В этой отгороженности еврейских партий заключается также объяснение той ошибки, в которую часто впадают даже весьма вдумчивые и универсально образованные круги по вопросу о мере прикосновенности еврейства к большевизму. О каждом публичном выступлении Троцкого знает весь читающий мир. Те же речи, которые произносятся лидерами еврейских национальных партий на их собраниях и съездах, редко становятся известными за пределами еврейства.
Невольно вспоминаются слова Герцена по национальному вопросу. "Исключительное чувство национальности никогда до добра не приводит"…
Трудно было обывательской мысли поспевать за быстро сменяющимися событиями, вносившими такую коренную ломку в круг старых понятий и навыков. "Der Wunsch ist der Vater des Gedankens", – говорят немцы. Но есть еще более меткая русская поговорка – "привычка – вторая натура". И желания, стремления и вкусы людские находятся в большой зависимости от комплекса привычек. Прибавьте к этому инстинкт подражания и стадности и – станет вполне понятно, почему средний, особенно городской обыватель не мог так скоро переварить в своем сознании всех перемен и новшеств. Украинский язык был в представлении многих таких обывателей деревенским наречием, на котором говорят мужики. Такое же представление о французском языке имели, между прочим, жители городов Франции, воспитанные на культуре и языке Рима, в дни принадлежности территории нынешней Франции к великой Римской империи. И кто бы мог в те времена поверить или предвидеть, что на развалинах Римского государства и римской культуры возникнут новые государства с новой культурой. Кто мог ожидать от "варваров", населявших тогда британские острова, что они дадут миру Шекспира?
С той поры Лютеция стала Парижем и вообще многое под луной изменилось. И как неубедительно, по-обывательски, звучат все эти разговоры о том, что "Украина не может существовать без Великороссии", что "Великороссия не может существовать без Черного моря"…
Иной вопрос, желательно ли полное отделение Украины от соседних с нею Дона, Белоруссии, Великороссии и т. д., или же, наоборот, взаимные экономические интересы всех частей Восточной Европы потребуют впоследствии образования из них одного экономического целого, на основах таможенного союза или конфедерации.
Вопрос об украинском языке служил излюбленным предметом для всяких обывательских острот. Мне невольно вспоминались насмешки над еврейским разговорным языком… И я отчетливо представлял себе, какую боль и обиду должны были вызывать издевательства над украинским языком среди сознательных украинцев…
А между тем обыватель острил в блаженном неведении своего собственного убожества и добросовестно был уверен в том, что автомобиль – это русское слово, а самопер – самое настоящее украинское. Ему и в голову не приходило, что украинцы могут пользоваться словами "автомобиль", "акушерка" и т. д. по такому же праву, по какому слова эти были введены в русский язык.
Сложному, серьезному, мучительно тяжелому вопросу о языках обыватель придавал фарсовый, комический характер. Это не могло не портить взаимоотношений с теми, для кого украинский язык был дорогим символом. Это породило злобу и негодование среди тех кругов украинской молодежи и украинских горячих голов, которые переживали в то время первый экстаз своего национального возрождения, своего пробуждения от долгого сна, а потому не могли подойти к этому вопросу с необходимым спокойствием и пониманием. В этих явлениях наконец и были заложены причины тех печальных эксцессов, которые были допущены впоследствии в отношении русского языка, перекрашивания вывесок и т. д.
Обывательская бестактность горожан не щадила и ушей прислуги, которая в большей своей части являлась выходцами из деревни. Конечно, все такого рода насмешки над родным языком не могли породить добрых чувств у прислуги к своим господам… Деревенская Галка так же страдала от таких разговоров, как и местечковый извозчик Янкель, когда он со своих козел слышал, как за его спиною седоки издевались над еврейскими нравами, языком и т. д.
Те, кто причислял себя к образованным классам населения, неизменно твердили стереотипную фразу о том, что они признают Шевченко и его малороссийский язык, но отвергают, как чуждое и непонятное, галицийское наречие, "на котором теперь пишут в газетах".
Немного позже, когда я ближе ознакомился с украинским языком, мне пришлось убедиться в прямо противоположном.
Язык Шевченко оказался для меня куда более трудным для понимания, нежели тот язык, на котором писались и киевские, и львовские украинские газеты и на котором говорили как в приднепровской, так и галицкой украинской деревне.
