За землю, за волю, за лучшую долю!
Итог дня "регуляторы" достаточно справедливо оценили как свою победу. В общем, схватившись с Шепардом и победив, они могли бы зажечь всю Новую Англию, но Шейс полагал, что лучше обо всем договориться по-хорошему. Власти, однако, думали иначе. Рапорт Шепарда о "великолепном успехе", правда, был принят холодно, - штатом руководили не идиоты, и ситуацию они оценили верно. Спустя несколько дней комиссией под руководством специально прибывшего в Спрингфилд генерала Нокса, главы военного ведомства США, было отмечено, что "смутьяны", дойди дело до схватки, пожалуй, одолели бы правительственные войска, тем паче что, хотя те были намного лучше вооружены, очень многие в их рядах сочувствовали "мятежникам", вполне понимая, какими мотивами они руководствовались. "Милиционеры, - пишет историк Джонатан Смит, - прекрасно понимали, что против них стоят такие же фермеры, ремесленники и рабочие, как они сами, а посланы на подавление они людьми чужими, купцами, адвокатами и прочей знатью, многие из которых во время войны с англичанами были, в лучшем случае, нейтральны. Поэтому призывы бунтовщиков вызывали у них живейшее сочувствие, и трудно сказать, мог ли рассчитывать Шепард на повиновение большинства подчиненных". По ходу обсуждения доклада Нокса, особо подчеркнувшего, что дело закончилось хоть как-то только "благодаря патриотизму и благоразумию предводителя [то есть Шейса], смирявшего буйные страсти", власти Массачусетса приняли решение не идти ни на какие уступки и вызвать в Спрингфилд федеральные войска. Нокс, хотя и выразив "понимание нужд местных фермеров", такую позицию поддержал, отметив, что любые уступки подадут плохой пример населению других штатов, тоже требующему отмены долгов и внимательно следящему за событиями в Массачусетсе.
"Мое твердое убеждение заключается в том, - писал он, - что все вопросы должны быть решены и улажены, но нынешние беспорядки следует либо прекратить грозным ультиматумом, либо подавить грубой силой, чтобы не ставить под угрозу порядок на всем континенте". Еще более жесткую позицию занял, как и следовало ожидать, губернатор Боуден. На его взгляд, "никаких спорных вопросов не существовало, долг есть долг, и он должен быть погашен". В подписанной им прокламации "всех радетелей беззакония" предупреждали, что власти не остановятся "перед самыми строгими мерами для подавления нынешних волнений и любых восстаний, где бы они ни происходили". Соответственно отреагировало и "высшее общество": оптовики Бостона мгновенно собрали сумму, необходимую для набора "волонтеров" (не милиции!) из портовой рвани, отправив подкрепления в Спрингфилд под командованием генерала Линкольна. Параллельно попытались действовать и пряником. "Регуляторам" в целом никто и ничего не обещал, но с Шейсом работу вели нешуточную. В начале января 1787 года генерал Роберт Патнэм, знавший лидера мятежников лично и высоко его ценивший, направил "моему доброму капитану" секретное письмо, убеждая его "уйти от этих людей, беспутных гуляк и грубиянов, предоставив их самим себе". Взамен лидеру "регуляторов" предлагалось полное помилование. "Это, поверьте мне, мой храбрый друг, - писал Патнэм, - единственный верный путь спасения. Если вы явитесь с повинной, а вас не помилуют, я готов поручиться собственной жизнью. Пусть тогда меня повесят в вашей камере, но такое невозможно. Скажу больше, множество достойных джентльменов готовы немедля собрать сумму, нужную для выплаты ваших долгов, выкупа вашей фермы и полного ее обустройства". К удивлению властей штата, Шейс ответил на предложение вежливым, но категорическим отказом.
