– Евреи прежде всего враги не христианского общества, – мягко возражал я, – а арийской расы, к которой мы с вами, уважаемый Павел Яковлевич, принадлежим. А понятие раса связано с физиологией. Физиология же меж мужчинами и женщинами неизбежно разная. Но в этом не только нет беды, а как раз наоборот, польза. Женский антисемитизм вносит облагораживающий и искренний иррациональный элемент, тогда как мужской антисемитизм вносит рациональную основу.
– Именно так, – поддержал меня Путешественник. – Когда сенат послал на утверждение императрице Елизавете Петровне представление об использовании еврейской торговли с выгодой для страны и казны, она наложила резолюцию: "От врагов Христовых не желаю интересной прибыли".
– Ныне не то, – сказал Павел Яковлевич. – Ныне сплошной меркантилизм… Помню, лет десять назад пришлось мне участвовать в одной возмутительной тяжбе… В городе Кременчуге местный торгаш, христианин-домовладелец, продал еврейской общине дом для иудейской молитвенной школы рядом с христианским храмом. А ведь согласно статье 150-й церковного устава еврейские синагоги и молитвенные дома должны быть не менее ста саженей от православных церквей… И представьте, пока Синод не вмешался, дело рассматривалось в пользу торгаша… Или возьмем другой прискорбный факт… Согласно статье 1416 Уложения о наказаниях, евреям запрещено присвоение христианских имен. Однако сплошь и рядом среди евреев, особенно образованных, попадаются то Петр, то Борис, то Григорий…
Надежда Степановна вернулась в столовую умытая и успокоенная. Подали устриц и бургундское вино.
– Мы местное немецкое пиво не употребляем, – сказал Павел Яковлевич. – Да и еда у них тяжелая… Наде нельзя, а я не люблю.
– Эх, соскучился я по русскому обеду, – сказал Купец. – Не люблю ни здешней еды, ни здешних ресторанов. Даже голубого угря с трудом ем… Лучшие рестораны в России, господа, это не при гостиницах, а на волжских пароходах… Ни один знаменитый ресторан Петербурга, Москвы, Киева или Варшавы не променяю.
– Совершенно с вами согласен, – сказал Путешественник, – взять самолетный пароход "Некрасов". Билет первого класса тридцать рублей, на пятые сутки в Астрахани. Прислуга расторопная с приличным тоном хорошего дома. Обед из четырех блюд: щи, осетрина, рябчики и мараскиновый крем – рубль.
– А на Нижегородской ярмарке, – заметил Купец, – обед из четырех блюд полтора рубля, и прескверный обед…
Я люблю, когда русские люди ведут между собой такие разговоры. Мы в России слишком измучены проблемой, а ведь как раз беспроблемные разговоры часто указывают на то, что нация крепка и уверена в себе. Вот и сейчас, в момент такого беспроблемного отдыха, мне приятно наблюдать за нашей делегацией русских антисемитов со стороны. Надежда Степановна сияет мягкой, хоть и несколько увядающей уже русской красотой. Павел Яковлевич заложил по-аристократически салфетку за воротник. У него свежий, задушевный юношеский тембр, какой бывает у людей верующих и увлекающихся. У Путешественника умная бритая физиономия профессорского типа и нервно-живая речь. Купец говорит спокойно и безапелляционно, как всякая искренняя, но малокультурная натура.
– В Тифлисе вывески на русском языке, – говорит Купец, – но фамилии все туземные и как будто располагают к чиханию… адзе… одзе… инцы… анцы… чиритахчирахачианцы… – Купец хохочет, как может хохотать лишь русское, крепкое физическое здоровье…
Действительно, передает он все эти нерусские названия смешно и по-русски беззлобно. Мы тоже смеемся и окончательно настраиваемся на легкий лад.
– В Тифлисе, – говорит в тон Купцу Путешественник, – в гостинице "Северные номера" приносит мне грузин чужой чемодан и говорит: "Жимодан твой?" – Я разозлился: "Варвары, – кричу, – Азия!"
– А дороговизна, – говорит Купец, – рюмка кахетинского двугривенный… Ессентуки дешевле в Москве стоят… Спрашиваю, сколько номер стоит – "рубь тризит пять". – Он опять заразительно хохочет.
