__ * * * __//
Когда на душе совсем плохо, выбор простой - или выть, или смеяться. выть легче, но тебя при этом хватит ненадолго, быстро перегоришь и окончательно сломаешься. тихий июньский вечер, воздух свеж и сладок от прошедших гроз, но свет белой ночи еще скрыт затянувшими небо тучами. Сижу в машине на безлюдной улице, радио затягивает чей-то нервный плач. На душе грустно и торжественно. Живем надеждой, надеждой бунта, революции, войны. Знаю, будем живы, пройдем и победим. Главное, лишь бы началось. а там уже ничего не страшно. Наше положение подобно состоянию тяжелобольного перед операцией: выживет, не выживет - не так уж и важно, главное, чтобы скорее начали резать.
Мысли хаотично сменяют друг друга, задерживаются, уходят и вновь возвращаются. Из головы не выходит Наташа. Что же все-таки это было? Любовь? Привязанность? Привычка? Слишком больно для привычки, слишком простой и легкий конец для любви. За любовь надо биться, биться в кровь, до изнеможения, набираться сил и снова бросаться в бой. Я же просто капитулировал, сдался без единого выстрела. Почему? Просто, воевать легче, когда мосты сожжены и нечего терять. Когда нет сомнений - нет страха. Когда некуда вернуться, то идешь только вперед до конца, не останавливаясь и не оглядываясь. Но к этому еще предстоит привыкнуть. а сердце пока еще ноет и ждет звонка.
В Вологде белые ночи и "поребрики", прямо как в Питере. И много красивых девчонок. Милые, взаимные, влюбчивые. С их появлением боль утихает, с уходом - разгорается сильнее, снова заполняя гулкой пустотой даже самые сокровенные уголки сердца.
Из дневниковых записей, 30 июня:
30 июня, четверг - собираемся в Москву. Я не был в Первопрестольной ровно месяц. Надел костюм, красную рубашку, любимый галстук - подарок сестры. Больше официоза - меньше менты цепляются. "Че рубашку красную надел, чтоб крови не было видно. Хе-хе?" Васин, казалось, уже привычный специфический юмор как-то больно резанул слух. Я сел за руль. Дождь шел стеной. Но что нам дождь? Горючки под горлышко, педаль в пол и полетели. За спиной уже сотня, проскочили село "рождественское". впереди по изгибу дороги шел видавший виды КамАЗ. Я сбросил скорость до 120 и пошел на обгон. Когда машина оказалась посередине фуры, КамАЗ стало сносить на нас. Уходя от удара, я инстинктивно немного принял влево - колесо выскочило на мокрую обочину. Пара секунд - и машину оторвало от земли. в воздухе нас перевернуло через капот на крышу, а потом еще пару раз крутануло через двери. Наконец, машина замерла колесами вверх. Сквозь гул в голове я услышал твердый и лаконичный вопрос с трепетным оттенком надежды: "Живой?". Мы болтались на ремнях головой вниз. руки и одежда были залиты кровью. Матросов первый отстегнулся, упал на крышу и полез наружу через узкую щель в окне своей двери. в голове гудело, с волос и рук сочилась кровь. Как только Вася сумел вылезти из машины, тут же разразился отборным истеричным матом. "Сейчас рванет", - раздирая руки о битое стекло, я стал выбираться из машины. Но Матросов продолжал стоять с выпученными глазами, не переставая материться. "Чего орешь? Бензин?" - "Какой бензин!? Посмотри, что от тачки осталось!".
Первые полчаса кроме радости, что остались живы, я помню с трудом. Остановилось несколько машин. Мужики помогли поставить на колеса то, что еще двадцать минут назад называлось джипом. Подъехали менты. Вася все взял на себя. вещи были разбросаны в радиусе десяти метров от машины. Все собрали и стащили на дорогу. Но ни документов, ни телефонов я найти не мог. Костюм на мне был изодран в клочья. Галстук залит кровью, которую на красной рубашке действительно не было видно. Я переобулся в кроссовки, снял галстук, закурили. Мы не доехали 30 метров до указателя "Любим 25", до Москвы оставалось 360 километров, часы показывали начало восьмого. Попутный МАЗ вытащил искореженный остов на дорогу. Я сел в машину к ментам - кавалькадой двинулись в рождественский райотдел милиции. Менты, смекнув, что им тоже может что-то обломиться, в течение получаса нашли крановщика и водил, которые согласились везти на своем КамАЗе наш металлолом в Москву. Отыскав сельмаг, я купил бутылку водки, маринованных помидоров, колбасы и сока. Вася и майор - начальник отделения пить отказались. Я пил один, пил в ментовке, напротив обезьянника, мимо шныряли косившиеся на меня милиционеры.