Вперед продвигались отряды…
Теперь всем было ясно, что "горячей фазы" не избежать. Мятежники, к тому времени уже успевшие организоваться, сформировав в городке Вустер "Комитет связи", - что-то типа единого центра, установили контакт практически со всеми графствами штата. Тотчас по получении известия о наборе в Бостоне "головорезов-наемников" и выступлении Линкольна на Спрингфилд, возник и "Военный комитет", естественно, во главе с Шейсом, за подписью которого было издано воззвание с призывом к "немедленному вооруженному выступлению, дабы защитить и сохранить не только права, но также жизнь и свободу народа". В документе несколько раз подчеркивалось, что "регуляторы" не хотели и не хотят гражданской войны, но не потерпят "неуважения своих прав". Всем, готовым сражаться за "настоящую свободу", предлагалось в трехдневный срок собраться и прибыть в Вустер, имея при себе оружие и запас провизии на 10 дней. В создавшейся ситуации единственным шансом на победу была "раскрутка" восстания, а следовательно, захват арсенала в Спрингфилде, после чего толпа ополченцев превратилась бы (благо ветеранов хватало) в готовую к любым событиям армию. Однако о намерениях бунтовщиков стало известно властям, внезапности не получилось, и 25 января 1787 года "регуляторы" после длительной и очень ожесточенной стычки были отброшены от цели огнем артиллерии. Спустя два дня в Спрингфилд подоспели и "волонтеры" Линкольна, с ходу (как докладывал он в Бостон, "оставив милицию генерала Шепарда охранять арсенал, ибо на большее она не решается") двинувшиеся на север, куда отвел свои отряды капитан Шейс. Особой уверенности в успехе, судя по тексту письма ("Возможно, мы сумеем одержать верх над Шейсом и его силами…"), у него не было. Что и понятно: население штата слишком откровенно сочувствовало "регуляторам", и у губернатора на столе лежал ворох петиций с протестами против "пагубной войны, беспорядков, кровопролития и опустошения в отношении храбрых, имеющих заслуги людей, всего лишь отстаивающих свои законные права".
Все было так сложно, что Линкольн, невзирая на совершенно конкретные инструкции, на всякий случай направил Шейсу еще одно письмо, вернее, два, - одно, как и Патнэм, личное (опять про суммы и ферму), второе - для всех, предлагая сложить оружие в обмен на полную амнистию. Предложение вновь было отвергнуто. От имени всех "регуляторов" Шейс ответил, что "все добрые граждане и фермеры Массачусетса готовы сложить оружие и предстать перед судом, но только если будут удовлетворены справедливые требования, изложенные в предыдущих наших петициях". К письму прилагалось пухлое разъяснение, подготовленное несколькими сочувствовавшими фермерам юристами и, в общем, доказывающее соответствие их претензий закону. Как полагает Орвиль Галь, "именно появление адвокатов, готовых безвозмездно оформить требования бунтовщиков, стало основанием указа командиру волонтеров о немедленном наступлении". К тому же ни для кого не было секретом, что ополчение "регуляторов" растет, а Шейс активно тренирует пополнение. В связи со всем этим Линкольн, незадолго до того согласовавший с Шейсом перемирие "до окончания изучения в Бостоне петиции", нарушив договоренность, бросил свои отряды на север и, пройдя форсированным маршем более 50 километров, атаковал лагерь повстанцев близ Петершэма. Удара не ожидал никто, "регуляторы" дрались отчаянно, но проиграли и в основном разбежались кто куда, однако Шейсу все же удалось увести основное ядро своих войск за границу Массачусетса, в Вермонт.
Будем жить, ребята!
