Книга Алена Бомбара "За бортом по своей воле" – потрясающий человеческий документ. И если "Путешествие на "Кон-Тики" пронизано духом романтики одоления океана и цель путешествия тоже окрашена дымкой романтической дерзости, то подробный рассказ Бомбара о рискованном эксперименте пронизан благородной целью – добыть "формулу выживанья" для терпящих бедствие в море. Урок Бомбара ярок и убедителен. Это рассказ о величии Океана и величии Человека, способного противостоять самой большой стихии земли.
Заключение книги прямо обращено к двум нашим попавшим в беду мореходам. "Кто думает, что можно прославиться и просто прокатиться в Америку или еще куда-нибудь, заклинаю вас: подумайте получше или обратитесь ко мне за советом. Обманутые миражами, увлеченные заманчивой идеей, представляя себе такое плаванье как увлекательную прогулку, вы поймете всю серьезность борьбы за жизнь лишь тогда, когда уже будет слишком поздно для того, чтобы успеть собрать все свое мужество. Ваше смятение будет очень большим от сознанья, что вы подвергли свою жизнь опасности без всякой пользы".
На кругах ада
И вернемся теперь к хабаровским мореходам. Все, что было с ними в последние пять месяцев плавания, сомненья не вызывает…
Январь и февраль, как рассказывают, жили они в Индонезии на острове Рандоян. Клочок суши протяженностью в полтора километра кормит деревеньку живущих тут рыбаков. У них Медведевы нашли приют, починили кое-что на посудине. Размышляя – "а не податься ль домой?" – решили все же пойти к Австралии. "Австралия чаще всего и всегда вспоминалась в наших мечтаньях о море".
Вышли 2 марта… Время сказать, как ориентировалась "Кавасаки" в океанском пространстве. Был на борту приборчик с названием "Магеллан". Совершенная электронная штучка – нажимаешь на кнопку, и сейчас же пролетающий навигационный спутник покажет цифры твоей широты-долготы. Сверяясь с картой из атласа, плыли на юг. Нормальное было плаванье. Хватало времени любоваться красочными закатами, игрой дельфинов, сопровождавших шхуну, частым появленьем летучих рыб, за которыми гонялись нарядные корифены. Иногда ночью эти рыбки падали на палубу, разглядывая их, мореходы не представляли, что очень скоро как манну небесную будут ждать они эти ночные подношения океана.
9 мая, поужинав блинами, команда шхуны полюбовалась закатом, потом, прикидывая, где и как придется пристать в Австралии, отец и сын обошли судно и, поставив руль в нужное положенье, улеглись спать.
Шхуна шла без огней. Опасность столкнуться со встречным судном была постоянная. Но проносило. А тут, возможно, уже ввиду берегов, не пронесло. Разбудил команду шхуны страшный удар. Судно свалилось на борт, но выпрямилось, зачерпнув воды по самую рубку. "В воде, как в бассейне, мы кое-как выбрались наверх и в штормовой темени увидели только огни большого уходящего корабля. Скорее всего, он даже нас не заметил". Было 3 часа ночи. С этой минуты начинается бедствие, о котором оба Медведева не забудут теперь всю жизнь.
Разыскав ведра, еще в потемках начали выливать за борт воду, и продолжалась эта работа почти непрерывно три дня. Правый борт носовой части шхуны был вверху размочален. Плавучести "Кавасаки" это нисколько не повредило. Она держалась на воде, как и прежде, уверенно, слушалась руля, в порядке были мачты и паруса. Но все остальное…
Продукты в мешках – мука, крупа, сухое молоко, чай, сахар – перестали существовать. Осталось то, что было в жестянках: шесть банок тушенки и банка гороха. Не стало спичек. Перестал работать приемник. Не оживала радиостанция, с которой можно было на пятьдесят километров передать сигнал SOS. И, самое главное, волшебный ящичек "Магеллана", мгновенно определявший, где судно находится, был теперь мертв. Потрогав все его кнопки, мореходы осознали драматизм своего положения. Был на борту секстант, но не было хронометра – надежных, с многодневным заводом часов, а без точного времени старинный инструмент мореходов использовать невозможно. Да и не было у доморощенных моряков навыка определять координаты старинным способом. А море, оно раскинулось широко, и не за что было на нем зацепиться глазами.