- Слушай, Вань, а почему тебя здесь нет? - прокричал Матросов из противоположного угла отделения, рассматривая доску "ВНИМАНИЕ, РОЗЫСК!".
- Спроси у майора! Это его хозяйство.
Через полчаса мы загрузились в кабину КамАЗа и двинулись дальше. К четырем утра были уже в Москве. встречала Наташа. разлукой она наелась за месяц. Позвонила на страх и риск. все вернулось на круги своя, вопреки воле ее отца.
//__ * * * __//
- Паша звонил, - ухмыльнулся Вася, отключив телефон. - Потерянный какой-то.
- Чего хотел? - буркнул я.
- Приехать ко мне хочет, в гости. Соскучился, говорит. - Вася почесал затылок.
- Когда?
- На этих выходных. Тебя придется засветить.
- Паша не сдаст. Если нечаянно только. С чего это ему приспичило? В любви к родной периферии замечен не был.
- Ноет, что все достало. Отдохнуть решил.
- С Пашкой весело, пока он вменяемый. Не сказал, когда женится?
- Раком встала свадьба. Родня косяка давит, - Вася вытащил из конверта щепотку табака, распределив его по бумажке. - В подробности меня не посвящал. Приедет, сам расскажет.
Визит нашего друга обещал привнести в выходные, ставшие уже пьяной формальностью, разнообразие в намозоливших глаз лицах.
Паша приехал днем в пятницу, что говорило об отсутствии у него трудовых обязательств. Вид банкира был, мягко говоря, безрадостный. Устало поздоровавшись, он изобразил хилое удивление моим присутствием.
- Я тут выпить захватил, - Паша вытащил из пакета два литра черного рома. - Пожрать_ то есть чего?
- Корм всегда в наличии, - Вася бодро прошел на кухню, подпалив конфорки с поставленными на них кастрюлями с рассольником и котлетами.
Банкир свалился на стул. Тусклое лицо отливало апатией и беспросветностью. Он молча поел, закинул в себя двести рома.
- Спасибо вам. - Паша отставил тарелку, тяжело вздохнул и, поймав мысль о своем, скрежетнул зубами. - У меня больше и друзей-то кроме вас нет, - продолжил он, начисляя себе очередной полтинник.
- Ладно, Павла, не ной! Поехали проэкскурсируем тебя по вологодским злачностям. Как-никак пятница, - Вася протянул вслед за опрокинутой рюмкой "Бакарди" малосольный огурец с тамошнего рынка.
- Вы езжайте, - Паша жалобно хрустнул огурцом. - На меня внимания не обращайте.
- А ты чего? - Вася недоуменно уставился на друга.
- А я это. Дома посижу. Хотите, супчика вам приготовлю? У меня рецепт такой есть.
- Какой супчик, Павла? Заканчивай. Выедем в город, бухнем, тоску твою разгоним.
- Да я особо не хочу, - упирался банкир. - Правда, лучше дома вас подожду.
- Случилось чего, Павлик? - Я заглянул товарищу в глаза, зацементированные печалью и безнадегой.
- Деньги кончились! - Паша махнул рукой.
- Как это? А я верил, ты будешь последний из нас, кто в этом признается, - мрачно констатировал я. - И ты решил, что на пропой мы денег не найдем?! Хорошо же ты о нас думаешь. Собирайся, поехали. Кстати, а как они у тебя так кончились? Удиви друзей захватывающей историей.
И Паша удивил.
