Тетушка Иляна сновала вокруг стола, приговаривая:
- Кушайте, кушайте, дорогие. Я еще принесу.
Борис, между прочим, оказался подписчиком "Труда". Сразу провозгласил смешной тост:
- За редакторов и корреспондентов!
Комплимент я принял на свой счет. А оказалось, по недоразумению присвоил чужую славу. У многих жителей северной части Молдавии в то время на слуху было имя спецкора "Социалистической индустрии" Новомира Лимонова, моего друга и однокурсника по университету.
С этим краем у Лимонова много было связано. В Бельцах жили его родители. Он сюда часто наезжал не только по личным делам. В конце концов замахнулся на местных партийных бонз и чиновников. Пользуясь покровительством верховной власти, они спекулировали государственными квартирами. Бандитское гнездовье и разворотил Новомир. Его пытались купить, он устоял от соблазна. Угрожали - не дрогнул. Его письма-очерки в течение года публиковала "Социндустрия". Затем весь блок (журналистское расследование) напечатал журнал "Дружба народов".
Простой люд, местечковые обыватели торжествовали. Имя журналиста Новомира Лимонова у всех было на устах. Вот и теперь прозвучало в доме Стойко. Выявились и новые детали. Оказалось, что Верховный суд МССР пытался выгородить преступную "бельцкую группировку", а за решетку угодили их жертвы. Сгустились тучи и над головой автора скандальных публикаций. Лимонову ставилось в вину: тенденциозность в изложении фактов (неопровержимых!), а также субъективизм и некомпетентность в толковании законов, что, с одной стороны, дезориентировало следствие, а с другой стороны, породило у населения искаженные взгляды на порядок учета и распределения жилого фонда. Вот такой был выдан канцелярский бред с оргвыводом: журналиста объявили "персоной нон грата".
Об этом судачили не только в высоких инстанциях. В глухих уголках республики народ на все лады обсуждал грязные дела бельцкой партноменклатуры. При этом назывались имена первых лиц республики, которые пытались выгородить "своих товарищей", погрязших в скверне. Да не просто выгородить, а еще и обелить ценой попрания человеческого достоинства неугомонных правдоискателей.
- Ворон ворону глаз не выклюет, - изрек по-молдавски русскую поговорку Стойко-старший.
Стойко-младший прибавил:
- Они все там одним миром мазанные.
И тут же прозвучало имя Пушкаша. Это он, верховный жрец Фемиды (по молдавскому региону) принял тогда на себя подлую роль: взял под защиту гнусных дельцов и тех, кто стоял в тени, за их спинами.
В конечном счете справедливость восторжествовала, но ненадолго. Через два года произошел исторический переворот. И власть каким-то чудом оказалась в руках упавших с неба демократов, которые до последнего момента выдавали себя за несгибаемых коммунистов. А я-то, как наивный вольтеровский Кандид, бродил с диктофоном и блокнотом по служебным кабинетам заговорщиков и намеревался вызнать у них секреты.
СПАСАЛИСЬ КТО КАК МОГ
Перед тем, как оказаться в Рышканах, затем в Лядовенах, несколько дней колесил я по дорогам Оргеевского района, здесь я некогда трудился в поте лица.
По привычке наведался в райком, где меня принимали в партию, в чем я не раскаиваюсь и никоим образом не сожалею. Впрочем, по ходу дела возникла маленькая заковырка. Кто-то из членов бюро задал мне "убийственный вопрос": как понимаю я демократический централизм? Когда кого-либо хотели посадить в лужу, спрашивали именно это. Без запинки перечислил я все заковыристые постулаты, забыл упомянуть последнее: о подчинении меньшинства большинству.
- И это все? - спросил как на допросе первый секретарь товарищ Епур. (В переводе с молдавского - "заяц".) А в нашей типографии работал старый еврей по фамилии Заяц. По сему поводу в районе ходили шутки, розыгрыши, анекдоты.