Предположили, что все не так уж и страшно. Австралия близко. Через несколько дней шхуну может отнести к суше. В тот час хабаровчане не могли знать: не пять суток, пять месяцев отделяет их от желанной (теперь уж какой-нибудь!) суши.
И пошли чередой похожие один на другой монотонные дни. Первая проблема терпящих бедствие – иметь плавсредство. Оно было – шхуна вела себя молодцом. Вторая проблема всегда – вода. Пресная вода. О ней беспокоиться было не надо – в Индонезии в баки залили две тонны. И дожди, почти постоянные, все время воды добавляли. Отсутствие еды – вот что нависло страшной угрозой. Консервов хватило на несколько дней. Надо было что-то добывать в океане.
Редкие подарки ночи – две-три летучие рыбки, часто размером чуть больше пальца, даже кошку не могли бы насытить. Срочно достали лески с крючками, запасенные на Амуре. Но день за днем успеха рыбалка не приносила. А голод стал уже мучить. Заметив на корпусе судна маленькие ракушки, Медведев-старший обвязался канатом, спустился в воду и обнаружил ракушек в подводной части шхуны немало. Но были они размером с ноготь, съедобного вещества в каждой – со спичечную головку. Но делать нечего, пришлось отковыривать ракушки в сумку. Из них извлекали горсть довольно противной массы. Младший из мореходов есть ее отказался и, ослабев, перестал с постели вставать. Отец, исчерпав все аргументы убедить "есть надо, что есть", пригрозил сыну броситься за борт. Только это подействовало.
Но было ясно: на ракушках долго не продержаться, надо пытаться вырвать у океана что-то существенное. И вот на удочку наконец попался не очень крупный, килограммов на восемь, тунец. "Считаем, это был самый счастливый день в нашем не очень счастливом плавании". Наелись досыта. И в этот день Максим сказал: "Отец, я хочу жить".
С того момента за жизнь стали бороться оба Медведева.
Поржавевшие крючки с Амура ломались. Надо было что-то придумать взамен. В моторном отделении шхуны старший Медведев обнаружил моток стальной нержавеющей проволоки. "Из всего, что было запасено и что оказалось на шхуне случайно, это проволока толщиной в четыре миллиметра оказалась нужнее всего остального". Рашпилем проволоку истончили до нужных пределов и стали гнуть из нее крючки-двойники. Теперь хоть и редко, но стали попадаться гонявшие летучих рыб корифены.
Но уловы были нерегулярными. Поев однажды досыта, три-четыре дня приходилось быть без еды и опять опускаться за борт с сумкою для ракушек.
Пищу вначале поглощали сырой, но отыскался способ ее варить. Разломав компас, извлекли увеличительное стекло. Пропитав горючей жидкостью плоские ткани от старой куртки, стали на этот фитиль фокусировать солнечные лучи. И огонь появился! Газа в баллоне для печки уже не было. Устроили печь из ведра. Прорезали в нем дверцу и, обращая в топливо все, что было на шхуне из дерева, стали щепками "печку" топить, ставя наверх другое ведерко с варевом.
Смастерили из нержавейки еще острогу, приспособив для рукоятки трубку от поручней шхуны. Теперь рыбу можно было подстерегать с новой снастью.
Шхуна и все, что крутилось возле нее, интересовало акул. Однажды в одну из них Владимир Иваныч с расстояния в один метр выстрелил. Но странное дело, то ли вода обессилила пулю, то ли тело у акул крепкое, но рыба даже не вздрогнула и продолжала плыть, как плыла. Второй выстрел дал такие же результаты. Гнулся от удара в акулу и самодельный трезубец. Но надежными оказались крючки.
