Кажется, что господа откупщики сильно рассчитывали на распространение пьянства в народе по случаю уничтожения крепостного состояния. Оправдались ли надежды их, основанные на знании сердца человеческого, покажут последствия. Хотя, судя по некоторым сведениям, эти водочные сердцеведцы не совсем удачно разгадали русского крестьянина, но зато, как бы в вознаграждение за неполную удачу с одной стороны, они, кажется, приобрели сочувствие за неполную удачу со стороны некоторых помещиков. Расскажу по этому случаю один факт, в истине которого да не усомнятся – по крайней мере те, которые в последнюю зиму имели случай проезжать по дороге от Нижнего до Казани. Хотя помещичье село, про которое я хочу рассказать, занимает одну лишь ничтожную точку на показанном мною пространстве, но я нарочно выбрал протяжение побольше, чтобы никого не оскорбить; а во-вторых, очень может быть, что на таком пространстве проезжие заметят не единственное фактическое доказательство сочувствия некоторых помещиков к откупщикам… В этом не определенном с географическою точностию селе внезапно появился в феврале нынешнего года кабак, которого никогда там но бывало. В этом селе не только не было никогда кабака, но помещик, как я и прежде наслышался, строжайшим образом преследовал даже тех, которые на дому имели водку в количестве более того, сколько можно ее выпить зараз, не переводя духу, почему, говорят, крестьяне этого села приучились выпивать зараз, не переводя духу, громадное количество. Одним словом, помещик был такой человек, который не мог никогда хладнокровно видеть, когда другие бывали пьяны. Проезжая по большой дороге нынешней зимой мимо описываемого селения, я до крайности удивился, увидев на самой дороге кабак. Любопытство мое так было велико, что заставило несколько исследовать причины такой несообразности. Причины оказались следующие. Когда повсюду распространилась утешительная весть об освобождении крестьян, тогда та немногочисленная партия помещиков, которую и туземцы даже называют раскольниками, сильно опечалилась этим известием; скоро печаль уступила место гневу; а так как, собственно, гневаться-то было не на кого, то они и переложили гнев свой на крестьян, которые хотя и неумышленно, но все-таки выскальзывают из-под их власти. Случилось, следовательно, и здесь то же самое, что обыкновенно случается при переложении податей, которые окончательно всегда падают на земледельца. Помещик, о котором идет речь, – человек раздражительного темперамента; он более суток не мог находиться в грустном настроении духа; у него всякое чувство быстро превращалось в гнев. В этот-то благоприятный момент предстал пред него, как бес пред грешником, поверенный по откупам с предложением двухсот рублей за одно только дозволение построить в его селе кабак. Хитер враг рода человеческого, а в этом случае и он промахнулся: момент был избран так удачно, что помещик и за пять рублей дал бы свое позволение. "Стройте хоть десять кабаков, – сказал он, припрятывая деньги. – Крестьяне теперь все равно что не мои: пусть пропьют последнюю рубашку, пусть обопьются хоть до смерти – мне какое дело! Они не мои – и мне на них наплевать!" На основании этой чисто раскольничьей логики откупщик построил в селе его хотя и не десять кабаков, как говорилось сгоряча, а всего один, – впрочем, такой величины, что и за десять послужит. Эксперты по кабацкой части рассказывали, что дело у откупщика идет отлично. Крестьяне праздновали открытие кабака с необыкновенным торжеством, подобно тому, как празднуют открытие памятника какого-нибудь великого человека. Крестьяне смотрят на кабак как на верный признак приближающейся свободы. Зацвели, вероятно, от радости лица и носы у подданных приверженца трезвости; но краснота бы еще ничего: худо то, что не одна уже тысяча рублей перешла из холщовых карманов мужичков в шелковые карманы откупщика. Помещик, некстати погорячившись, не успел размыслить даже о том, что чем беднее будут его крестьяне, тем труднее собрать с них выкуп, следовательно, тем беднее будет и сам он. Не мешало бы ему хотя на время считать крестьян своими людьми; а там, после выкупа, бросил бы их на съеденье: авось бы они сумели тогда справиться с возвращенными телам их душами без отеческой заботливости помещика.