– Всюду тайна чужой души, – говорю я, – и все-таки в глазах инородцев нет такой затаенной вражды, которую питает к нам, русским, еврей.
– Мне один отставной солдат сказал, – говорит Надежда Степановна, распоряжаясь одновременно за столом как радушная хозяйка, – я когда в местах народных восстаний против евреев бываю, всегда люблю записывать народные мысли.. Солдат сказал: "Шамиль супротив русского оружия не устоял. Много крови нашей выпил, двадцать лет пил, а не устоял. Так еврей и подавно не устоит".
– Нет, – отвечает Купец, – тут, Надежда Степановна, дело посложней… Еврейский элемент постепенно проникает на Волгу. В Царицыне их уже немало.
– Я отмахал по России пять тысяч верст, – замечает Путешественник своим умным, нервно живым профессорским говорком, – и ни разу не мог убежать от еврейских клопов.
– Если евреи разольются вокруг страшным потоком, вся колонизаторская энергия России пойдет прахом, – говорю я. Эта моя мысль есть краткий тезис речи, с которой я намерен выступить на конгрессе.
– Вся беда в том, – говорит Купец, брезгливо отодвигая от себя блюдо с устрицами, – что наш капитал лежачий. Как писал один литератор, с подвижным капиталом и на окурках можно миллион нажить. Сила еврея в деньгах. Пока деньги у евреев, нижегородские спасители отечества нас, русских коммерсантов, знать не желают. Был бы я, например, еврей, и была бы у меня фамилия, ну допустим, – он поднимает глаза вверх, силясь представить себя евреем и подобрать себе какую-нибудь еврейскую фамилию понеобычней, – ну допустим, Жукенплейш, – озорно выпаливает Купец и хохочет, как всегда смеется русский человек, видя или воображая что-либо еврейское, над которым он чувствует свое превосходство, даже будучи беден и зависим от еврейского богатства, превосходство, которое не покупают, а которое получают в жилы свои от родительской славянской крови, – Жукенплейш, – повторяет Купец, довольный выдумкой, однако, снова став серьезным, он твердо заявляет: – Деньги у евреев надо отнять. На конгрессе господин Генрици правильно об этом говорил.
– Дело не только в деньгах, но и в умении, – говорит Путешественник. – Например, по вину Россия вполне может составить конкуренцию многим. Мы производим двенадцать миллионов ведер вина, но держим его в бурдюках. А если сравнить это с успехами сахарозаводчиков…
– Сахарозаводчики выскочили в люди, связавшись с еврейским капиталом, – покраснев, заявляет Купец.
Нет, русский человек все-таки долго еще не может вести распространенный в Европе легкий, непринужденный разговор. Даже отдых его наполнен проблемами. Слишком тяжелы и многообразны эти наши проблемы. Спор перескакивает с проблемы на проблему и становится сугубо коммерческим, экономическим, по-настоящему понятным лишь Купцу и Путешественнику, который владеет в нескольких местах России доходными имениями.
– Наша русская пшеница, – говорит Купец, – всегда считалась на европейском рынке самой дешевой, а теперь мы ее вынуждены продавать по 35 – 40 копеек пуд. Вот и будьте добры, потеряли заграничные рынки. Конечно, Европа нашла других поставщиков. Теперь извольте отвоевывать рынки. Что в год потеряешь, в десять не вернешь. Дешевле продавать невыгодно, а по такой цене у нас никто не берет.
– Отчего ж так? – спрашиваю я.
– Урожаи в поместьях все хуже, – отвечает за Купца Путешественник, – землю высосали, а агрономией заниматься не хотят… А вы, – обращается он к Купцу, – бросьте торговать пшеницей, займитесь виноградом. Мне прошлогоднее "Каберне" дало 75 тысяч чистого дохода. Вино, как ни мал сбор, дает 20 тысяч рублей чистоганом.