После того, как произошло не совсем ласковое расставание с родней в кредит нарядных обещаний будущего тестя, Паша этапировал Олю в свое жилище, дабы у папы последней не закрались сомнения в искренности намерений. Накопления с прежнего места службы осваивались с жадностью смертельно больных. Оно и понятно. Пугать окружающих скромностью неприлично, а экономить на себе немыслимо. Да и зачем жаться, когда судьба уже улыбнулась тебе кривозубым бриллиантовым ртом. Паша даже не стал дожидаться официального зачисления в штат, заказав форму подполковника в Доме Юдашкина. Материю он ездил выбирать с Ольгой. Долго не ковыряясь, они выбрали самое дорогое сукно. И спустя неделю бывший банкир начал облачаться в милицейский клифт, но пока лишь в ролевых играх со своей невестой.
Однако Пашино назначение сначала отложилось на неделю, потом на месяц. Разбираясь в причинах пробуксовки своей карьеры, Паша решил, что папа отчего-то заподозрил его в малодушии перед достоинствами невесты, и на следующий день они с Ольгой подали заявление в ЗАГС. Это событие было решено отметить на даче Олиных родителей с непременным участием последних. Пьянка длилась три дня, оставив в Пашиной душе мутный осадок сомнений.
Раздавив с папой на пару флакон "Кауфмана", Паша был посвящен в тайны семейства.
- Ты понимаешь, самое дорогое, что у меня есть - это дочь, - распалялся Михаил Львович, на что молодой человек согласно кивал. - Если она будет с тобой счастлива, я вам все отдам: недвижку, акции, доли. Ты же мне теперь сын. Понимаешь, дурья твоя башка? И спрашивать я теперь буду с тебя как с сына. Вот сколько тебе лет?
- Двадцать пять, - Павел прокашлял в кулак.
- Салабон! Я в твои годы двумя магазинами заведовал. Весь дефицит через меня шел. Членов Политбюро одевал, мне ихнии бабы в ноги кланялись, на близость склоняли за румынский гарнитур, - папа перешел на шепот. - Ни хрена ты не понимаешь. У меня уже в пятнадцать лет "Волга" была. Знаешь, что такое "Волга"?
- Откуда? - Паша поморщился сомнением.
- В преферанс у фарцовщиков выиграл. Знаешь, как я в преферанс играю? Я в четырнадцать лет на картах десять килограмм рыжья скопил. Цацек там всяких золотых, бриллиантов с голубиные яйца.
- И куда вы их дели? - Паша непредусмотрительно перебил тестя.
- Я клад зарыл. - Голос Михаила Львовича упал на шипение. - В Красногорском районе Московской области, в лесу.
- В каком лесу? - икнул Паша, испугавшись собственной непочтительности, что, впрочем, осталось незамеченным.
- Возле поселка Юбилейный, триста метров вдоль просеки, под гнилым дубом. Летом, сын, мы пойдем и отроем. Мне для вас, дети мои, ничего не жалко, - всхлипнул Михаил Львович и за складки на шее притянул к себе Пашу, лобызнув его сивушной слюною. - Только там лес страшный. Там вурдалаки живут, я специально там закопал, чтобы все боялись. Ну, ты же мужик, Павел! Не испугаешься? Мужик, а? Знаешь, какой я мужик?
- Какой? - Паша напряженно соображал, как ему соскочить с прожарки головного мозга.
- Видишь шрам? - Михаил Львович тыкнул Паше в щеку указательным пальцем правой руки, на котором болталась золотая гайка с бледно-зеленым камнем.
- Ну? - Паша краем глаза разглядел затянувшийся рубец.
- Это я на Тихом океане акул ловил на гарпун. Вытащил одну такую здоровенную.
Думал, готова, и решил у ней клык выломать для Илюши, младшего нашего.
- У Ольги брат есть? - Конкуренту на наследство Паша был неприятно удивлен.
- Конечно. Боль и радость моя. У мальчика церебральный паралич, наследственность тяжелая по маме, да еще после пяти абортов. - Михаил Львович высморкался. - В тульском интернате учится. О чем я рассказывал?
- Как у акулы зубы дергали.
- Точно! Ну, вот подошел я к ней, взял пассатижи. И только руку туда запустил, как она, сука моржовая, хлоп и меня за палец. Еле пришили, хреново срослось - шрам остался.
