- Отнюдь. Я же всю жизнь состоял в оппозиции к действующей власти - и во времена СССР, и при Ельцине, следовательно, не мог рассчитывать на благосклонность правителей. После выхода в девяносто третьем "Демгородка", посвященного расстрелу Белого дома, "Литературка" на пять лет забыла о существовании писателя Полякова. Единственная рецензия, посвященная мне, называлась "Лукавая антиутопия" и содержала призывы разобраться с автором… Словом, дожил я до пятидесяти лет без правительственных наград и дальше спокойно продолжал бы жить, если бы не инициатива коллег.
- А на медаль вы в отличие от Василия Теркина не соглашались?
- Почему же? Я был готов на все, стало интересно, чем дело закончится. Параллельно наблюдал, как к пятидесятилетию награждают Машу Арбатову, потом этого… как его?.. забыл фамилию… дурацкие песни поет… Бориса Гребенщикова.
- Я не ошибся, Юрий Михайлович, вы не поклонник БГ?
- Умоляю вас! Это же чистой воды фармазонство.
- Еще Андрей Макаревич ваш ровесник, одногодка.
- Да, известный борец с советской властью. Помню, как на Совете творческой молодежи при ЦК комсомола мы голосовали за покупку для "Машины времени" новой аппаратуры. Брал и не брезговал. Сегодня у нас все оппозиционеры. Чем крепче припадал прежде к груди КПСС, тем громче сегодня кричит о заслугах перед демократией. Ну так вот… Маша, Борис, Андрей и некоторые другие выдающиеся деятели отечественной культуры свои награды получили, а мне завернули представление даже на медаль.
- Кто-то посчитал, что и это для вас много?
- Наоборот, решили снова поощрить каким-нибудь орденком. Все-таки давно человек работает, фильмов по его книгам куча снята, газету от гибели спас. Словом, начался новый этап сбора документов. Так и продолжается по сей день. Третий год волокита тянется. Даже забавно!
- Или обидно?
- Если бы мечтал о карьере или строил какие-то наполеоновские планы, был бы повод огорчаться. К счастью, к регалиям и чинам я всегда относился по-философски. Мои амбиции в литературе, в читательском признании. Но ведь известны случаи, когда нереализованное честолюбие буквально вгоняло людей в могилу.
- Например?
- Остроумнейший человек, прекрасный сатирик и пародист Александр Иванов не смог пережить того, что его обнесли Государственной премией. Он жил за границей, когда позвонили из Москвы и предложили приехать на вручение. Иванов прилетел в Россию и узнал, что в последний момент комиссия по Госпремиям изменила решение не в его пользу. Сан Саныч тут же с горя запил и помер. Поверьте, это не байка, именно так и произошло.
- Хорошо хоть вы, Юрий Михайлович, не принимаете все близко к сердцу.
- Мне хватает не только внешнего сарказма, как у Иванова, но самоиронии. Однако давайте абстрагируемся и вообразим, что человек хочет послужить державе не только из патриотических чувств, но и - частично - из честолюбивого расчета. Пару раз вот так его пнут, и он скажет: "Да идите вы к лешему, найду себе другое отечество, которое умеет ценить людей".
- У вас такая мысль никогда не возникала?
- Нет, конечно, иначе в восьмидесятые годы сочинял бы то, что нравилось советской власти, а в девяностые старался бы угодить Ельцину и его окружению. Я же всегда писал не по заказу, а по собственному желанию.
- Что не спасло вас от клейма конъюнктурщика.
- Это клевета критиков, которые не в силах смириться, что мои книги становятся популярными без их подсказок. Они ведь искренне верят, будто должны наставлять и направлять читателей. Якобы те сами не разберутся, где литература, а где - макулатура. А в случае со мной критики вроде лишним звеном оказываются, вот и злятся. Чтобы найти хоть какое-то объяснение, почему "Сто дней до приказа", "ЧП районного масштаба", "Апофегей" стали бестселлерами, решили записать меня в конъюнктурщики. Мол, Поляков пытается угодить публике, знает, что ей понравится. При этом никто не задается вопросом, в чем же был мой расчет, если "Сто дней" писались в восьмидесятом году, а вышли в свет только в восемьдесят седьмом? Похожая история и с "ЧП", тут разница между написанием и публикацией составила пять лет. Странный какой-то конъюнктурщик, не находите?
- Но вы же еще более страшное ругательство придумали - ПИП.
- Да, мой неологизм. Аббревиатура расшифровывается просто - персонифицированный издательский проект.
- Можно сказать то же самое, но по-русски, Юрий Михайлович?
- Производители чтива.
- Поименно, пожалуйста.
- Донцова, Маринина, Дашкова, Устинова и иже с ними… Как ни странно, среди ПИПов преобладают женщины.