Акул на крючок поймали несколько штук. Как правило, были они небольшие – килограммов по десять. Но однажды у борта появились хищники крупные. В одной было не менее ста килограммов. Но и в три раза меньшая тоже казалась немалой. И эта меньшая заглотила крючок! Леской служил стальной тросик. Но акула его порвала. Пришлось тросик сделать двойным. Однако эта прочная снасть простаивала. Больше акулы не появлялись.
Зато – подарок судьбы! – однажды у самого борта увидел Максим черепаху. Она вела себя странно – пыталась цепкими коготками подвижных лап удержаться за борт. Как видно, любопытство ее разбирало. А может, важно было подержать черепахе голову над водой – подышать. Людей черепаха не испугалась. Ее жадно схватили за лапы, подняли на борт. Весила черепаха килограммов семь-восемь. И все до грамма пошло в ведро с варевом – превосходное мясо, кровь и кишки. "Даже панцирь – не затвердевший, он строгался ножом – мы поджаривали и грызли. Голод мучил нас нестерпимо и хотелось хоть чем-то набить желудок".
Тут, в рассказе, время спрессовано. Добыча перечисляется одна за другой. Реально же между уловами иногда проходило несколько дней, а то и неделя. Приходилось опять обращаться к ракушкам. "Мы слабели и теряли присутствие духа. Иногда, сидя рядом, вместе плакали".
Я спросил, мучила ли отца ответственность за сына, который не очень обдуманно был вовлечен в плаванье? "Тысячи раз! Каждый день! Эта мука была для меня нестерпимой…"
Кульминация драмы – день, когда отец почувствовал: "Заболел – явное воспаление легких. Температура была под сорок. И если бы не Максим, предпочел бы разом все кончить – акулы в мгновение ока бы разорвали". В эти страшные минуты написал отец завещание сыну, как распорядиться его телом, и просил людей за это сына не осуждать.
На шхуне было довольно лекарств. Но антибиотики, нужные в этот момент, оказались истраченными в Индонезии – ими лечились приютившие русских островитяне. Максим, разорвав "завещанье" отца, в хаосе оберток обнаружил три уцелевшие таблетки тетрациклина. "Две таблетки я выпил сразу и смог уснуть. Проснувшись, выпил еще одну, и произошло чудо – температура спала. Я чувствовал себя слабым, но одолевшим болезнь. И дня четыре спустя снова полез за борт отдирать спасительные ракушки".
Обязанности на шхуне делились так: отец охотился, сын кашеварил и чинил паруса. "Починка парусов стала для нас ежедневной работой. Мы находились в полосе штормов, и паруса каждый день рвались. Из нужных вещей на борту более всего необходима была нам швейная машинка".
Но с хорошей погодой терпящим бедствие становилось еще тяжелее. "В штиль шхуна совсем переставала двигаться, и это сводило с ума. Движенье рождало надежду пристать к земле. Стоять же было невыносимо".
Шли день за днем, неделя за неделей, и не было никакого просвета в мученьях. "Во время штиля иногда ощущалась потребность в каких-нибудь звуках. Однажды нам показалось, что слышим работу дизеля. Подводная лодка? Жадно вглядывались в гладь моря с надеждой – может быть, покажется перископ. Нет, ничего не было. И даже звуки утихли. Возможно, это были галлюцинации".
Иногда, особенно после сносной еды, приходила надежда. "Мы ведь живы и, стало быть, еще половим рыбу в Татарском озере!" (Озеро в пойме Амура.)
По ночам они иногда наблюдали за спутниками. Яркая звездочка появлялась аккуратно через час с небольшим. "Представляя, что на космическом корабле – люди, мы им завидовали: делают осмысленную работу, за ними следят, если надо, придут на помощь, по радио что-нибудь скажут…"
Встречались ли корабли? Встречались, но без последствий для терпящих бедствие. "В бинокль мы видели: на борту обратили на нас вниманье, безусловно, видят наши отчаянные сигналы о помощи, но спокойно идут своим курсом. У каждого график, да и не хочется связываться неизвестно с кем. Есть и такая сторона у прославленного морского братства".