Не терзаясь в дальнейших откровениях, Михаил Львович хлопнул залпом двести и пошел по нужде в сад. Паша решил, что пора отползать в спальню к любимой.
Пьянка продолжилась следующим вечером. Президент Геральдического союза, которым, как оказалось, тоже являлся Михаил Львович, "поддавал угля" дьютифришной косорыловкой и героическими воспоминаниями.
- Ты знаешь, что я богат? - то ли вопрос, то ли утверждение, в чем Паша сразу и не разобрался, шоколадной стружкой припудрил и без того приторные мечты банкира. - Но мало кто знает - насколько.
Взятая Михаилом Львовичем пауза могла бы явиться входным билетом в ГИТИС. Паша замер. Папа продолжил:
- Десять лет назад в Занзибаре революция случилась. Я тогда командовал отрядом спецназа ГРУ. Нашей задачей было не допустить смену власти. Но силы оказались не равны. Император был тяжело ранен, он умирал у меня на руках. Последней волей правителя было назначение меня регентом при единственной его наследнице-принцессе Нури, которую враги продали в рабство. Я не мог не исполнить последнюю волю короля, и спустя год после мучительных поисков я нашел принцессу в одном из борделей на Садовом, - папаша высморкался. - Ну, значит, вызволил ее из плена и поселил на спецдачу КГБ. Короче, там сейчас в этом Зимбабве наши спецслужбы по поручению Путина готовят реставрацию монархии. Девочка моя чернож… станет королевой, а я директором всего этого зоопарка. Там алмазов, Павел, алмазов, как грязи!
- Вы служили в спецназе? - Банкир решил быть последовательным в сомнениях.
- А ты мои слова под сомнения ставишь, салабон?! - рявкнул Михаил Львович.
- Что вы, просто спрашиваю, - Паша прикусил губу.
- Да у меня Звезда Героя секретным приказом, два ордена Мужества, легиона почетного… два, - папаша опорожнил стакан с виски, сплюнув обратно залетевший в рот кусок льда. - Он мне не верит! Вот, палец этот видишь? - тесть снова тыкнул Паше в глаз вчерашней царапиной.
- Ну! - с азартом кивнул банкир.
- 89-й год. Афган, под Кабулом проводили разведку. Наткнулись на спящих духов. Стрелять нельзя, только резать. Достали ножи. Двоих я четко проткнул, а третьего, когда стал резать от уха до уха, он проснулся и цап меня за палец, откусил и проглотил. Пришлось потрошить вакхабита. Палец из трахеи вырезал, уже перевариваться начал. Так я его потом месяц в кармане таскал, чтобы мне его друзья-хирурги в Боткинской пришили.
У Паши в глазах стояли слезы. Но не слезы солидарности в сострадании о временной утрате конечности будущего родственника, и даже не слезы скорби об освежеванном гражданине Афганской Республики. Паша оплакивал себя, свои погоны, свои миллионы.
Но надежда с тупым упорством боролась за мечту, убеждая здравый смысл, что даже самый дикий бред опирается на истину.
Банкир сменил тактику - перешел на грубый шантаж: сначала - назначение, потом - свадьба. С папой перешел на "ты", с мамой оставаясь на "вы", но называя ее "кухаркой". Тесть и теща кряхтели, но терпели, боясь возвращения блудной дочери.
И вот Паша сидел у нас на кухне, хныча на судьбу и на свою доверчивую влюбленность.
- Надо бы его с кем-то познакомить, - Вася отозвал меня в сторону.
- А с кем? - Я пожал плечами. - Он же спьяну нагрубит, оскорбит, обидит. Жалко девчонок, слушай потом претензии.
- Согласен. А что делать? Всю дорогу слушать это нытье под всплески в стакане. Хорошенькие выходные.
- Надо подумать. - Я достал телефон, извлекая из памяти подходящие варианты. - Может, его с Викой познакомить.
- С этой грязнулькой? - Вася ласково улыбнулся. - Почему нет?
Вика была подругой одной нашей подруги. Добрая девочка с доброй фигурой крестьянской заточки, грубо сбитой, словно специально под сельхозработы - от дойки молока до колки дров.