А вот что произошло на самом деле. На первое апреля наш Мойша позвонил в райком и по ошибке нарвался на Первого. Тот поднял трубку:
- Кто говорит?
- Заяц.
- А это Епур. Да ты, брат, смелый.
- Такими нас партия воспитала. И вообще, - типографский служка с испугу вошел в раж, - доложу я вам, заяц - зверь отчаянный. С испугу может даже волку брюхо распороть.
И что вы думаете? Через несколько дней в районе произошла кадровая перестановка. Нашего Зайца повысили в должности: он возглавил типографию при редакции.
Лично я без подобострастья относился к носителям районной власти, что не всем нравилось. Некоторых строгих моралистов раздражала моя нескромная одежда и особенно стрижка модели "кок". Но я им был нужен и они меня терпели вместе с узкими брючатами и чешскими туфлями с бронзовыми пряжками и на толстенной микропорке типа "манка". Но местные ортодоксы, обряженные в галифе и "сталинки", не упускали случая приструнить, а то и осадить несущегося вскачь, не разбирая пути, молодого франта, который публиковал свои "штучки" в республиканской прессе и даже в толстом журнале "Октябрь" (молдавский аналог союзного).
Меня всегда удручала атмосфера, царившая на заседаниях партийных бюро.
В данном случае адресованный мне вопрос, как я понимаю о демократическом централизме, имел под собой, как мне позже сказали, цель - выяснить насколько я ознакомился с уставом партии.
Судьба меня хранила. Вовремя вспомнил тезис о подчинении меньшинства большинству. При этом, не иначе как сам черт дернул меня за язык. В присутствии всего районного синклита выдал я угловатую сентенцию, что большинство не всегда право. Ведь был период, когда Ленин и его соратники были не раз побиваемы оппозиционным большинством, и все же в итоге взяли верх. Историческая правда оказалась на их стороне.
Закончил я так:
- Надо уважать иные мнения. Хотя в данный исторический момент они, может, и не отвечают потребе дня, хотя по большому счету служат великим целям нации, народа.
Вздрогнул кабинет. Задвигались в креслах зады. Зашевелились под черепной коробкой обленившиеся извилины. Обида застила глаза: "Кто им, тузам, мораль читает? Какая-то "шестерка".
Прошелестело как бы само собой словцо: "Не зрелый". Затем: "Требуется закалка".
Какое позорище: от ворот дан поворот! Я им чужой, не ихнего бора сосна. Как же буду я после этого глядеть в глаза товарищей. "Не зрелый. Требуется закалка", - это же разнесется по всему району. Все, кому не лень, станут меня поучать, а за спиной будут ухмыляться: "Тоже туда же!"
Будто из подземелья до слуха моего долетел голос Епура:
- Есть предложение принять товарища (имярек) в члены Коммунистической партии Молдавии. Вместе с тем принять к сведению некоторые колебания в его понимании и трактовке основополагающего тезиса о демократическом централизме. Все.
Второй секретарь райкома Константин Васильевич Кузьмин доверительно мне сообщил, что после моего ухода у них больше часа кипела (при закрытых дверях) дискуссия по вопросу демократического централизма. К единому мнению так и не пришли. 28 сентября 1958 года, в недрах ЦК КП Молдавии и начались разногласия, которые затем привели к расколу в коммунистической организации республики и в обществе в целом?
В основе их оказались вопросы о практике руководства республикой в том числе и несоблюдение принципа демократического централизма. Из истории известно, что на события глобального масштаба оказывают подчас решающее влияние какие-то частности, мелочи. Говорят же на полном серьезе, что Наполеон Бонапарт после взятия Москвы отказался от дальнейшего продвижения на восток из-за легкого насморка. Или вот еще парадокс. Картина мира на нашей планете была бы совершенно иной, будь у юной египетской царицы Клеопатры иная линия носа.
Оргеевский райком стоял на своем месте. Однако у здания вид был какой-то пришибленный. А на втором этаже был кавардак и ералаш. Словно, как прежде, все ушли на фронт!