Вообще, язык и культура распространяются и развиваются путем весьма сложного процесса, не поддающегося так легко учету и регулированию. Это развитие вовсе не обусловлено размерами государства или его военной мощью. Гете и Шиллер писали до образования единой Германской империи. Самая дальнобойная пушка "Берта", самый мощный танк несут с собою не культуру, а смерть и разрушение.
Глава 7. Украинский Генеральный суд. Украинский язык. Украинские политические деятели. Державный Сенат
Российский Правительствующий Сенат был фактически упразднен большевиками. Вообще, с объявлением Украины отдельным государственным организмом надлежало создать высший кассационный суд.
Центральная рада должна была избрать членов этого высшего судебного учреждения. В числе кандидатов, намеченных в первую же очередь, оказались как раз те члены Киевского окружного суда и Киевской судебной палаты, которые были известны своей стойкостью и либерализмом в эпоху Щегловитова. Трое из них – Ачкасов, Радченко и Бутовский – имели гражданское мужество подать, в связи с делом Бейлиса, особые мнения с протестом против постановления об исключении меня из сословия. При Щегловитове это было равносильно подведению себя под опалу и концу служебной карьеры, в смысле движения по службе. Все они были избраны Центральной радой огромным большинством голосов. Одновременно были избраны известные украинские деятели из состава одесского судебного района, Шелухин и Шиянов, московский присяжный поверенный Хвостов и Хруцкий. Следующие кандидатуры должны были быть представлены этим первоначальным ядром, официальная же инициатива предложения кандидатов была возложена на политические партии, представленные в Центральной раде.
Моя кандидатура в члены Генерального суда была предложена в Раде от комитета Всероссийской трудовой народно-социалистической партии, членом которой я тогда еще состоял, и встретила поддержку всех украинских партий. Выборы состоялись 2 апреля, причем закрытой баллотировкой оказались избранными профессор Богдан Кистяковский, Н. П. Василенко, П. В. Яценко и я.
Количество полученных мною голосов свидетельствовало о полном отсутствии антисемитизма среди членов Центральной рады, а имена и прошлое остальных кандидатов, избранных вместе со мною в Генеральный суд, сулили возможность насаждения на Украине начал истинного правосудия. Затем Центральная рада выдвинула кандидатуру известного цивилиста, бывшего члена Киевской судебной палаты и товарища обер-прокурора Сената Грейфентурна, мужественного и стойкого судебного деятеля, также подавшего особое мнение по поводу моего дисциплинарного дела, в связи с делом Бейлиса. Назначение Грейфентурна состоялось уже при гетмане Скоропадском, по получении от него из Петербурга согласия. Грейфентурн приехал в Киев тяжко больной и вскоре скончался.
Привожу историю этих выборов, так как она мало известна или забыта широкой публикой, а между тем является весьма характерной и показательной.
Председателем Генерального суда мы избрали Н. И. Радченко.
Меня зачислили, как криминалиста, в уголовный кассационный департамент. В мае уже открылись судебные заседания всех трех департаментов (административного, гражданского и уголовного), причем они происходили временно, до приискания отдельного помещения, в том здании Киевской судебной палаты, в котором мне пришлось в свое время столь часто выступать в качестве поверенного, а впоследствии столько пережить…
Из всех перечисленных членов Генерального суда этого сокращенного первого состава один только я не знал тогда украинского языка. И когда мне еще раньше предложили подать заявление о согласии баллотироваться (такова была обязательная форма), я был вначале весьма смущен этим обстоятельством и предупредил о моем незнании украинского языка. На это последовал ответ, что я могу в течение первых шести месяцев или даже года делать доклады и писать решения на русском языке, а за такой срок можно будет в достаточной мере изучить украинский язык.
И действительно, мне не чинили засим никаких препятствий в этом отношении. Я делал доклады и писал решения на русском языке вплоть до открытия Сената, в связи с преобразованием и переименованием в период правления гетмана Скоропадского нашего Генерального суда в Державный сенат.