Некоторые корабли они наблюдали издалека. Маленькую "Кавасаки" могли и не видеть. Но однажды китайское судно остановилось. "Мы подумали: спасены! Ветер мешал нашей шхуне подойти к кораблю. А с него никто к нам на помощь не шел. Спешно спустили со шхуны "тузик" (маленькую лодку) и, немощно двигая веслами, сами направились к сухогрузу. А он вдруг вспучил воду винтами и пошел своим курсом". Боясь, что шхуну оттянет ветер, двое страдальцев выбивались из сил на веслах. Сами на борт сумели подняться, а "тузик" пришлось привязать у кормы. За ночь его размотало до щепок. Это был один из самых горестных дней в пятимесячной одиссее.
И опять терзания голодом. Максим: "Отец увлекся охотой на чаек. Раньше этих спутников мы ругали. Они пачкали паруса. Теперь же мы заклинали, чтобы чайки садились и желательно на борт или на рубку". Непуганые птицы держались беспечно – "глядели куда-то вверх, и, если не делать резких движений, можно было, подкравшись, птицу схватить". Пять раз старшему из команды это вполне удавалось.
В начале беседы с Медведевыми я спросил: будь на борту кошка или собака, веселее бы плавалось? Собеседники лишь рассеянно улыбнулись: "Какое веселье, без колебания мы бы их съели".
О еде были все разговоры. Еда постоянно снилась и не в виде окороков, колбас и всякой всячины, а в виде пельменей, домашних пирожков. "Но больше всего почему-то хотелось мороженого".
Наяву же ели один раз в сутки. Жадного дележа пищи не было. Отец говорил: "Ешь, ты молодой, тебе надо больше". Сын отвечал тем же: "Тебе охотиться…" Ни одна крупинка еды не пропадала. И дело пришло к тому, что стали на шхуне голодать тараканы, "взявшие судно на абордаж" в Индонезии. За несколько месяцев на "Кавасаке" они расплодились несметно и за отсутствием каких-нибудь крошек сделались хищниками. "Мы просыпались от их укусов – припадали проклятые к ранкам или царапинам и грызли тело". А люди от голода почти готовы были есть тараканов. "В животе, казалось, все слиплось. От этого даже трудно стало дышать. Ноги внизу опухли, а вверху онемели. Однажды я глянул на себя в зеркало и отшатнулся: на меня смотрел обросший с клочковатыми волосами скелет".
Когда это было уже позади, когда еды было вдоволь и ее лишь дозировали, боясь повредить пострадавшим, сами они отметили странное искажение вкусовых ощущений. "Бананы казались отвратительно несъедобными, вкус молока вызывал тошноту". Ощущения эти прошли дней через десять.
Последняя неделя на "Кавасаки" была лихорадочной. Появились признаки близкой земли. Ночами облака отражали какой-то свет. Это были рыбаки, ярким огнем они привлекали кальмаров. Днем видели птиц с суши и даже стрекоз. Увидели, наконец, курчавую полосу какого-то острова, и в это время на грот-матче сорвало парус, а без него направить шхуну в нужную сторону было трудно.
Боясь упустить шанс приближенья к земле, несколько дней мореходы не занимались охотой и совершенно перестали питаться. "Парус надо было укрепить непременно. Но как влезть на мачту двенадцати метров, если я еле стоял на ногах! Это были страшные полчаса – влезал как во сне. Возможно, подобное состояние испытывают восходители на большие вершины гор. Думал, что потеряю сознание. Когда опустился, было полное безразличие ко всему".
Между тем шхуну ветер небыстро, но двигал к суше. И в полночь килем она коснулась песка. "Спасены! Я трогал теплую землю руками. Слышал голоса людей, треск мотоциклов… Несут к машине. А где Максим? Он на ногах. Ну слава Богу…"
Сто сорок девять дней после страшной ночи 10 мая держал людей в плену не самый большой из земных океанов – Индийский. Не самый большой. Глянув на карту, на востоке его мы обнаружим множество островов. Их, как галушек в супе, плыви – и обязательно на какой-нибудь натолкнешься. Было бы именно так, если б Медведевы могли определять координаты – место своего нахождения в океане. Тогда курс на восток – и конец всем мученьям. Но мореходы были подобны человеку в поле с завязанными глазами. На борту был секстант. "Но мы к нему ни разу не прикоснулись". Не выполнялось самое первое, самое важное условие мореплаванья – знать, где находишься. И от того – драма.