Неприхотливостью в образе мысли журчала легкая матерщина и нежная похабщина, струящаяся изо рта девушки тонким дымком тонкой дамской сигареты. Имя Виктория к этому образу подходило, как значок "Мерседеса" к "Жигулям". Предложение совместного ужина было встречено Викой восторженно, но удивленно. Ужин начался нервными сомнениями банкира в своей мужской привлекательности в свете отсутствия наличности, а закончился тем, чем начинается любовь, стесненная временем, свободой нравов и лошадиным запоем.
В воскресенье вечером Паша, провонявший за двое суток подкисшим "Диором", захватил меня в Москву, где ждала Наташа, вино и тушеный кролик. С чувствами дочери смирился даже Геннадий Федорович, для которого я, по легенде, был редким гостем из города-героя на Волге.
//__ * * * __//
Теплая зима, бесснежная и серая, удручала вялотекущей депрессией и скукой. В бегах я числился уже больше полутора лет. За это время статус "находящегося в федеральном розыске" не наводил жути, но уже порядком надоел. Приелся даже адреналин. Трудно было понять: то ли он не вырабатывался, то ли выдохся, то ли скис. Но волнующий мандраж, по своей природе похожий на восторг, при виде погон и серых бушлатов исчез. Я потерял страх, а вместе с ним ни с чем не сравнимый трепет гибельной радости, остроты неопределенности с фанатичной верой в предрешенность финала.
В конце октября я поставил точку в диссертации, написал несколько научных статей. Все так же стабильно пил по субботам на деньги, которые шли от сдачи моей квартиры. Когда не знаешь своего завтра, ты начинаешь в него верить, наполняя опустевшее от насущного будущее иллюзиями и мечтами. Они тебя греют, они тебя спасают. Беда, если сознание начинает размывать надежду безликостью дней- недель - месяцев, оборачивая судьбу в нескончаемой тошнотворной карусели.
Первого декабря я зачем-то позвонил Ане. Этот звонок я не смог бы объяснить даже себе. Последний раз мы виделись год назад, не разговаривали по телефону месяца четыре. Она вышла замуж за тамошнего вологодского бандюка и должна была пребывать в семейной идиллии тихой провинции.
С Аней мы познакомились спустя два месяца, как я перебрался в Вологду. Сложно было пройти мимо высокой ладно-складной девушки с вьющимися каштановыми волосами, застывшей в немых сомнениях перед винно-водочным стеллажом в центровом супермаркете "Ключ". Помог выбрать. водку. Познакомились.
Аня обладала редким даром, которым гордилась и которого боялась. Экстрасенсорику она унаследовала от отца. Пользовалась случайно, подсознательно, непредсказуемо для самой себя, выдавая на-гора ответы в самых неожиданных ситуациях. Она умела подглядывать в будущее, исподтишка копаться в чужой голове, но все это происходило спонтанно и необъяснимо. Аня была похожа на хозяйку шикарного автомобиля, которым совершенно не умела управлять, но методом "тыка" включала фары и дворники. При этом каждый раз, когда от произвольно нажатой кнопки вспыхивал свет, девушку охватывал детский восторг и взрослая оторопь.
- Максим, - представился я.
- Аня, - она улыбнулась, заглянув в глаза. - Не твое это имя. Максим.
- В смысле? - опешил я.
- Ну, тебе идет имя Иван. Максим - не твое, чужое.
- Это к родителям претензия, - поперхнулся я подобным откровением.
Аня сразу сняла трубку. Голос не баловал удивлением услышать меня, сразу перебив мои дежурно-вежливые вопросы острым замечанием: "Макс, у тебя с машиной какая-то проблема серьезная. Что-то очень странное".
- Аня, не гони жути, неделю как из сервиса забрал, - раздраженно бросил я, ошарашенный таким приветствием.
- Очень странно, - продолжала девушка. - Прошу тебя, езди аккуратнее, а лучше вообще к ней не подходи!
Я резко попрощался и отключился. Вышел из дома, сел в машину и уехал в институт решать вопрос с защитой кандидатской. Да! Теперь мне это самому кажется дико, но тогда безделье, социальный вакуум одолели настолько, что я готов был не только идти на защиту, но и к более крутым авантюрам со своей судьбой.