- Вы их книги читали?
- Все равно что спросить, читал ли я кроссворд. Не для того печатается.
- Робски к ПИП-компании относите?
- Тут чуть сложнее. У дамы есть определенные литературные задатки, все зависит от того, как она ими распорядится… Но скорее всего, никак. Лет через пять ее никто не вспомнит. Поймите, я не против развлекательной книжной продукции, вопрос в ином. Никогда прежде ПИПы не претендовали на место титанов мысли.
- Но раньше, наверное, их и не было в таком количестве?
- Да, не было Донцовой, зато был ее папа. Знаете, кто он такой? Парторг московской писательской организации Аркадий Васильев - автор романа "В час дня, Ваше превосходительство", превозносящего до небес подвиги чекистов. Книги Васильева печатали такими же тиражами, как сегодня сочинения его дочки. Это одна и та же донцовщина, правда, с разной идеологической начинкой. Папа утверждал приоритет диктатуры пролетариата, а наследница прославляет буржуазные ценности. Это у них семейное. К счастью, ПИПы никогда не станут классиками: их читают, но не перечитывают. Если приведете ко мне человека, перечитывающего Дашкову или Маринину, поставлю вам бутылку.
- Чего?
- Что выберете. Но не приведете - нет таких читателей.
- А по сто страниц в день писать реально?
- Нет, конечно. Думаю, без посторонней помощи там не обходится. Говорю об этом со знанием дела.
- Негром были? Или нанимали?
- Ни первое, ни второе. Однажды, правда, писал приветствие съезду профсоюзов от имени учащихся ПТУ. В стихах. Заплатили мне за эту работу восемьсот рублей, солидную по тем временам сумму, но и жилы вымотали все. Больше за подобное я не брался. Когда говорил о посторонней помощи, имел в виду другое: я стоял у истоков сериального движения в нашей стране и готовил синопсис для фильма "Салон красоты". Потом уже сценарная группа расписывала все в деталях для каждой из ста серий. Так и значилось: кто автор общей идеи, а кто - конкретного сюжета. И с Говорухиным на "Ворошиловском стрелке" мы работали по похожей схеме: у каждого была своя зона ответственности. Это тоже нашло отражение в титрах картины. В литературе же продолжается застоявшееся лукавство. Читатели привыкли относиться к писателю как к собеседнику, им психологически трудно смириться с мыслью, что с ними разговаривает не один человек, а, допустим, восемь. Поэтому соавторы уводятся в тень, хотя честнее было бы написать, что над книжкой работал творческий коллектив под началом руководителя проекта, допустим, Днестровой.
- А к продакт-плэйсменту вы как относитесь?
- Веяние времени, от него никуда не денешься. Пытался спародировать это явление в романе "Грибной царь", а меня обвинили в том, что неправильно назвал крупную фирму по пошиву мужских сорочек. Смешно!
- Может, о цене не договорились?
- Я такими вещами не занимаюсь, это не мой уровень.
- Но Ремарку было не влом рекламировать кальвадос.
- Он попросту любил этот напиток. Мне, например, нравится черногорское вино "Вранец", я вставляю его в свои книги и делаю это абсолютно бескорыстно. Впрочем, речь у нас шла об ином. Хочу, чтобы вы поняли разницу между писателями и ПИПами. Первые заняты познанием мира, а вторые созданием продукта, который купят. Собственно, так было и раньше, но до конца двадцатого века никому в голову не приходило сравнивать одно с другим. Все понимали, где искусство, а где способ зарабатывания денег. Именно девяностые годы ознаменовались попыткой вытеснить писателей, заменив их ПИПами, которые неприятных вопросов не задают, народ не будоражат, а с писателями была одна морока, вечно они нос совали, куда не следует. Но проблема-то в том, что ПИПы все равно не стали властителями дум. Они ведь не думают, а пишут. Неужели Маринина или Устинова сформулируют национальную идею для России? Нет, это удел Солженицына, Распутина, Гранина, но с ними надо совершенно иначе разговаривать. Кажется, и наверху начинают постепенно понимать, что именно эти люди определяют смыслы времени.
- Три богатыря?
- Можно еще с некоторыми оговорками назвать Евтушенко, несмотря на то, что он несколько оторвался от нашей действительности.
- А, например, Пелевин?
- Это, конечно, литература. Хотя и ограниченная молодежной субкультурой. Вместе со мной и Улицкой Пелевин входит в тройку наиболее читаемых российских прозаиков.
- Есть еще Аксенов.
- С человеком приключилась странная вещь. Видимо, столь долгая эмиграция и вызывающее предательство идеалов собственной молодости даром не прошли. Последние романы Аксенова вроде "Вольтерьянцев и вольтерьянок" ничего, кроме жалости, не вызывают. А ведь были у Василия Павловича и иные времена, куда более успешные.