Итак, по всем соображениям, пьянство должно бы процветать и распространяться в народе… Все влекло его к вину, а он и без того до вина охотник… Самая дороговизна, казалось, не должна была устрашить крестьянина: "Лучше не доесть, не одеться, подати не заплатить, – только бы выпить", – так ведь рассуждает пьяница. А что русский народ пьяница – в этом убеждены были столь же крепко, как и в том, что он терпелив и податлив на все. На этом-то основании откупщики и наддали сорок мильонов на торгах; по этим-то соображениям они и решились в последний откупной термин вытянуть последнюю копейку, высосать последние капли крови из мужика… И вот – с прошлого года – литература начала ополчаться против откупов, откупщики стали возвышать цену на вино, разбавленное более, нежели когда-нибудь, начальство стало подтверждать и напоминать указную цену, откупщики изобрели специальную водку, народ стал требовать вина по указной цепе, целовальники давали ему отравленную воду, народ шумел, полиция связывала и укрощала шумящих, литература писала обо всем этом безыменные статейки… Словом – все шло как следует: откупщики были довольны, полиция довольна, литераторы тоже довольны, что могут пользоваться безыменною гласностью, – народ… но кто же заботился о народе? Разве только один г. Кокорев, хлопотавший о том, чтобы народ ваш "встретил праздник тысячелетия России доброю чаркою водки"… Так и тут на первом плане все-таки была водка же, а не народ… Казалось, что самое понятие о народе нельзя у нас отделить от представления водки и пьянства. Сколько ни издавали назидательных книжек вроде "Берегись первой чарки" или "Сорок лет пьяной жизни" и т. п., сколько ни принимали полицейских мер, – ничто не помогало… Не далее как в прошлом году читали мы в одном журнале:
Меры к прекращению пьянства плохо исполняются сельскою полицею, потому что лица, составляющие сельское начальство, сами подвержены этому пороку; а затем действительное пособие в этой болезни народа может оказать духовенство и правительство: первое – влиянием на нравственность, второе – изменением откупных условий ("Отечественные записки", 1858, № 4).
Но откупные условия до сих пор те же (если не считать количественного изменения – в сорока мильонах надбавки откупной суммы), духовенство – то же, как я прежде; а между тем в разных концах России одновременно образуются общества трезвости и держатся, несмотря на все противодействия со стороны откупщиков. Какое странное, необъяснимое явление для тех, кто привык отчаиваться в русском народе и все явления его жизни приписывать единственно требованиям и велениям внешних сил, чуждых народу!.. Многие не хотели верить, когда в журналах и газетах было объявлено, что ковенские крестьяне отказались пить водку. Трудно пересказать, до каких тонких соображений доходили люди, не желавшие верить распространению трезвости. Их рассуждения очень сильно напоминали остроумие и сообразительность жителей того города, в котором Чичиков покупал мертвые души и собирался увезти губернаторскую дочку… Вот, например, одно из таких соображений, высказанное печатно г. Герсевановым ("Северная пчела", № 32). По его мнению, слух о трезвости есть не что иное, как штуки откупа, придумавшего этот слух, собственно, на том основании, что для него очень тяжелою оказалась наддача сорока мильонов на последних торгах.
Этот неожиданный обет (трезвости), не предвиденный кондициями откупа, – говорит г. Герсеванов, – направлен будто бы прямо на карманы откупщиков; против него грешно действовать, но из него можно извлечь огромную пользу, – и вот распущен слух, что обет не пить водки, данный, вероятно, небольшим числом крестьян, распространился на всю губернию, что дает полное право (?!) просить и надеяться (!) сбавки, которая может спасти от банкротства и, во всяком случае, есть чистый выигрыш для откупщиков.
Вот до каких удивительных результатов доходили иные господа: слух о трезвости, видите ли, – распущен откупщиками с тою целию, чтобы вытребовать от правительства сбавку откупной суммы!.. Скорее этакая нелепость могла поместиться в головах некоторых людей, нежели мысль о том, что народ способен отказаться от водки!..
