Да, власть разума не безусловна, и стоики были не правы, считая, что аффекты абсолютно зависят от нашей воли. Но мы можем "обманывать" и использовать их. Вот в чем могущество разума. "Могущество души определяется одною только познавательной способностью… только в одном познании найдем мы средство против аффектов…" (стр. 199). Так "аффект, составляющий пассивное состояние перестает быть им, как скоро мы образуем ясную и отчетливую идею о нем" (стр. 200). Кроме того, "поскольку душа познает вещи, как необходимые, она имеет тем большую власть на аффектами, иными словами, тем менее страдает от них" (стр. 202). Чем больше причин мы "придумываем" для объяснения аффекта, тем он менее вреден. В общем, способов борьбы с аффектами много. Но самое главное вот в чем: "чем к большему числу вещей относится какой-либо образ, тем он постояннее, иными словами, тем чаще он возникает и тем боле владеет душою" (стр. 206), а душа в свою очередь "может достигнуть того, что все состояние тела или образы вещей будут относиться к идее Бога" (стр. 207). "Познающий себя самого и свои аффекты ясно и отчетливо любит Бога и тем более, чем больше он познает себя и свои аффекты" (стр. 207). "Такая любовь к Богу должна всего более наполнять душу" (стр. 207). Тот же, кто любит Бога, "тот не может стремиться, чтобы и Бог в свою очередь любил его" (стр. 208). "Блаженство не есть награда за добродетель, но сама добродетель" (стр. 221). "Даже поскольку мы познаем Бога, как причину неудовольствия, то подвергаемся удовольствию" (стр. 208), поэтому "никто не может ненавидеть Бога" (стр. 208). Смерть поэтому вовсе не является злом, которого нужно бояться. Ведь "человеческая душа не может совершенно уничтожиться вместе с телом, но от нее остается нечто вечное" (стр. 211). Несчастливы те люди, кто прожил жизнь так и не позаботившись о том, чтобы душа совершенствовалась, т. е. становилась "более вечной". Более вечной же душа становится только в результате наиболее совершенного третьего рода познания, т. е. интуиции. Эта любовь – сама любовь Бога, которой Бог любит себя, и в мире нет ничего, что может ее уничтожить. Таким образом, в системе Спинозы, Бог и человек не абсолютно различны. Бог есть в человеке, когда человек любит Бога и познает его. Любить и познавать Бога – основной "пафос" спинозовской "Этики".
"Этика" Спинозы принадлежит к разряду произведений, которые можно назвать вечно будоражащими, дискуссионными, скандальными. Поэтому мыслители во все века обращались к ней и находили много предвосхищений своего творчества. Так, спинозовское учение об аффектах то и дело напоминает психоанализ З. Фрейда. Ж. Делез находил в текстах Спинозы параллели с Ницше. Вторая часть "Этики" вдохновляла известного советского психолога Л. С. Выготского. Альберту Эйнштейну была более симпатична первая часть.
Книга Спинозы – это провокация, вызов. Написанная весьма соблазняющим "геометрическим способом" на манер Евклидовских "Начал", этика Спинозы не оставляет другого выбора, кроме как принять ее целиком или же целиком отвергнуть. Вот почему все, как было упомянуто в начале очерка, находятся "в плену у Спинозы". Вот почему вдумчивые мыслители находят у Спинозы свои и чужие корни. На подвиг, на отвержение и переосмысление всех аксиом спинозовской "Этики" во всем объеме в философии, в этике, в политике никто не решался. Да, многие начинали с других аксиом, многие вводили дополнительные определения. Спинозу ругали лишь за "недостаточность" его начал. Прощание со Спинозой будет означать и прощание с Новым Временем. Но в мире нет этики, которая бы отважилась на такое прощание.
Понятие отчуждения у Гегеля, Фейербаха и Маркса
Термин "отчуждение" всегда был юридическим и означал передачу права одного лица другому. Впервые термин "отчуждение" появился в философских текстах в Новое Время. Его употребляли Т. Гоббс, Ж-Ж. Руссо, просветители и прочие в одном и том же значении. В политических доктринах этих философов единичные индивиды находясь в естественном состоянии отчуждали свои права в пользу какого-то общественного института, например, государства. В английском языке слово имело также и политэкономическое значение и применялось для названия процесса выброса большой партии товара на рынок.
