Августовская дипломатия
Последний шаг к мировой войне Адольф Гитлер сделал, когда уверился, что располагает мощной военной машиной, а его противники, слабовольные и нерешительные, не смогут объединиться, чтобы ему противостоять.
Строго говоря, Вторая мировая война возникла из-за города Данцига (польское название - Гданьск). По условиям Версальского мира Польша получила Верхнюю Силезию с ее угольными месторождениями. А порт Данциг, на который Польша тоже претендовала, превратили в особое государственное образование "Вольный город Данциг" под протекторатом Лиги Наций. Мало того что Данциг сделали самостоятельным, из-за Данцига Восточная Пруссия оказалась отрезанной от остальной части Германии.
Это вызывало раздражение у немцев. А ведь, скажем, Аляска тоже отделена от остальной части Соединенных Штатов, но разве у США были какие-то проблемы с правом проезда через территорию Канады? Проблема состояла в том, что большинство немцев психологически не принимало сложившуюся после Первой мировой войны реальность. Если бы немцы не культивировали в себе ненависть к Польше, никаких сложностей бы не возникло. Данциг объявили вольным городом, но кто мешал немцам приезжать в город, вкладывать в него деньги и пользоваться данцигским портом?
Во всем принято винить Версальский договор - дескать, он привел Европу ко Второй мировой войне. Но мир, подписанный в Версале, лишь играл роль красной тряпки для немецких националистов. Гитлер начал войну, даже если бы не было Версальского договора! Он все равно хотел расчленить Польшу и Чехословакию. Он выполнял свою программу - завоевать "жизненное пространство" для немецкого народа.
24 февраля 1934 года Германия и Польша подписали договор о ненападении, в нем говорилось: "Ни при каких обстоятельствах оба правительства не будут прибегать к силе для решения спорных вопросов".
На самом деле Адольф Гитлер хотел все получить назад. Но до определенного времени принужден был молчать.
16 февраля 1937 года Герман Геринг сказал в Варшаве:
- Со стороны Германии намерения лишить Польшу какой бы то ни было части территории вовсе нет. Германия вполне примирилась со своим теперешним территориальным положением, Германия не будет атаковать Польшу и не имеет намерения захватить польский коридор.
После Мюнхена все изменилось.
24 октября 1938 года министр Риббентроп сказал польскому послу Юзефу Липскому, что надо договариваться о включении Данцига в состав рейха. Липский ответил, что это невозможно.
Через месяц, 24 ноября 1938 года, начальник Верховного командования вермахта (по существу, личного штаба фюрера) генерал-полковник Вильгельм Кейтель распорядился:
"Необходимо вести подготовку к внезапному захвату немецкими войсками свободного государства Данциг… Разработанные видами вооруженных сил решения представить мне к 10 января 1939 года".
Адольф Гитлер продолжал расширять пределы Третьего рейха.
Мемель (часть Пруссии) в 1920 году передали под управление Антанте, и в город вошли французские войска. Через три года литовцы выбили французов из города - после пятидневных боев. На следующий год Лига Наций согласилась передать Мемель Литве.
11 декабря 1938 года в Мемеле (нынешнее название Клайпеда), принадлежавшем Литве, победила немецкая партия, которая требовала включить город в рейх. Литва не решилась противостоять Германии.
22 марта 1939 года Германия и Литва подписали договор о передаче рейху Мемельской области с портом. Литве оставалось право свободного использования порта и продажи продукции сельского хозяйства на немецком рынке. 23 марта в город вошли немецкие войска. На крейсере "Германия" в город прибыл Гитлер.
Теперь Гитлер потребовал, чтобы примеру Литвы последовала Варшава: согласилась на возвращение Данцига Германии и разрешила провести к городу экстерриториальную автостраду и железнодорожную линию через польскую территорию.
Польша чувствовала себя увереннее маленькой Литвы.
26 марта правительство в Варшаве отвергло ультиматум:
"Любое дальнейшее преследование цели этих германских планов, особенно касающихся возвращения Данцига, означает войну с Польшей".
Адольф Гитлер принял окончательное решение: первый удар будет нанесен по Польше, раз она не желает исполнять требования Германии. Реакции Англии и Франции Гитлер не боялся. Пребывал в твердой уверенности, что западные демократы не решатся воевать. А вот как поведет себя Сталин, этого в Берлине не знали. Если Советский Союз окажет Польше военную поддержку, исход военной кампании становится неопределенным…
Как раз в эти дни советский вождь высказался относительно нацистской Германии. 10 марта 1939 года, выступая на XVIII съезде партии, Сталин говорил, что западные державы пытаются "поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований". Сталин, по существу, предлагал Гитлеру отказаться от вражды к Советскому Союзу, а в обмен получить поддержку в противостоянии западному миру.