"Что главное хотели бы вы сказать людям, рискнувшим вот так же поплыть?" – спросил я Медведевых. "Не терять мужества, бороться за жизнь до конца. Шанс выжить всегда имеется", – ответил Медведев-старший. Слова младшего: "Не пускаться в странствие, когда карман пуст". Эти слова Максима не имеют отношения к ста сорока девяти драматическим дням. Они касаются чего-то бывшего перед этим и положенья, в каком оказались терпевшие бедствие после спасения.
Последняя пристань
Сиротливо и неприкаянно выглядит "Кавасаки", замытая пляжным песком. Сильно накрененная набок, без парусов шхуна похожа на подбитую и ощипанную птицу. От судна осталась лишь оболочка. Пока мореходы приходили в себя в госпитале, шхуну разграбили. Унесли все, что можно было унести днем и особенно ночью. Пляжный люд брал на память какой-нибудь сувенир, хотя бы полоску паруса, а мародеры, каких везде много, унесли бинокли, секстант, штурвальное колесо, одежду, сковородки, кастрюли, канаты, аккумуляторы. Мореходам не осталось ничего даже на память о пережитом. Заглянув на шхуну, я увидел лишь лежавший комом, пропитанный морской солью ковер, помятый чайник и слипшиеся листы справочника "Как вязать морские узлы".
Швейцарец Питер Конрад, яхту которого теченья прибили к Пхукету тремя днями раньше, чем судно хабаровчан, когда мы вместе оглядывали печальную картину запустения "Кавасаки", сказал: "Вполне обычное дело. За редким исключением именно так всегда и бывает". А вот свидетельство бывалого моряка Уильяма Уиллиса, о котором читатели уже знают. "Человек, который потерпел кораблекрушение у чужого берега, может оказаться в бедственном положении, если один на один встретится с местными жителями. Мне не раз приходилось слышать истории о том, как относились к жертвам кораблекрушений аборигены Вест-Индии. Для некоторых те времена, когда суда часто наскакивали на рифы, ограбление парусников было главным источником наживы. Они не сводили глаз с горизонта в надежде, что внезапно переменится ветер или шторм понесет судно на скалы. Они даже молились об этом в церквах. Сын пастора с одного из отдаленных Подветренных островов рассказал мне, например, такой случай: "Однажды в воскресенье мой отец заканчивал проповедь, как вдруг раздался крик на всю церковь: "Корабль тонет!" Все вскочили и с такой силой стали ломиться в дверь, что, казалось, стена вот-вот рухнет. "Проклятье! – взревел мой отец, перекрывая шум. – Дайте мне полминуты закончить проповедь, и мы все побежим на берег". И закончил службу словами: "О, Боже, смилуйся над нашими грешными душами, сделай так, чтобы это кораблекрушение было большим".
Можно пожать плечами: что осуждать – дикари! А что сказать, когда в наше время вблизи большого современного города на месте упавшего самолета вполне цивилизованные люди из-под трупов вытаскивают и уносят багаж, снимают с рук кольца, часы. Надо ли удивляться, что с беспризорной шхуны исчезло ее небогатое оснащение.
Хабаровчане с потерями примирились. В первые дни их мысли дальше еды не шли. Ну а когда увидели шхуну общипанной, огорчились, но не заплакали: "Главное – спаслись!"
На неделю двое спасшихся стали на Пхукете первыми знаменитостями. Их атаковали газетчики и телевидение. Вгорячах им много было всего обещано. Яхт-клуб обязался поставить шхуну под паруса. Местные власти обещали тоже сделать для этого все возможное. Но сенсация улеглась – данные вгорячах обещания стали подзабываться.