И. Кант использовал слово "отчуждение" очень редко и то в его общепринятом социально-политическом значении. И. Г. Фихте впервые употребил термин "отчуждение" в философском смысле. Полагание объекта есть не что иное, как становление субъекта внешним, т. е. отчужденным. Но и объект теперь есть ставший внешним разум. В акте полагания субъектом объекта и тот и другой становятся друг от друга отчужденными.
В свою очередь молодой Шеллинг, споря с Фихте, говорил, что процесс, изображаемый последним, встречает трудности. То, что Фихте зовет отчуждением и полаганием Шеллинг зовет обусловливанием:
"Обусловливание означает действие, посредством которого нечто превращается в вещь; обусловленное означает то, что стало вещью; тем самым становится ясным, что ничто не может быть положено как вещь через самое себя, т. е. что безусловная вещь представляет собой противоречие. Безусловное есть или раз то, что совершенно не превращаемо в вещь, в принципе не может быть превращено в вещь" (цит. по: Лукач Д. Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества. М. 1987 г. стр. 585).
Гегель в "Феноменологии духа" стремится диалектически решить эту проблему: "В непосредственном наличном бытии духа, в сознании, есть два момента: момент знания и момент негативный по отношению и знанию предметности. Так как дух развивается и раскрывает свои моменты в этой стихии, то им свойственна эта противоположность и все они выступают как формы сознания. Наука, идущая этим путем, есть наука опыта, совершаемого сознанием; субстанция рассматривается в том виде, в каком она и ее движение составляют предмет сознания. Сознание знает и имеет понятие только о том, что есть у него в опыте, ибо в опыте есть только духовная субстанция, и именно как предмет ее самости. Но дух становится предметом, ибо он и есть это движение, состоящие в том, что он становится для себя чем-то иным, т. е. предметом своей самости, и что он снимает это инобытие" (Гегель Г. В. Ф. Соч. т. IV стр. 19).
В дальнейшем у Гегеля термин "отчуждение" употребляется как синоним первого отрицания, тогда как второе отрицание – это снятие отчуждения. Быть отчужденным значит быть отрицательно определенным. Более того, такое отрицательное определение может оказаться единственно возможным, отражающим сущность. Например, природа у Гегеля не имеет и не может иметь положительного определения. Она есть всецело инобытие духа, она всецело не – у – себя, она имеет свою сущность вне – себя, она есть сама внешность.
Человек в его истории – это уже возвращение абсолютной идеи к себе самой. "… история, есть знающее, опосредствующее себя становление дух, отрешенный во времени; но это отрешение есть точно так же отрешение от себя самого; негативное есть негативное себя самого. Это становление воспроизводит некоторое медлительное движение и последовательный ряд духов, некоторую галерею образов, из них каждый, будучи наделен полным богатством духа, именно поэтому движется так медлительно, что самость должна пробиться сквозь все это богатство своей субстанции и переварить его. Так как завершение духа состоит в том, чтобы в совершенстве знать то, что он есть, свою субстанцию, то это знание есть его уход внутрь себя, в котором он покидает свое наличное бытие и передает свое формообразование воспоминанию" (там же с. 433).
Здесь возникает проблема объективности общества, его развития, законов этого развития, причем значение той мысли, что люди сами делают свою историю, нисколько не умаляется. История, таким образом, понимается как диалектическое, богатое взаимодействиями и противоречиями развитие человеческого рода, осуществляемое социолизированными индивидами через практику. Гегель сделал тем самым исключительно важный шаг вперед в диалектическом понимании связи субъективности и объективности. С одной стороны, по сравнению с социальной теорией прежнего материализма, не способной связать субъективную роль человеческой практики с объективностью общественной закономерности, трактовавшейся преимущественно натуралистическими (климат и др.) и не сумевшей выбраться из антиномий, связанных с преувеличением одного их этих, бравшихся неподвижными моментов. С другой стороны, Гегель сделал большой шаг вперед по сравнению с Кантом и Фихте, у которых необходимость и объективность образуют по отношению к свободе и практике совершенно другой, иной по происхождению, чуждый мир.
Отчуждение у Гегеля имеет и позитивный смысл, благодаря ему творится предметность, антитезис. А антитезис есть такой же полноправный член триады как тезис и синтез.