Но сталинский сигнал в Берлине не заметили. Министерство пропаганды инструктировало журналистов относительно того, как следует писать о XVIII съезде: "Съезд в Москве может комментироваться в том смысле, что все сводится к еще большему укреплению клики Сталина - Кагановича".
Сталин пренебрежительно относился к моральным соображениям в политике.
Наркомат иностранных дел летом 1935 года выражал сомнения: стоит ли поставлять хлеб и другие продукты Италии, напавшей на Абиссинию (ныне Эфиопия)? Агрессию Муссолини в Африке поддержала только нацистская Германия.
2 сентября отдыхавший на юге Сталин в телеграмме Молотову и Кагановичу отверг соображения своих дипломатов:
"Я думаю, что сомнения Наркоминдела проистекают из непонимания международной обстановки… Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две антанты: антанта Италии и Франции, с одной стороны, и антанта Англии и Германии - с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем выгодно продавать хлеб и тем и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе не выгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой".
Сталин, конечно, сильно промахнулся, распределяя европейские государства по лагерям. Фашистская Италия и нацистская Германия были на одной стороне, демократические Англия и Франция - на другой. Но надежда, что европейцы будут воевать между собой, Сталина не покидала.
В конце этого же, 1935 года Сталин отправил в Берлин торговым представителем Давида Владимировича Канделаки, бывшего эсера, которого знал с дореволюционных времен. Сталин не был согласен с наркомом Литвиновым, который 3 декабря докладывал вождю:
"Я считал бы неправильным передачу в Германию всех или львиной доли наших заграничных заказов на ближайшие годы. Это было бы неправильно потому, что мы этим оказали бы крупную поддержку германскому фашизму, испытывающему теперь величайшие затруднения в экономической области…"
Вождь отправил Давида Канделаки в Берлин с миссией улучшить отношения с нацистским режимом, предложив Гитлеру широкие торгово-экономические отношения. Перед отъездом нового торгпреда вождь дважды, 28 и 29 декабря, его принимал. Кстати говоря, это вообще подтверждение особой важности его миссии - за два года его восемнадцать раз принимал Сталин. Такого внимания другие дипломаты не удостаивались.
Канделаки докладывал в Москву, что министр Шахт - "один из самых горячих сторонников развития нормальных отношений и больших экономических дел с Советским Союзом". По словам Канделаки, Шахт сказал:
- Да! Если бы состоялась встреча Сталина с Гитлером, многое могло бы измениться.
Сталин прочитал доклад Канделаки и написал: "Интересно".
Некоторые надежды возникли в связи с назначением Германа Геринга уполномоченным по четырехлетнему плану развития экономики. 13 мая 1936 года Геринг принял Канделаки и сказал ему, что "все его старания направлены на то, чтобы вновь прийти к более тесным контактам с Россией и в политической сфере, и он видел бы путь, ведущий к этому, прежде всего в углублении и расширении двухсторонних торговых отношений".
Но похоже, это была личная инициатива Геринга, желавшего отличиться на новом поприще. Министр экономики Яльмар Шахт не выразил ни малейшего желания заключать новые контракты. Объяснил торгпреду Канделаки, что прогресс в торгово-экономической сфере невозможен без улучшения политических отношений.
В Москве сочли это приглашением к переговорам и тут же составили "Проект устного ответа Канделаки" министру Шахту:
"Советское правительство не только никогда не уклонялось от политических переговоров с германским правительством, но в свое время даже делало ему определенные политические предложения…
Советское правительство не отказывается и от прямых переговоров через официальных дипломатических представителей; оно согласно также считать конфиденциальным и не предавать огласке как наши последние беседы, так и дальнейшие разговоры, если германское правительство настаивает на этом".
Сталинский расчет оказался неверным. Шахт о послании из Москвы информировал министра иностранных дел Константина фон Нейрата. Тот ответил министру экономики:
"Вчера во время личного доклада фюреру я говорил ему о Ваших беседах с Канделаки и особенно о заявлении, сделанном Вам от имени Сталина и Молотова… Я согласен с фюрером, что в настоящее время переговоры с русскими не приведут ни к какому результату…"
Яльмар Шахт на встрече с советским торгпредом 29 января 1937 года не захотел обсуждать предложение Канделаки, ответив, что он внешней политикой не занимается. А на следующий день Гитлер заявил в рейхстаге:
- Я не хотел бы оставлять никакого сомнения в том, что мы усматриваем в большевизме невыносимую для всего мира опасность. Мы избегаем любых тесных отношений с носителями этих ядовитых бацилл. Любые новые немецкие договорные связи с нынешней большевистской Россией были бы для нас совершенно бесполезными.