- За "Вольтерьянцев" он Букера получил. Это так, к слову.
- Ну, получил, и что с того? Моего "Козленка в молоке" даже в лонг-лист премии не включили, а книга выдержала двадцать семь переизданий, переведена на многие языки, по ней снят фильм. Без всякого Букера!
- Идем дальше: Виктор Ерофеев.
- Он вообще не писатель, а предприимчивый филолог и неплохой литературовед, в какой-то момент понявший: чтобы вести интенсивную светскую жизнь, надо написать что-нибудь беллетристическое, поскольку трудно фигурировать в бомонде с исследованием о маркизе де Саде. Есть определенная этика: чтобы тебя пригласили на международные соревнования по боксу, надо хотя бы раз получить на ринге по морде. Называться писателем без единой книжки - неловко. Вот Ерофеев и написал. Ему это дело понравилось…
- Борис Акунин?
- Пожалуй, один из наиболее ответственных и интеллектуальных ПИПов. Квалифицированный японист, прекрасно образованный и очень неглупый человек, он подошел к проблеме зарабатывания денег серьезно. Ему удалось найти (точнее, позаимствовать у Честертона) ход, который сразу выделил его из общего ряда. Акунин быстро сделал себе имя и сейчас успешно разрабатывает золотую жилу. Честь ему и хвала, но это не литература.
- А бывает миграция из ПИПов в писатели?
- Крайне редко. Обратный процесс случается чаще.
- Вы свое место в строю всегда знали, Юрий Михайлович?
- Писать начал рано, в школе. Сначала это были стихи, у меня даже вышло несколько сборников. Потом переключился на прозу. Сочиняю я тяжело, редактирую тексты до бесконечности, делаю по двенадцать-пятнадцать вариантов, поэтому не получается выпускать новую книжку чаще, чем раз в несколько лет. Правда, постоянно выходят переиздания, и моим недоброжелателям кажется, будто Поляков заполонил собою все. К пятидесятилетию у меня вышел пятитомник, согласитесь, это не так уж много.
- Ну да, по сравнению с некоторыми вашими соседями.
- Какими?
- По Переделкино.
- У меня дача напротив дома Окуджавы. Постоянно вижу перед окнами булатоманов и окуджаволюбов. Косяками ходят.
- Раздражают, наверное?
- Почему? Радуюсь, что поклонники не забывают талантливого человека. Дай Бог каждому.
- А на вашей даче кто раньше жил?
- Виталий Озеров, критик и литературовед, автор монографии "Образ коммуниста в советской литературе". Его дом сгорел, я отстраивался заново. Нет, жить там хорошо, работать комфортно. И соседи что надо…
- Словом, сиди и твори. А вы все: "В Москву, в Москву!" Неужели не можете без "Литературки"?
- Это моя работа, даже миссия, дающая, кстати, обильную пищу для ума. Один пример приведу. Года два назад мы решили возродить старую редакционную рубрику, в свое время пользовавшуюся колоссальным успехом - "Если бы директором был я". Теперь, правда, она звучала чуть иначе - "Если бы президентом был я". Затея рухнула буквально через несколько номеров. Люди не стали писать. Видимо, разочарование в реформах, во власти столь велико, что человеку не хочется даже пофантазировать, что бы он сделал, оказавшись в Кремле. В советское время кабинеты редакции были бы до потолка завалены письмами желающих дать совет правителям. А сегодня - тишина. На мой взгляд, это весьма тревожный сигнал для сидящих на самом верху. На месте Путина я посвятил бы специальное заседание совета по национальной безопасности этой ситуации безверия. Тема не менее серьезная, чем инфляция или цены на нефть с газом.
- Подскажите!
- Обязательно! Но чтобы писателей услышали, надо сначала переломить отношение власти к литературе. Пока не удается, а жаль! Мало кто обладает такой исторической сейсмочувствительностью, как писатели. Именно литература задает код всей национальной культуре.
- Так и влечет вас в высокие сферы, Юрий Михайлович! А чего-нибудь попроще, подушевнее хочется?
- Написать бы еще пару хороших книг для взрослых и хотя бы одну сказку.
- Для внуков?
- В том числе для Егора и Любы. Сюжет я уже придумал, а интонацию святого простодушия никак поймать не могу. Вот уволят из "Литературки", тогда точно засяду за сказку.
- Пожелать вам этого?
- Увольнения? Спасибо, не надо. Еще поработаю…
Беседовал Андрей ВАНДЕНКО
"Собеседник", № 27, 2006 г.