Зрелый Гегель в "Науке логики", "Энциклопедии философских наук" стремится все более и более совершенствовать категориальный аппарат, проводя грань между собственно категориями и представлениями или образными выражениями. Слово "отчуждение" все реже и реже появляется в его работах. В конце концов, Гегель помещает его туда, откуда оно и было первоначально взято, а именно в сферу социально-политического и экономического мышления.
На правах категории слово "отчуждение" функционирует только "Философии права" – последней работе Гегеля.
В человеческой истории абсолютный дух имеет два момента – субъективный дух и объективный дух. Объективным духом и занимается "Философия права". Здесь разбираются такие понятия как собственность, договор, моральность, добро, нравственность, семья, гражданское общество, государство и др. Субстанция духа и основное понятие "Философии права" есть свобода. Все вышеперечисленные определения есть определения свободы. Свобода это свобода лица, личности. Но "лицо должно дать себе внешнюю сферу своей свободы, чтобы быть как идея… Разумность собственности заключается не в удовлетворении потребностей, а в том, что снимается голая субъективность личности" (Гегель Г. В. Ф. Философия права. М. 1990 стр. 101).
Поскольку, как уже отмечалось, природа есть внешнее себе самой, т. е.
не принадлежит себе, то само бытие устроено так, что человек как существо свободное и духовное имеет право на природные вещи. Он вступает во владение вещами природы либо посредством физического захвата, либо посредством формирования, т. е. трудовой или творческой деятельности, изменяющей природную форму вещи, либо посредством обозначения, т. е. оставления на вещи знака собственной воли.
Второй момент собственности – потребление. "Потребление есть эта реализация моей потребности посредством изменения, уничтожения, поглощения вещи, лишенная самости природа которой тем самым открывается, и вещь, таким образом, выполняет свое назначение" (там же стр. 115). Поскольку вступление во владение – более изначальная категория, чем потребление, то притязания всевозможных теоретиков на собственность, которая не используется есть неправовые притязания. Собственнику виднее, что делать с вещью. Вещь объявляется бесхозной только по прошествии определенного срока давности, когда очевидно, что воля владельца не может простираться на нее.
Что потребление это не сущность, а лишь одна сторона собственности, говорит и тот факт, что как собственник "я могу и отчуждать мою собственность, т. к. она моя лишь постольку, поскольку я вкладываю в нее мою волю, так что я вообще отстраняю от себя свою вещь как бесхозную или передаю ее во владения воли другого… Если давность есть отчуждение с непрямо выраженной волей, то истинное отчуждение есть волеизъявление, что я не хочу более рассматривать вещь как мою. Все это в целом можно понимать и так, что отчуждение есть истинное вступление во владение вещью. Непосредственное вступление во владение есть первый момент собственности. Собственность приобретается также посредством потребления, и третий момент есть единство этих двух моментов – вступление во владение посредством отчуждения" (там же стр. 121). Вою власть над вещью я проявляю в самой большой мере, когда дарю ее, когда ее отчуждаю, когда перестаю проявлять над ней власть. Поэтому дар требует от-даривания (см. Бодрийяр, Мосс и др.).
Но то, что составляет собственно личность и сущность самосознания не может быть отчуждено. Это свобода воли, нравственность, религия. Это определения самого духа, а не безвольные, несвободные вещи природы, в которые мы полагаем волю, а затем изымаем ее. В процессе освобождения из своей природной непосредственности человек становится самим собой, т. е. становится собственником самого себя, т. е. свободы, религии, нравственности. До тех пор, пока человек не стал собственником себя, он обладает свободой, нравственностью и религией лишь в себе, т. е. потенциально. Но ход истории направлен так, что это потенциальное становится реальным, становится для – себя.
И это уже та собственность, которую человек не может передать и отчуждать. До этого момента "примерами отчуждения личности служит рабство, крепостничество, неспособность обладать собственностью, несвобода собственности и т. д., отчуждение разумности интеллекта, моральности, нравственности, религии происходит в суеверии, в признании за другими авторитета и правомочия определять и предписывать мне, какие поступки мне следует совершить… что мне следует считать долгом совести, религиозной истиной…" (там же стр. 122).
Сначала человек только природное существо и сфера духа является для него внешней, тогда как природа – наоборот внутренней. Поскольку природа есть по определению внешнее, то максимальная степень отчуждения состоит в принятии внешнего за внутреннее, т. е. природы за свою сущность.