В течение апреля и мая я брал уроки украинского языка и вскоре убедился в том, насколько этот язык богат и гибок. Конечно, не было еще выработанной научной терминологии. Это особенно ощущалось цивилистами, при многообразии терминов гражданского права и при том условном, строго ограниченном значении, которое каждому такому термину должно быть присвоено. Куда проще обстояло дело в этом отношении с ограниченной и не столь сложной терминологией уголовного права, как материального, так и процессуального.
Общие собрания Генерального суда происходили очень часто. Работы было очень много, как организационной, так и чисто судебной. Одновременно шла лихорадочная работа в Министерстве юстиции по учреждению комиссий для перевода законов на украинский язык. Действующими законами, впредь до выработки собственного законодательства, были признаны законы Российской империи, со всеми позднейшими изменениями и новеллами временных правительств, поскольку они не впадали в противоречие с новым строем Украинского государства.
Совместная напряженная работа и дружеские, интимные отношения, установившиеся между членами Генерального суда, останутся навсегда в памяти нас всех, судей первого призыва.
Прокурорский надзор, представленный покойным украинским судебным деятелем и писателем Марковичем, покойным Вязловым, бывшим членом I Государственной думы, и Тихомировым – способным и весьма сведущим юристом, – составлял вместе с нами одну тесную семью. И не ощущалось никакого диссонанса в том, что все они говорили по-украински, я же один отвечал им по-русски… Но я уже освоился с украинским языком в достаточной мере, чтобы все понимать. Особенно красиво звучала украинская речь в устах С. П. Шелухина, пламенного оратора и одного из лучших знатоков языка.
Тесное общение делало свое дело, создавались взаимное понимание, доверие и глубокие симпатии.
В составе канцелярии Генерального суда были знатоки украинского языка. Они охотно переводили на украинский язык изготовляемые мною решения.
Тем не менее вопрос о языке был для меня такой же личною драмой, как и для всех тех, кто привык с детства говорить, писать и думать на русском языке. Для меня было ясно, что никогда мне не удастся достигнуть того совершенства в знании украинского языка, которое дано только тем, кто впитывает в себя каждый данный язык в детские или очень молодые годы. И только сознание, что на украинском языке говорит все крестьянское население, то есть подавляющее большинство населения Украины, то море, среди которого мы, жители городов, жили, заставляло примириться с личными лишениями и неудобствами, связанными с этим вопросом.
Одновременно назревала для меня другая личная драма, связанная с моим уходом в июне 1918 года из состава Трудовой народно-социалистической партии. Тяжело было расставаться с партией, во главе которой стояли Пешехонов и Мякотин… Но этого требовало от меня сознание моего долга, как еврея и уроженца Украины. И я послал заявление в Центральный комитет о моем выходе из комитета и партии.
В предыдущем изложении я не останавливался на всех тех событиях, которые являются общеизвестными или получили уже свое надлежащее освещение в печати. К такого рода общеизвестным фактам относится вопрос о персонально-национальной автономии и его разрешении Центральной радою, о министерствах для защиты прав меньшинств и т. д.
По весьма важному вопросу о выборах в украинское Учредительное собрание у меня нет, к сожалению, подробных материалов. И я ограничусь лишь установлением того факта, что на этих выборах украинские списки повсюду, за исключением, конечно, лишь больших городов со смешанным населением, получили еще более подавляющее количество голосов (от 80 до 90 %), чем на выборах во Всероссийское учредительное собрание.
Не вижу необходимости останавливаться и на подробностях переворота, который был совершен германским военным командованием, распустившим Центральную раду и передавшим власть гетману Скоропадскому. К тому же я был в момент этого переворота лишь судьею и еще не вступил в ряды украинской партии социал-федералистов, а потому не стоял еще столь близко к этим событиям, чтобы считать свое суждение о них в достаточной мере компетентным.
Скажу лишь, что позиция бойкота, занятая всеми украинскими партиями по отношению к свершившемуся факту, представлялась мне ошибочною. Прямой отказ левых украинских партий от участия в правительстве и колебания средних групп (социал-федералистов) привели к тому, что и Скоропадский, и германское Верховное командование стали искать опоры в российских политических партиях. И хотя в первом кабинете и оказались Василенко и Чубинский, весьма близкие украинским кругам своим прошлым, но они являлись в это время представителями Всероссийской партии народной свободы, в рядах которой даже вопрос о федерации был еще весьма спорным для большинства партии.