Вот это уже был, действительно, удар. Но далеко не финал, что все прекрасно понимали. Сразу после "победы" Нокс направил Шепарду в Спрингфилд крайне неспокойное послание, требуя максимально усилить охрану арсенала, а Линкольн поставил перед подчиненными задачу любой ценой задержать Шейса. Был опубликован и распространен список "главных преступников", за которых - "живыми или мертвыми" - предлагалось солидное вознаграждение от властей и "приз от некоторых состоятельных патриотов". Вместе с тем власти понимали, что перегибать палку не стоит: силами милиции учинять репрессии не получилось бы, а "волонтеров" фермеры ненавидели, и попытка использовать их в качестве карателей, против чего они не возражали, могла спровоцировать взрыв. К тому же брожение распространялось, "регуляторы" появились в Коннектикуте, Вермонте и Нью-Йорке, где их отродясь не бывало, и ни в марте, ни в апреле покончить с мелкими отрядами повстанцев, атакующими места расположения "волонтеров", не удалось. В конце марта губернатор Боуден, успевший за месяц до того сообщить в Филадельфию о полной победе, вынужден был признать, что "в пограничных графствах дух восстания по-прежнему силен". Линкольну приходилось лавировать. В его приказах категорически запрещалось "проявлять впредь жестокость", предписывалось "быть отныне уважительным с дамами", а также "обеспечить безопасность пленным, даже взятым на поле боя, а тех, кто обязуется не принимать далее участия в смуте, впредь до суда, распустить по домам под честное слово".
Оценив все это, многие повстанцы, устав от безнадежной борьбы, выходили из леса и присягали, однако были и такие, кто и в мае уступать не собирался. "Их дело было правым, но безнадежным, - пишет Уильям Дайер. - Они боролись за свои права так же стойко, как те фермеры-бойцы, которые сражались против англичан у моста в Конкорде, да если говорить начистоту, они и были теми самыми фермерами, сделавшими Америку независимой". Это, однако, было уже мужеством отчаяния: в Бостоне вербовали все новых и новых "волонтеров", постепенно отводя ненадежную милицию, и шансов у бунтовщиков не было никаких. После объявления властями о начале суда над "чертовой дюжиной негодяев" - командиров армии Шейса, плененных в стычках, в Спрингфилд, к изумлению очень многих, приехал из Вермонта сам Капитан, потребовав судить его вместе с подчиненными. В просьбе не отказали: вожаков, включая Шейса, приговорили к смертной казни через повешение, около двух сотен активистов "предательского мятежа" получили более мягкие меры наказания. Правда, рядовых повстанцев, присягнувших, что впредь бунтовать не станут, в соответствии с гарантиями Линкольна, распустили, не наказывая.
Казнить нельзя помиловать
Далее началась политика. "Владельцы независимости" были напуганы не на шутку, по свидетельству месье Оттона, французского поверенного, они даже не скрывали "крайней озабоченности", и почти все, в том числе и самые-самые демократы, - кроме Томаса Джефферсона, считавшегося, да и бывшего, крайним радикалом, - настаивали на "самых жестких мерах". Лучше всех выразил общие настроения элиты США всеобщий кумир Вашингтон. "Если не хватает силы, чтобы справиться с ними, и воли, чтобы их примерно наказать, - писал он Мэдисону, - какая гарантия, что достойному человеку вообще обеспечены жизнь, свобода и собственность?" Вместе с тем далеко не глупцы, "достойные люди" сознавали и необходимость умеренности. В связи с чем, усмирив первые порывы, от кнута отказались, с позиции силы пойдя на уступки. На федеральном уровне, - под сильным давлением южных джентльменов - было принято решение созвать специальный конвент для принятия новой конституции, против чего ранее многие "владельцы независимости", и без того довольные положением дел, протестовали, а также усилить вытеснение индейцев, чтобы самым буйным искателям справедливости было где искать землю, и так далее.