Девушке в приемной я представился: такой-сякой просит аудиенции. Услыхав, что я из Москвы, красавица, виляя бедрами, юркнула в кабинет первого и моментально выскочила, как ошпаренная:
- Товарища Доменти, - промямлила, еле дыша, - нет у себя. Уехал. Вы можете зайти ко второму секретарю, товарищу Атаманенко. Он пока еще у себя.
Я перешагнул порог. Хозяин кабинета сидел среди огромного вороха бумаг. Похоже, сортировал. Документами с грифами "Секретно" и "Для служебного пользования" был устлан пол; они громоздились на стульях, диване, подоконниках. Товарищ смутился, как будто я застал его за чем-то непотребным.
Атаманенко был в этой должности недавно и не скрывал, что тяготится ею. Парень, свойский и честный, было видно, что он на кого-то очень сердит. И тут же выложил:
- У меня такое ощущение, словно в разгар боя нас предали. Вы понимаете о чем речь? - спросил меня в упор.
Непотребно седовласому "баде" казаться Незнайкой. Тем более, что позади уже была Гагаузия, Тирасполь. Участвовал в "бабском митинге", заседал за "круглым столом" с "головастиками" "Точлитмаша". Потому и признался: кое о чем наслышан, однако многое еще неведомо. Потому и завернул в Оргеев, где некогда служил верой и правдой и даже был принят в "ряды".
- В редакции своей были?
- Сразу к вам.
- И не ходите. Там мерзостно и грязно. Может, слышали "историю с географией" о нашем редакторе?
И тут же поведал сюжет, который проник даже на страницы союзного журнала "Журналист". Речь шла о нарушении моим коллегой уставных норм и этических правил. Бюро райкома исключило редактора газеты Владимира Паскару из партии. Тот вздыбился: не признал наказание справедливым. Поднял хай. Обратился с жалобами во все инстанции, дошел до парткомиссии ЦК КПСС. Все жалобы заканчивались предостережением: автор не представляет себя вне рядов партии, потому и жизнь для него теряет смысл. Авторитетная комиссия, взвесив все "за" и "против", пришла к выводу: исключение - кара слишком тяжелая. Достаточно и строгого выговора.
Победа? В каком-то смысле да. Но дальше "сюжет" день ото дня становился круче и круче. Через пару месяцев после "победы" Владимир Паскару стал Владом. На страницах своей газеты "Орхейский край" публикует открытое письмо: он-де осознал, что до сих пор шел не туда и не с теми, а потому выходит из рядов КПСС.
Секретарь райкома, не моргая, глядел мне в глаза. Видимо, ждал вопросов.
- Где же теперь этот скандалист?
- Мы называем его предателем. Перебрался в Кишинев.
- Ходит без работы?
- Что вы! Теперь же на таких спрос. Трудоустроился в Верховном Совете у Снегура. Возглавляет комиссию гласности. Теплое местечко, - прибавил Атаманенко не без зависти.
Не хотелось больше продолжать разговор на эту тему. "Партгеноссе" коснулся ее с другой стороны.
- Райком доживает последние дни. Говорят, в верхах вопрос уже решен. В воздухе носится идея самороспуска. Сперва они нас предали, разоружили, теперь сдают. Сижу вот, разбираю и сортирую архив. Признаться, пренеприятная процедура.
- Земля круглая. Где-нибудь встретимся.
В полупустом кабинете словно эхо в ответ раздалось:
- Земля круглая. Помяните мое слово, это только начало.
НАЗАД В ЛЯДОВЕНЫ
Райкомовский разговор продолжился в доме Стойки.
- Мне кажется, я совершенно уверен, - говорил Григорий Павлович, рассекая ладонью воздух, - все это только перемена декорации.
Борис выразился определенней:
- У них все давно расписано-распланировано. Бьюсь об заклад, - на скулах розовощекого богатыря обозначились каленые желваки. - Эти штучки были задуманы не в Госплане СССР, а в тихих кабинетах ЦРУ.