Впрочем, в литовских губерниях находили одно обстоятельство, которое могло объяснить решимость крестьян: это – религиозный фанатизм. Все дело приписано было проповеди ксендзов, и даже на них прежде всего хотели действовать те, кому не поправилось решение крестьян – не пить… И действительно – общества трезвости в западных губерниях имели характер религиозный… В конце прошлого года (месяца через три после первого зарока, данного в Ковенской губернии, в августе) вышла в Вильне книжка "О братстве трезвости", из которой видно, что братство трезвости есть действительно религиозный институт, находящийся под покровительством папы. Вот некоторые сведения об этом братстве, сообщенные, по виленской брошюре, "Экономическим указателем" (1859 год, № 2, января 10):
Братство трезвости установлено папою Пием IX, под покровительством св. богородицы.
Епископ Самогитский есть первый представитель братства трезвости во всей Самогитской епархии. Всякий священник, принадлежащий к этому братству, есть представитель его в своем приходе. Он избирает себе из прихожан несколько благонадежных лиц в помощники.
Всякий приходский священник должен вести книгу для внесения имен и фамилий лиц, вступающих в это братство. Заглавие следующее: "Книга воздержным братьям и сестрам". Настоятель прихода или другой какой-нибудь священник, причислившись к этому братству, может принимать в оное и других лиц ежедневно, а и особенности в дни торжественные и праздничные. Каждое лицо, в день вступления в братство, обязано исповедоваться и причащаться св. тайн. При принятии новозачислившихся в это братство священник в священном облачении ведет новопоступающих членов в церковь, пред алтарь св. богородицы, где они на коленях должны повторять каждое слово обета, произнесенного священником.
Обязанности членов братства трезвости: 1) Всякий, зачислившийся в это братство, во всю жизнь свою не должен употреблять; водки, рому и араку и всего того, что из них может быть приготовлено. 2) Употребление спиртуозных напитков позволяется только в малом количестве, по назначению лекаря, в случае болезни. 3) Каждое лицо братства может употреблять только виноградное вино, пиво и мед, и то не до опьянения. 4) Все члены обязаны увещевать других лиц и склонять их ко вступлению в это братство. 5) Члены должны в каждый праздничный день читать особую молитву. 6) Все члены сего братства в день сретения господня обязаны возобновить обет, данный ими при вступлении в братство. 7) Второе число февраля, в день поминовения усопших, священник обязан говорить собранным членам увещевательную речь и отслужить панихиду за упокой души умерших членов. 8) Если кто из членов этого братства станет употреблять водку, то такого члена приходский священник обязан, если слова его не подействуют, исключить вовсе из братства; все же члены обязаны пренебрегать им и не принимать его в свое общество. Лицо, таким образом исключенное из братства, однако должно исполнять данный богу обет.
Членам братства трезвости дается притом отпущение грехов, совершенное или несовершенное.
Известия о распространении трезвости в литовских губерниях подтверждали, что главными двигателями народного дела явились там католические ксендзы. О Ковенской и Виленской губернии писали в начале февраля, что здесь все делалось одною проповедью ксендзов, без всяких принудительных мер ("Русский дневник", № 35, 13 февраля). Вследствие этого в "Русском дневнике", в начале мая (№ 96), была помещена похвала местному начальству, которое "не препятствует проповеди священников, строго наказав не употреблять принудительных мер и не задерживать распространения воздержания от крепких напитков". Особенно хвалить за такое "просвещенное великодушие", конечно, и не было надобности: нелепо было бы, если б было поступлено иначе… Но сначала многие опасались, как бы не было преследований от начальства за трезвость: до такой степени здравый смысл затемнен был мыслью о силе откупа!.. Да, правду сказать, были, с другой стороны, и такие господа, которые полагали подобное преследование необходимым! Б свое время мы сообщили "Письмо купеческого сына Бадейкина" ("Свисток", № 1), в котором переданы были рассуждения этих ревнителей порядка. Основанием их мнений было то же пренебрежение к народу, которое заставляло многих не верить справедливости известий о трезвости. То же самое пренебрежение к нравственной силе народа заставило многих приписать все дело ксендзам, когда факт оказался несомненным и прочным. В бывшей газете "Slowo" вот что писали, например, из Жмуди:
В первых числах октября и наш простой народ, убеждаемый пастырем нашего прихода с кафедры, начал и сам поговаривать об отречении, и действительно – довольно было одного слова религии: семя нравственного исправления, им зароненное, взошло в сердцах народа, и польза его стала возрастать очевидно. Входя в церковь, народ никак не мог предвидеть, насколько лучшим и исправленным он выйдет из нее… и пр.