Я, видя, что спор этот скучен для хозяев – Надежды Степановны и Павла Яковлевича, решил перевести разговор в более живое и понятное для всех русло. Тем более что страсти обострились и Купец крикнул Путешественнику:
– Россия – это не вино, а пшеница. Это русский продукт, а чем попало торговать мы не намерены. Лишь бы выгода – это еврейский подход.
– Как насчет торговли вином или пшеницей, – сказал я, улыбаясь, – тут мы с Надеждой Степановной не специалисты, но виноград в Крыму выращивают отменный.
– Да, да, – сказала Надежда Степановна, – Марья Васильевна пишет, она в Ялте только виноградом в основном и питается. Так врачи предписали – виноград и ялтинский воздух.
Однако Купец, распаленный спором, все еще не мог избавиться от желания во всем и всем противоречить и делал это сообразно своей простой, искренней, отчасти даже до бестактности искренней натуре.
– Виноград? – живо переспросил он, точно ожидая, что кто-либо похвалит крымский виноград, и заранее приготовив слова, чтобы его обругать. – Дерут невозможно. Фунт винограда по 15, 18, 25 копеек… Это в сентябре… А в Киеве пуд винограда три рубля.
– Ну как можно сравнивать киевский виноград с крымским? – сказал Павел Яковлевич.
Последние дни он не только сам старался не раздражать Надежду Степановну, но даже трогательно оберегал ее от посторонних раздражений. Позднее я выяснил, что Павел Яковлевич узнал об интересном положении своей гражданской супруги и был очень счастлив. Но Купец вел свою линию.
– Конечно, – говорил он, – в Киеве покислей, попроще, но зато три рубля пуд… Да и вообще в Крыму дерут невозможно, а номеров свободных все равно никогда нет… Ни в "России", ни во "Франции", ни в "Гранд-отеле" номера не найдешь… А почему? Питерские и московские истерички и психопатки приезжают и нанимают себе проводников– татар… А татары все альфонсы. Недаром говорят: в оны времена в Сибири очень модны были обезьяны, а теперь в Ялте татары… Абдулки…
Я видел, что Надежда Степановна нехорошо покраснела и хотела как-то остановить, перебить Купца, но он, что случается с нашим русским торговым простым человеком, вошел в раж.
– И больные цену набивают… Куда ни посмотришь, желчно-геморроидальные или малокровные столичные физиономии… В прошлом году я номер достал только в "Центральной"… Цена два рубля… Маленькая комната, на обоях пятна… Думаю, Господи, может, еще вчера там лежал чахоточный или чахоточная, выплевывая чахоточные палочки вместе с виноградной шелухой… А я теперь этим воздухом дышу…
Сцена, после этого случившаяся, была крайне неприятна. Надежда Степановна встала и заткнув рот кружевным платком, чтоб сдержать рыдания, поспешно ушла вновь из столовой. Однако на этот раз решительно, ибо приняла все сказанное за намек на свою подругу Марью Васильевну. Намека, конечно, не было, но от этого неловко и не к месту сказанные слова не могли исчезнуть. Наступила тишина.
– Тэк-с, – только и произнес Павел Яковлевич, но произнес таким образом, что Купец, все поняв, ответил:
– Ежели я кажусь вам пьяным, то могу уйти.
И, холодно кивнув, вышел.
С этого прискорбного и нелепого, я бы даже сказал, несчастного случая нас, русских делегатов, на антисемитском конгрессе осталось четверо. Купца я как-то видел издали на улице, но он, очевидно, также заметив меня, поспешил ретироваться. Потом он исчез, очевидно уехал назад, в Россию. Но нет худа без добра. С уходом Купца наша делегация русских антисемитов стала более однородной, сплоченной, культурной, и это способствовало дальнейшему успеху наших выступлений на конгрессе.