"Я человек советской цивилизации…"
- Юрий Михайлович, вы впервые приехали в Пермь?
- В восьмидесятых годах я два раза бывал в Перми - последний раз в разгар борьбы с алкоголизмом, двадцать лет назад. Отмечали юбилей Пермской писательской организации в театре. После заседания состав президиума, в котором был и я, какими-то переходами повели, как за синей птицей, в тайный подвальчик, где был накрыт стол с выпивкой. Только мы зашли, как хозяева начали хватать бутылки с водкой и прятать, поскольку дошла информация, что кто-то "сдал" мероприятие властям и едут карать. Народ впал во фрустрацию… Но коллеги-писатели не дали пропасть - юбилей мы отметили как надо.
- Вы стали известны после публикации повестей еще при советской власти. Есть ли у вас ностальгия по тому времени?
- Нормальные люди называют то время советской цивилизацией, люди ненормальные - совком. Я не только ностальгирую, но и не скрываю этого, в отличие от многих. И писал об этом, когда находился в жесткой оппозиции к ельцинской власти. Мы хотели плохое оставить в советской эпохе, а в новое общественное устройство взять все хорошее, что там было. Получилось наоборот - хорошее мы оставили в советской цивилизации, а взяли плохое. Например, оставили там серьезное внимание государства к культуре. Возьмите послание Президента страны Федеральному собранию - ни разу в нем не употреблено слово "культура". У любого здравомыслящего человека это вызывает удивление. С точки зрения соблюдения государственных интересов, советская цивилизация была более эффективной. Утрата этого качества меня сильно огорчает.
- Почему вы, успешный литератор, занялись журналистикой? Быть редактором "Литературной газеты" - нелегкое бремя.
- Я уже работал редактором газеты - "Московского литератора", до восемьдесят шестого года, когда решил уйти на вольные хлеба. Я один из немногих, кто мог себе позволить жить на литературный труд - и при советской власти, и при нынешней. У меня выходили не только книги, но и фильмы - я был соавтором сценария "Ворошиловского стрелка" Станислава Говорухина, принимал участие в создании сериалов. Материальной необходимости стать редактором "Литературной газеты" у меня не было. Мне не нравилось, что искажена реальная картина литературного процесса. Многих писателей просто не пускали на страницы "ЛГ". Со мной был такой случай. Шестого октября девяносто третьего года я выступил в "Комсомольской правде" со статьей "Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция". Это была единственная статья в центральной прессе против расстрела "Белого дома". "Комсомолку" после этого на пару дней закрывали. А меня перестали пускать на страницы "Литературной газеты". А что я такого страшного написал? Что мне непонятен способ укрепления демократии с помощью расстрела из танков парламента, который во всем мире является символом и инструментом демократии. Такая шла духовная гражданская война. Всех несогласных выбрасывали из информационного пространства. А ведь исключение из общественного сознания - для пишущего человека это и есть смерть.
- Вы хотите сказать, что при Ельцине было меньше свободы слова, чем сейчас?
- Больше всего свободы слова было с восемьдесят восьмого по девяносто первый год. Это мое личное ощущение. Я был активно работающим писателем, много печатался в газетах, вел передачи на телевидении - и хорошо знаю, когда можно было говорить все, что думаешь. Что касается цензуры, я хлебнул ее достаточно со своими первыми повестями. И если сегодня я с сочувствием отношусь к советской цивилизации, то это не значит, что я чего-то не знаю о ней - я-то как раз знаю. Многие из тех, кто стал "демократами", ничего тогда против не писали. Только - за. Обеими руками.
- Ваше отношение к литературным премиям?
- Я убежден, премии и гранты далеко не всегда идут на пользу литературе. У нас сегодня своего рода "грантократия". Поэтому писатели не только острую публицистику боятся писать, но даже показаться на публике не с тем человеком, чтобы не лишиться какой-нибудь премии.
- Ваше отношение к современному российскому телевидению?
- Мы разработали проект для телеканала "Культура" - передачу "Работа над ошибками", в которой попытались отразить другую точку зрения - не либеральную, принятую там, а народно-патриотическую. Передачу объявили в апрельской программе, но сняли с эфира после того, как посмотрело начальство. Рассказывали, один из руководителей возмущался: "Поляков говорит "советская цивилизация"… Как можно? Этого не должно быть!" В конце концов, передачу вернули, чтобы не конфликтовать с редактором "Литературной газеты". А если бы я был рядовой публицист? Телевидением, которое сегодня формирует образ и стиль жизни, руководят люди со взглядами разрушителей образца девяностых годов. Они ни морально, ни интеллектуально уже не имеют права определять духовную жизнь нашего общества, они устарели навсегда, но они везде.
- Говорят, что работа журналистом негативно отражается на писательском даре?