То же писали из Виленской и Гродненской губернии в других нумерах "Slowa". И, судя по рассказам, действительно духовенство имело здесь огромное влияние на решимость крестьян отказаться от употребления крепких напитков. Вот, например, рассказ, сообщенный из Вильно в "Указателе политико-экономическом" (№ 10, 1859 года, марта 14):
В воскресенье, 1 марта, во всех римско-католических костелах в Вильне произнесены были проповеди о воздержании, с целью распространения братства воздержания или трезвости. Объяснены были правила братства и порядок вступления в оное и представлены гибельные следствия пьянства. В кафедральном соборе св. Станислава говорил тамошний викарий, ксендз Тукальский; в костеле св. Иоанна – местный вице-настоятель, ксендз Гундиус. Оба эти достойные патеры произвели самое глубокое и трогательное впечатление, и благородные их усилия, а равно и многих других благочестивых священников, уже увенчались полным успехом, ибо в тот же день в кафедральном соборе и Остробрамском костле св. Терезии уже начали вступать в братство. В кафедральном соборе первые подали пример члены виленского капитула, за ними многие помещики и чиновники и тысячи народа. Записывались до девяти часов вечера. Сегодня во множестве вступают в братство и в других костелах и исполняют условия трезвости на тех же самых основаниях, как и в Ковенской губернии. Говорят, много шинков будет закрыто: по крайней мере это верно касательно тех, которые помещаются в домах, находящихся в заведовании духовенства, и которые совершенно уничтожены. Так точно, кажется, поступает католическое духовенство и во всей виленской епархии, заключающей в себе, кроме Виленской, и губернию Гродненскую.
Радуясь усилиям духовенства и опять-таки оставляя в стороне народ, на который его внушения действовали, многие уверяли сначала, что факт отречения от водки только и мог возникнуть на почве католического фанатизма и должен ограничиться западными губерниями… Не хотели обратить внимания на то, что столь общее и внезапное движение не могло быть следствием одного красноречия, а должно было иметь причину в самой жизни… Не хотели видеть и того, что опыты отречения от водки начались во многих местах еще прежде, чем проповедь ксендзов получила столь торжественное сочувствие и организовалась повсеместно во что-то систематическое. Тот же корреспондент, который рассказывает об успехе виленской проповеди, сообщает в том же письме следующее:
Еще прежде некоторые здешние цехи, в особенности сапожный и столярный, сделали между собою добровольное условие следить друг за другом и всеми мерами отвращать пьянство. Они решили, между прочим, что всякий нарушивший обет в первый и во второй раз должен уплатить денежный штраф, а в третий раз лишается звания; так, например, мастер поступает в подмастерье, подмастерье в ученики, а ученики на известное время совсем удаляются из цеха.
Уж и из подобных известий можно бы видеть, что народное движение в пользу трезвости происходило, или могло происходить, и независимо от ксендзов. Но для неверующих нужны были доказательства более очевидные. Народ не замедлил представить их, по своему обыкновению – не на словах, а на деле.
Из газетных известий оказалось, что в то самое время, когда общество трезвости образовалось в Ковенской губернии, то же самое начиналось в Сердобском уезде Саратовской губернии, на расстоянии с лишком полуторы тысячи верст от Ковно. Но там дело не пошло в ход: откуп на первый раз обманул и соблазнил крестьян уверением, что излишек цены, платимой ими за вино, идет на выкуп их от помещиков (что, как известно, действительно предлагаемо было г. Кокоревым). Однако же на этом дело не остановилось: факт немилосердного возвышения цен и понижения качества вина, вместе с общим увеличением дороговизны на все предметы, не был местным явлением, а тяготел равно над всею Россией). Факт этот был уже слишком тяжел и беззаконен, чтобы не вызвать себе противодействия, и действительно вызвал его… В половине января узнали мы о зароке не пить вина, сделанном в Зарайском уезде Рязанской губернии ("Указатель политико-экономический", № 3). В то же время получено известие из Нижнего – о том, как там крестьяне праздновали крещенье. Приведем об этом несколько строк из "Русского дневника" (№ 20):