Не без сопротивления, но все-таки сделала полшага назад и элита Массачусетса. Вместо в доску своего Боудена, одно имя которого бесило простонародье, губернатором стал Джон Хэнкок, тоже свой в доску, но считавшийся справедливым. Затем провели внеочередные выборы в законодательную ассамблею, состав которой расширился за счет депутатов от западных графств, ранее не имевших права голоса. Что позволило провести важные поправки к законодательству - слегка снизить налоги, отсрочить выплаты процентов по долгам, сократить полномочия губернатора, - то есть, в общем, показать, что многое из того, ради чего, собственно, и бунтовали "регуляторы", сделано. В рамках "нового курса" объявили и амнистию участникам, выпустив из тюрем активистов, в том числе и помилованных руководителей восстания. Включая, разумеется, Шейса, против которого, - при том, что повесить его требовали многие, - лично никто ничего не имел…
Глава 4
Самогонщики
Итак, после Войны за независимость США между "владельцами независимости", состригшими все купоны, и биомассой, вытащившей эту независимость на своем горбу, возникло, мягко говоря, недопонимание. Первые были довольны решительно всем, вторые - о, глупцы! - полагали, что уж теперь-то, когда проклятые англичане не действуют на нервы и не лезут в кошелек, а Шейс показал, что с народом шутки плохи, жизнь должна стать, если и не лучше, то, по крайней мере, не хуже. Как минимум, в смысле налогов и поборов, с неприятия которых, собственно, тяга к независимости и возникла. Поначалу, в общем, так считала и власть, тоже учитывая опыт ситуации с Шейсом, и несколько лет подряд сохранявшая все льготы и привилегии, доставшиеся в наследство от Британии. А затем жизнь взяла свое.
Во всем виноват Рыжий
В 1789-м, после ратификации Конституции США, выяснилось, что новое государство по уши в долгах, и деньги непонятно откуда брать. Французские кредиты, в связи с началом событий в Париже, уже не светили, внутренние займы потребностей не перекрывали, да и погашать их было нечем, - общая цифра дефицита достигла чудовищной по тем временам суммы в 99 миллионов долларов, и было необходимо искать выход. Впрочем, у Александра Гамильтона, первого в истории США секретаря казначейства, план был. Человек умный, холодный и жестокий, - очень, кстати, похожий на Чубайса и даже тоже рыжий, - лидер федералистов, считавших, что центр - все, штаты - вторично, а народ - быдло, он предложил Конгрессу свести долги штатов в единый государственный долг, доверив погашение федеральному правительству и предоставив ему для этого соответствующие полномочия. "Владельцы независимости", держатели облигаций и главные кредиторы государства, понимали, в чей карман пойдут деньги, в связи с чем не возражали.
Летом 1790 года программа была одобрена, и Гамильтон засучил рукава. Полагая, что связи с Англией следует не рвать, а, напротив, укреплять (он вообще был сторонником чего-то типа федерации с бывшей метрополией), "Рыжий" резко снизил пошлины на импорт (до тех пор - основная статья пополнения бюджета) и принялся вводить внутренние налоги. В первую очередь, акциз на спиртное, заявив, что это не просто налог, а "налог на роскошь", и в марте 1791 года, опираясь на поддержку крайних демократов, полагавших, что "чем дороже будет виски, тем меньше народ будет пить и тем больше просвещаться", протолкнул идею через Конгресс. Народ, естественно, взвыл. Но если на побережье нововведение выразилось разве что в некотором повышении цен и ухудшении качества продукта, то в "глубинных" районах, считавшихся тогда "дальним Западом", ситуация была куда хуже.