В конце июня, как уже упоминалось выше, я вошел в состав партии социал-федералистов и был кооптирован в Центральный комитет партии.
В этой партии был сосредоточен весь цвет украинской интеллигенции. Достаточно назвать имена Ефремова, Стебницкого, Никовского, Прокоповича, Шульгина, Саликовского, Лотоцкого, уже покойных теперь Шрага, Матушевского и Вязлова. Ефремова справедливо называли "совестью партии"; живой, остроумный и реально мыслящий Никовский являлся, по чьему-то меткому выражению, движущим нервом партии. В лице Мациевича партия имела лучшего знатока земельного вопроса на Украине. Вскоре после меня вступил в ряды партии М. А. Славинский, известный в общерусских и украинских кругах своей литературной и общественной деятельностью, многолетний сотрудник покойного М. М. Ковалевского по редактированию "Вестника Европы". В состав комитета входил также профессор М. И. Туган-Барановский, впоследствии столь безвременно сраженный грудной жабой.
Я назвал имена, наиболее известные и популярные не только на Украине, но и среди всероссийской интеллигенции. Все остальные члены комитета были такими же стойкими и закаленными общественными и политическими деятелями.
Заседания комитета происходили два раза в неделю. Почти всегда являлся весь состав комитета.
К назначенному часу все были налицо, опоздания наблюдались в исключительных случаях. В тех условиях российской действительности, в которых мы все были воспитаны, это было нечто неожиданное и новое, всецело напоминающее нравы Западной Европы. Но и по своему внутреннему содержанию заседания носили весьма деловой и серьезный характер. Все говорили весьма сжато, коротко, без всякой риторики. С. А. Ефремов великолепно вел заседания и был настоящий председатель, в полном смысле этого слова. То же самое можно сказать и о товарище председателя, А. В. Никовском, который в то время часто вел заседания, заменяя хворавшего Ефремова. Правда, Никовский иногда проявлял уже излишнюю резкость в гильотинировании прений, но большей частью это было на пользу самому делу, и никто на него не обижался.
Заседания тянулись обыкновенно не более двух часов. Решения принимались по вопросам повестки почти всегда в том же заседании, причем редко прения не приводили к единодушным выводам. Люди быстро понимали друг друга, никто не проявлял задора и амбиции в отстаивании своего мнения и охотно отказывался от него, если другие представляли серьезные аргументы, убедительные и для него. Вообще, не было мелких личных счетов, болезненного самолюбия и соревнования, столь часто встречавшихся в политических организациях того времени.
Объяснялось все это отчасти тем, что большинство членов комитета, как и вообще большинство членов партии, были люди уже не первой молодости. Но главная причина заключалась в их высоком нравственном уровне, в обаянии личности председателя и в органическом отвращении социал-федералистов ко всякой демагогии. Конечно, такая партия не могла иметь успеха в бурные дни революции. В период же гетманства она сама отказалась от власти.
Лишь впоследствии, незадолго перед восстанием, социал-федералисты согласились войти в коалиционное правительство, дни которого были сочтены…
Как известно, гетманское правительство первого состава отменило институт персонально-национальной автономии. Когда составилось коалиционное правительство с участием социал-федералистов в качестве довольно внушительного меньшинства, наш комитет, по инициативе А. В. Никовского, единогласно постановил войти в правительство с предложением о восстановлении действия закона о персонально-национальной автономии. Правительство уже не успело рассмотреть это предложение, так как вскоре разыгралось восстание против гетмана и гетманского режима.
Как человек совершенно новый в украинском движении, я знал близко в описываемое время только свою партию. Правда, и во всех остальных группировках были люди, известные мне по встречам на выборах, либо по политическим процессам, были также между ними и хорошие знакомые. Но я, например, не только не знал в то время С. В. Петлюру, но даже никогда его не видел, так как он жил в последние годы в Москве. Первая моя беседа с ним состоялась значительно позже, в ноябре 1919 года, а еще ближе я узнал его лишь в декабре 1920 года, во время моего трехдневного пребывания в Тарнове.
С В. К. Винниченко я встретился впервые осенью 1918 года, в редакции "Новой рады". Но эта встреча была случайная, мы познакомились и обменялись лишь несколькими обычными словами.