Подумалось, откуда в крестьянском доме такая осведомленность в "государственных делах", о чем помалкивают информационные службы, пресса и прочее. Явилась мысль о народном разуме. Это своего рода ноосфера, олицетворяющая всеобщую мудрость, разум матери-природы. А сельский люд ближе нас к природе.
В жизни все переплетено удивительным образом. Те две великие войны, потрясшие наше Отечество до основания, как и последующие за ними героические будни в восстановительный период, с которыми тоже были связаны и тяготы, и героика, и жертвы, слезы, кровь. Народ же, в общей своей массе, все принимал как ниспосланные небом испытания - покорно, безропотно. Истинно по-христиански. Потому с высоты прожитых лет тот отрезок истории воспринимается (ежели не примешаны личная корысть или политические предубеждения) как вынужденная целесообразность. Блага, по законам неба, даром не даются - от каждого требуют посильных затрат.
Не обнесла судьба горькой чашей и крестьянский род Стойко. Без единой царапины прошел дороги войны Павел Васильевич. Погиб же от вражеской пули в мирное время, в ста метрах от своего двора.
Шло заседание правления колхоза. Обсуждали хозяйственные вопросы: как лучше и быстрее собрать урожай силами только что организованной сельхозартели. Засиделись допоздна. Повестка дня исчерпана. Председатель встал из-за стола. В сей момент раздался оглушительный выстрел и звон разбитого стекла. Как подкошенный сноп упал Стойко на руки подоспевших товарищей.
Убийцу быстро нашли. Им оказался некто Сергеевич, односельчанин, в прошлом агент румынской жандармерии, известной в народе как "сигуранция". Наемный убийца понес заслуженную кару. Не сговариваясь - так уж как-то само собой вышло, - что в Лядовенах старались не упоминать имени презренного. Его предали анафеме.
Но вот повеяли новые ветра. Стали в стране переиначивать собственное прошлое. Тут-то и вынырнул словно из-под земли сын Сергеевича. Да с кучей претензий на несправедливость. Родителя своего выставлял как непреклонного борца с ненавистным сталинским режимом. Требовал безоговорочной реабилитации и очищения от политической грязи его "доброго имени". И себя не забыл. Как чадо невинно репрессированного требовал компенсации (в денежном выражении, с процентами) за моральный и материальный ущерб. И разумеется, государственное обеспечение в виде повышенного пенсиона.
Такая постановка вопроса вызвала в Лядовенах и смех, и переполох. Рассуждали по-житейски:
- Помалкивал бы "отпрыск", так он еще и выхваляется. Как бы то ни было, но ведь батька его невинную душу сгубил.
Что правда, то правда. Но и другая есть правда: за все прошлые годы никто и никогда - ни по злобе, ни по пьянке - не попрекнул сынка за родительский грех. Впрочем, и дружбы никто не водил. Костакэ рано овдовел, жил бобылем, держался особняком. Когда же жизнь в конце 1980-х взбаламутилась, вспомнили о трагической кончине первого своего председателя колхоза Стойки. Теперь уже без всякого пиетета. Тут и имя его убийцы вдруг воссияло. Вдруг и "отпрыск" поднял голову. Сергеевич-младший забегал, засуетился. Его стали приглашать в Кишинев, где он, обливаясь потом, перед телекамерами во всю клеймил сталинский режим и его пособников. Потом сделал Костакэ заявление: дескать, следовало бы смельчаку-патриоту (уже не убийца, а мститель!) хотя бы скромный памятник поставить.
"Откуда взялся этот морок?" - подумал я про себя. Затем вопрос повторил вслух в доме Стойки. Мужчины молча переглянулись. За всех ответила Надежда:
- Зачем оно вам? Все равно до конца не докопаетесь.
Григорий Павлович изрек резко, по-молдавски:
- Не лезь, женщина, в мужские разговоры!