И немедленно выпил
Тамошние фермеры при англичанах пользовались льготами, положенными "пионерам фронтира", в частности, имели право беспошлинно гнать самогон "для собственного употребления, но без права вывоза на продажу", и пользовались этим правом весьма активно. К тому же в горных районах "дальнего Запада", за Аппалачами, наличные деньги были диковинкой, там царил натуральный обмен, и виски играл роль всеобщего эквивалента. Да и продавать спиртное (пусть уже и с налогом) на Восток было выгоднее, чем зерно, поскольку перевозить его по граммам было куда удобнее. А вдобавок ко всему нововведение было явно несправедливым, щадящим владельцев крупных спиртогонных предприятий Востока, но ущемляющим интересы мелких самогонщиков. Дело в том, что правительство предлагало на выбор один из двух способов оплаты: можно было уплатить за год вперед конкретную сумму, купить патент и жить спокойно, а можно было платить с галлона, по факту. "Короли виски" с Востока, производя и продавая много, естественно, покупали патент, а вот западной мелочи, гнавшей огненную воду от случая к случаю, естественно, приходилось платить с галлона, что на круг выходило вдвое больше и лишало конкурентоспособности. Возникла даже мысль, что "Рыжий", связи которого с "владельцами независимости" секретом не были, намеренно стремится разорить малый бизнес ради укрепления бизнеса крупного, - и хотя доказать верность этой догадки документально никому не удалось по сей день, но и опровергнуть тоже. Хотя пытались - ради оправдания одного из "отцов независимости" - многие.
В любом случае, "короли виски" введением акциза были довольны и всячески его поддерживали, зато терпилы встретили инициативу центра с куда меньшей радостью, чем за 20 лет до того бостонские купцы налог на чай. А центр вдобавок еще и не шел на компромиссы, раз за разом отказывая "дальнему Западу" в его просьбах: не выделялись (дефицит же!) деньги на укрепление границы, где шла очень неудачная для поселенцев Северо-Западная индейская война, категорически запрещалось продавать зерно и виски напрямую испанцам во Флориду, минуя посредников с побережья. Сами понимаете, что проблема огненной воды в такой ситуации стала не причиной дальнейших событий, но спусковым крючком.
По-простому
Протесты начались сразу, - в первую очередь в Пенсильвании. Как и положено, поначалу без лишних обострений, с обсуждений вопросов "Кто виноват?" и "Что делать?" на местных конвентах, судебных исков, а когда стало ясно, что суды на другой стороне, массированной пропагандой саботажа. Поток петиций и ходатайств, подписанных, в том числе и весьма видными персонами, заставил Конгресс и Гамильтона чуть-чуть отступить, снизив сумму налога на 1 %, но для основной массы самогонщиков это выглядело, да и было, насмешкой. Ненасильственные настроения "дальнего Запада" иссякали. 11 сентября 1791 года некий Роберт Джонсон, сборщик налогов, слывший человеком неподкупным и до жути принципиальным, был обмазан смолой, обвалян в перьях и вывезен из городка, где пытался исполнять служебный долг, с напутствием: "Против тебя лично, Боб, мы ничего не имеем, но скажи "Рыжему", что его мы вымажем не смолой". Бедняга оказался первым, но далеко не последним, мытарей били по всему краю - в Пенсильвании, Мэриленде, Вирджинии, Джорджии и обеих Каролинах, - так что по итогам 1791-го и первого квартала 1792 годов в федеральный бюджет не поступило ни цента. Над городками взвились знамена с надписью "Ни цента налогов без представительства".
То есть события шли аккурат по еще незабытым лекалам предыстории Войны за независимость, и это очень напрягало центр. Гамильтон требовал от Конгресса ввести в "мятежные районы" войска, и Конгресс не особо возражал, но генеральный прокурор Эдмунд Рандольф, изучив вопрос, наложил запрет, поскольку, по его мнению, "юридически речь шла не о мятеже, а о пока еще законной форме протеста". В зоне протестов тоже так считали. В августе 1792 года в Питсбурге состоялся второй съезд протестантов, в отличие от первого, годом ранее, прошедший красиво и с участием юристов, но по настроениям куда более радикальный. Лидеры ассоциации "Минго Крик", взявшей в свои руки управление протестами, вели речь уже о "продолжении Революции, которую у народа украли", а по итогам возникли, как когда-то, "корреспондентские комитеты" (что-то типа органов параллельной власти на местах), "народные суды" (чтобы рассматривать, справедливы ли претензии мытарей) и "командования" местной милиции, ставшей очень похожей на отряды "Сынов свободы" при старом режиме.