Впоследствии человек постепенно избавляется от этого состояния. С одной стороны он все более осваивает дух, снимает его внешность себе и все больше освобождается от природы в первую очередь тем, что имея внутри себя дух с полным правом господствует над ней. Процесс возрастания духовности и процесс покорения природы – один и тот же процесс. Причем для Гегеля ведущим выступает первый момент, т. к. возрастание духовности есть условие возможности покорения природы. Покорение природы, например, посредством труда невозможно без предварительного усиления воли, т. к. труд по своей сути полагание воли в вещь природы. Существенным моментом является то, что человек не просто уходит от природы, оставляя ее внешней, он покоряет ее, одухотворяет, т. е. на своем пути к духу он "тащит" природу за собой или возвращает ее в дух вместе с собой. В этом смысле человек – орудие духа на земле. И в этом особенно чувствуется протестантское, а не католическое мировоззрение Гегеля. Тем более это явно, когда Гегель выступает за религиозность, которая должна быть непосредственно во мне, а не опосредствоваться другим человеком.
Таким образом, "Философия права" не только не изменяет основным интенциям "Феноменологии духа", но напротив – более конкретно разрабатывает ее идеи.
Л. Фейербах – ученик Гегеля и его критик будет нам не понятен, если его концепцию отчуждения мы возьмем вне тех задач, которые он ставит перед философией. А эти задачи тесно связаны с теми изменениями, которые Фейербах хочет внести и вносит в непосредственно предшествующую ему философию, т. е. философию Гегеля.
Во-первых, Фейербах отмечает укорененность Гегеля в протестантской теологии, как впрочем и всей философии Нового Времени. Тайную же задачу Нового Времени он видит в "раскрытии и очеловечении Бога, в превращении и растворении теологии в антропологию", – так гласит параграф 1 "Основных положений философии будущего" (Фейербах Л. Избранные философские произведения т. 1 М. 1955 стр. 136). "Только в человеке коренится Я Фихте, монада Лейбница, коренится абсолют" (там же стр. 132). Фейербах разоблачает во всех антологиях и теологиях Нового Времени антропологию. Там где Гегель говорит об абсолютном духе, Фейербах говорит о человеке. Но справедлива ли такая интерпретация, которую мы имеем у Фейербаха?
Субъект у Декарта, монада у Лейбница, Я у Фихте есть не просто слова, это определенные структуры, понятия, чей смысл достаточно точен.
Не заменяет ли Фейербах эти точные понятия неопределенным словом "человек", под которым можно понимать все, что угодно? У Фейербаха и получается, что человек это и природа, и разум, и сердце, и прочее, и прочее. Но природа, разум, любовь становятся у Фейербаха способностями человека – и только. Он, таким образом, возвращается на кантовскую позицию, ибо не может увидеть разума в природе, например. Более того, на докантовскую позицию, потому что Кант сознавал эту трудность и говорил о вещах-в-себе, Фейербах же совершенно догматически приписывает тому или иному сущему предикаты даже не позаботившись исследовать правомочность этого. Делая мышление только способностью человека, Фейербах путает мышление с размышлением. Мышление, которое описывается в "Науке логики" Фейербах не знает. "Логику… следует понимать как систему чистого разума, как царство чистой мысли. Это царство есть истина, какова она без покровов, в себе и для себя самой. Можно поэтому выразиться так: это содержание есть изображение бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа" (Гегель Г. В. Ф. Наука логики. т. 1 М. 1970 с. 103). Это, конечно, не человеческая логика, т. к. человек – уже сотворенный конечный дух. Логика у Гегеля – априори. Гегель следует тут древней греческой, а не христианской теологической традиции. Греки знали, что то, что последнее в нашем познании – является первым по сути. Если, по Гегелю, история заканчивается абсолютным духом, то им же она и должна была начаться. Природа промежуточное звено. Но именно с этим и не согласен Фейербах. Природу, которая была внешней у Гегеля, он берет за внутреннее, за сущность человека. Все то, что у Гегеля называлось сущностью самосознания для Фейербаха тоже так, но если у Гегеля, человек должен был прийти к своей сущности, то Фейербах требует, чтобы сущность пришла к человеку. Именно этим он и занимается, когда сводит религию к человеческому роду в своей "Сущности христианства". Христианство отчужденная родовая сущность человека, его внутреннее, но представленное во вне. Задача состоит в том, чтобы снять эту внешность.