За выступлением фюрера последовал и официальный ответ Берлина. 16 марта 1937 года Канделаки пригласили в министерство экономики и сказали:
"Немецкая сторона не видит в настоящее время различия между советским правительством и Коминтерном. Вследствие этого немецкая сторона не считает целесообразным продолжить переговоры, ибо не видит для них базы".
В начале 1939 года Сталин предпринял новую попытку предложить Германии переговоры.
17 апреля советский полпред в Германии Андрей Федорович Мерекалов попросился на прием к заместителю министра иностранных дел барону Эрнсту фон Вайцзеккеру и сказал:
- Идеологические расхождения вряд ли влияли на отношения с Италией и не должны стать камнем преткновения в отношениях с Германией. С точки зрения Советского Союза, нет причин, могущих помешать нормальным взаимоотношениям. А начиная с нормальных, отношения могут становиться все лучше и лучше…
Но и этот намек остался безответным.
21 апреля 1939 года отношения с Германией Сталин обсуждал вместе с Молотовым и Ворошиловым. На совещание в кабинет вождя были вызваны нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов, его заместитель Владимир Петрович Потемкин, полпред в Англии Иван Михайлович Майский и полпред в Германии Андрей Федорович Мерекалов.
Спросили мнение Мерекалова. Он ответил, что Гитлер все равно будет стремиться к агрессии против Советского Союза, из этого и надо исходить. Сближений невозможно. Сталин думал иначе, и в Берлин Андрей Мерекалов не вернулся.
3 мая на заседании политбюро утвердили постановление "Об аппарате НКИД":
"Поручить тт. Берия (председатель), Маленкову, Деканозову и Чечулину навести порядок в аппарате НКИД, выяснить все дефекты в его структуре, особенно в секретной его части, и ежедневно докладывать о результатах своей работы тт. Молотову и Сталину".
Когда вопрос о радикальных переменах в Наркомате иностранных дел был решен, в сталинский кабинет ненадолго пригласили Максима Литвинова. Здесь ему сказали, что он больше не руководит советской дипломатией.
4 мая был назначен новый нарком иностранных дел - Вячеслав Михайлович Молотов.
Советник немецкого посольства в Москве Вернер фон Типпельскирх отправил в Берлин шифротелеграмму:
"Это решение, видимо, связано с тем, что в Кремле появились разногласия относительно проводимых Литвиновым переговоров. Причина разногласий предположительно лежит в глубокой подозрительности Сталина, питающего недоверие и злобу ко всему окружающему его капиталистическому миру… Молотов (не еврей) считается наиболее близким другом и ближайшим соратником Сталина".
Отставка наркома Литвинова, еврея и сторонника системы коллективной безопасности, привлекла внимание Гитлера. Германская печать и партийно-пропагандистский аппарат получили указание прекратить критику Советского Союза и большевизма, писать о новом наркоме Молотове в уважительном тоне и не упоминать, что его жена еврейка.
Советник немецкого посольства в Москве Густав Хильгер, считавшийся лучшим знатоком России, получил указание немедленно выехать в Берлин. Министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп отвел его к фюреру. Гитлер задал Хильгеру два вопроса: почему отправлен в отставку Литвинов и готов ли Сталин при определенных условиях установить взаимопонимание с Германией?
Хильгер был поражен, что ни Гитлер, ни Риббентроп и не подозревали о мартовской речи Сталина, в которой он столь определенно выразил желание установить новые отношения с Германией. Хильгеру пришлось дважды перечитать вслух этот абзац из речи Сталина. Через десять дней немецкое посольство в Советском Союзе получило указание возобновить переговоры о новом торговом соглашении. Но ни Берлин, ни Москва никак не могли решиться на откровенный разговор о политическом сближении. Наступило время хитрого дипломатического маневрирования.
5 июня немецкий посол Шуленбург писал статс-секретарю Эрнсту фон Вайцзеккеру:
"Мне показалось, что в Берлине создалось впечатление, что господин Молотов в беседе со мной отклонил германо-советское урегулирование. Я не могу понять, что привело Берлин к подобному выводу. На самом деле фактом является то, что господин Молотов почти что призывал нас к политическому диалогу".