- Верно, тут много разного понамешано, - сказал хозяин, когда мы остались в комнате втроем.
- Вам бы пожить тут, - подкинул идейку Борис. - Среди местного народа пожить и потолкаться. Материалу не то, что на газетную заметку, на большую книгу хватит.
Так на общем совете и порешили.
Когда из Бельц заявился автомедонт, я отпустил его в Кишинев, до особого распоряжения.
Сам же осел в Лядовенах.
ПО КРУГУ
По селу ходил кругами, не вступая с начальством в контакты. Поначалу посетил производственные объекты, обследовал все торговые точки. Никто не обращал на меня внимания. Только однажды возле чайной поманил пальцем участковый милиционер Попа:
- Ты уже вернулся? - спросил он, прищуря правый глаз, словно целился из "Макарова".
Я не стал служивому портить легенду:
- Так точно, товарищ старший лейтенант. Два раза уже к вам являлся. Не заставал.
- Ну ладно, гуляй себе пока, - молвил Попа как бы покровительственно.
Каждый день я менял маршрут. В зной тянуло под полог дубравы, где можно было полакомиться поздней земляникой. Ветер разносил по окрестности хлебный дух поспевающих злаков. Со дня на день ждали начала жатвы. Самая трудная и вместе с тем самая желанная крестьянская работа. Я ее тоже люблю. И если предоставляется возможность поучаствовать в страде, стараюсь не упустить счастливый случай.
Я топал пешкодралом по пыльному проселку. На повороте, у лесополосы обогнал меня старенький грузовичок. Проехав с десяток метров, резко затормозил.
- От шефов, что ли? - крикнул водитель.
Я не стал темнить:
- Корреспондент. Материал собираю.
- Ого! Ребята будут сильно рады, - открыл дверь кабины и смахнул с сиденья пыль. Взял с места в карьер.
Среди золотого пшеничного разлива возник изумрудный островок - табор механизаторов. С ранней весны и до снега колхозная братва днюет здесь и ночует. Теперь же вокруг было тихо, как на кладбище.
Возле каптерки стояла длинная, врытая в землю скамья. При необходимости на ней могла бы разместиться футбольная команда с запасными игроками и массажистами. В стороне красовалась затейливая беседка, со всех сторон увитая виноградной лозой.
Я раздвинул тяжелые плети. Казалось, ненароком заглянул в пропавшую янтарную комнату. И воздух был какой-то особенный. Сильно пахло медом. Я дышал и надышаться не мог.
Несколько минут наслаждался в одиночестве ароматом, тишиной, покоем. И в один момент все пропало: загудели, зафурыкали и зафырчали моторы. Стало дымно, чадно. И крикливо.
Пришлось выйти из засады. К этому времени колхозная братва оккупировала скамью. Мое появление несколько охладило пыл и страсти.
- К нам вот пресса пожаловала, - озорно представил меня подвозчик мой и тезка.
Отреагировали спокойно. Только один из группы, в чистой и хорошо сидевшей на плечах спецовке (похоже, бригадир), метнул в мою сторону острый взгляд, после чего последовал легкий кивок. На скамье возникла незаметная подвижка. В ряду грузных тел образовался прогал. Меня приглашали в компанию.
Всегда беру с собой в дорогу гостинцы. На сей раз в кармане оказалась нераспечатанная пачка "Мальборо". Пустил ее по кругу. В то время курево было в жутком дефиците, - и мужская половина села поголовно перешла на махру.
- Хороша "мальборка", - заметил седоусый мош Якоб, бригадный сторож. - Однако одесский "беломорчик" все же получше.
Никто и не спорил.
Бригадир со знанием дела осведомился:
- С заданием или по сигналу?
- Ехал мимо, приглянулось ваше село. Решил узнать, что за люди тут живут?
- Труженики обыкновенные.
- Работать спокойно не дают, под руки толкают, - зло проговорил бровастый дядя с шапкой курчавых волос.