Граф Фридрих Вернер Эрдманн Маттиас Иоганнес Бернгард Эрих фон Шуленбург провел в Москве уже семь лет. Он многое сделал для сближения Германии с Россией. Второй человек в посольстве - советник-посланник Вернер фон Типпельскирх - посвятил свою профессиональную жизнь налаживанию отношений с Россией (его двоюродный брат генерал Курт фон Типпельскирх занимал важнейший пост начальника оперативного управления Генерального штаба сухопутных войск). Советник Густав Хильгер был сыном московского фабриканта. Его жена, француженка, тоже была москвичкой. Хильгер прекрасно говорил по-русски и вообще обрусел. Военный атташе генерал кавалерии Эрнст Кёстринг прежде служил старшим адъютантом генерала Ханса фон Секта, сторонника сотрудничества с Красной армией.
Вслед за Хильгером в Берлин вызвали посла Шуленбурга и военного атташе Кёстринга. Шуленбургу министр Риббентроп сказал:
- По мнению германского правительства, коммунизм в Советском Союзе больше не существует, а Коммунистический интернационал теперь не является важным фактором советской внешней политики. Поэтому возникло ощущение, что Германию и Россию больше не разделяют реальные идеологические барьеры.
Кёстринга пригласил к себе начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Вильгельм фон Кейтель, который пожелал из первых рук узнать о положении в Советском Союзе. Кёстринг был противником конфронтации с Россией. Кейтель устроил ему прием у фюрера.
"Гитлер принял очень любезно, - вспоминал Кёстринг, - пригласил на завтрак. Затем последовал почти двухчасовой доклад, во время которого Гитлер дал мне спокойно выговориться. Мое очень обстоятельное описание происшедшего после чистки упрочения внутреннего положения в России, развития экономики он слушал, не задавая вопросов, но затем внезапно попросил рассказать ему о Красной армии".
20 мая Молотов сказал Шуленбургу:
- Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база.
Посол поинтересовался, что имеется в виду.
- Об этом надо подумать и нам, и германскому правительству, - ответил Молотов.
Мячик был переброшен на немецкую сторону.
26 июля советского поверенного в делах Георгия Александровича Астахова пригласил на обед Карл Юлиус Шнурре, заведующий восточноевропейским сектором отдела экономической политики министерства иностранных дел. Этот молодой и амбициозный дипломат, быстро делавший карьеру, ведал торговыми отношениями с Советским Союзом. Ему поручили прощупать советских дипломатов.
Обедали в берлинском ресторане "Эвест".
Шнурре прямо сказал Астахову:
- Что может вам предложить Англия? Участие в войне в Европе и враждебное отношение Германии. А что можем предложить мы? Нейтралитет, а если Москва захочет - взаимопонимание, основанное на взаимной выгоде. Во всем районе от Балтийского моря до Черного моря и Дальнего Востока нет неразрешимых проблем между нашими странами. Более того, в идеологии Германии и Советского Союза есть общий момент - противостояние капиталистическим демократиям. Поэтому нам кажется противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий.
Георгий Астахов обратил внимание немецкого дипломата на то, что идеологи национального социализма считают коммунистический Советский Союз враждебным государством. О каком сближении можно говорить? Шнурре пустился в долгие разъяснения насчет того, что вражда осталась в прошлом:
- Это было следствием борьбы национального социализма против немецкого коммунизма, который получал поддержку от Коминтерна. Но борьба закончилась. Коммунизм в Германии искоренен. Мы видим, что изменилась и советская политика. Линия Коминтерна осталась в прошлом. Слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов, изменило интернациональный характер большевизма. Особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию.
Астахов интересовался отношениями с Польшей. Карл Шнурре объяснил, что "германо-польская дружба потерпела крах, потому что от Данцига мы не откажемся".
Астахова пригласил к себе и министр Риббентроп.
- От Балтийского до Черного моря нет проблем, которые мы не можем разрешить между собой, - говорил министр. - На Балтике нам обоим хватит места, и русские интересы там ни в коем случае не придут в столкновение с нашими. Что касается Польши, то за развивающимися событиями мы следим внимательно и хладнокровно. В случае провокации с их стороны мы урегулируем вопрос о Польше в течение недели…
Сталин внимательно читал сообщения из Берлина, но медлил с принятием окончательного решения. Ситуация в Европе накалялась. Дело шло к войне. Предстояло определиться, кого поддерживать - Гитлера или западные демократии.