XI
Между тем конгресс приближался к своему апогею, каковым я, да и многие иные делегаты и публика считают выступление лидера народных антисемитов Виктора Иштоци. Принятием тезисов Штеккера были удовлетворены только консервативные или политические антисемиты. Я слышал, что они на этом хотели и закончить конгресс, но встретили отпор со стороны большинства и по сути превратились хоть временами и в сочувствующих, но в основном в молчаливых зрителей. На первый план выступают народные радикальные антисемиты. Желание политических антисемитов повлиять своей антисемитской пропагандой на правительственные круги нашло свое выражение в хладнокровно обдуманных, строго взвешенных "Тезисах". Стремление антисемитов народных возбудить своими антисемитскими речами народ – в "Манифесте" Иштоци. Эти два документа так же различны между собой, так же непохожи друг на друга, так же противоположны в своем виде и характере, как личный характер и национальный тип их составителей. Тезисы бранденбуржца и проповедника при дворе могли быть прочитаны кем угодно на конгрессе и могут быть читаемы в печати, ничего не теряя и не выигрывая от того, при каких условиях с ними знакомятся читатели или слушатели. "Манифест" производит полное впечатление, только когда читается его автором. Но зато что это за впечатление! Это был поистине великий день на конгрессе, великий день в моей жизни. В этот день я окончательно решил посвятить всю мою жизнь святому делу международного антисемитизма.
– Правительствам и народам христианских государств, которым угрожают евреи! – При этих первых словах "Манифеста" правая рука Иштоци выступила вперед плавным движением, и этот единственный жест оратора-чтеца, исполненный той "грандецци", которая свойственна только испанцам и мадьярам, вызвал бешеные рукоплескания и крики, как будто рука Иштоци потрясала мечом и указывала на врага.
– Как в прежние века, – продолжал Иштоци, – существованию христианских народов угрожали попеременно арабы, татары и турки, народы чуждой расы и религии, которые в свое время были победоносно отражены европейским христианским оружием, так и в наши дни христианской Европе угрожает чуждое племя, не только не менее опасное, но, судя по его целям и средствам, еще более опасное, чем все прежние завоеватели. И это чуждое опасное племя – племя еврейское!
Снова рукоплескания, снова крики.
– Правильный инстинкт европейских христианских народов до самого последнего времени не давал воли этому заклятому наследственному врагу, относительно которого все законодательные меры защиты оказывались всегда недостаточными. Но это положение с началом нынешнего века в большей части государств изменилось радикально. Победившие с Французской революцией идеи свободы, равенства и братства прорвали все преграды, воздвигнутые для защиты христианских народов от евреев. Начало свободы было применено к племени, которого главная мысль и стремление – заковать все другие народы в материальные и нравственные цепи рабства, так как по его религиозным и национальным преданиям все эти народы созданы только для того, чтобы служить евреям. Начало равенства было применено к племени, которое согласно Торе считает себя за избранный Богом народ, остальное же человечество за низшие нечистые существа…"
* * *
Это – одна из основополагающих антисемитских формулировок, получившая особое распространение в новейшее время и которую особенно интересно слышать из уст тех, кто объявляется на высшей ступени расовой и иерархической лестницы, помещая на низшую ступень еврея не на основании Торы (шестой век до нашей эры), а на основании научных открытий. Впрочем, уже упомянутый философ действительности из академии общественных наук Бегун (XX век нашей эры) тоже копается в Торе, чтоб сделать современные выводы подобного рода. По странному совпадению, он выдвигает против "сионистов" тот же набор обвинений, буквально слово в слово, мы в этом уже убедились и в дальнейшем убедимся еще более, тот же набор, который "честные" антисемиты всегда выдвигают против евреев. Под словом "честные" в данном случае имеется в виду метод, а не моральные качества. Таким образом, одно из двух: либо свойства евреев вообще перешли ныне к сионистам, либо свойства антисемитов перешли к "интернационалистам" бегунам, прыгунам и прочим идеологическим акробатам. Что же касается формулировки об избранности, то всякое религиозное построение предусматривает возвышение своего народа. В такой же, если не в большей степени это можно обнаружить в мусульманском Коране. Христианство было создано не христианами, а иудеями, которые весь пыл своего богостроительства вложили в Пятикнижие. Но многочисленные многовековые комментарии теологов-христиан наполнены чувством своей богоизбранности и превосходства над не-христианами. Даже магизм и атрибутивизм первобытных или сохранивших свою дикость до наших дней племен ставит свои идолы, дух своих предков и тех, кто им поклоняется, выше всех иных людей. Дело тут не в национально-племенном превосходстве, а в том духовном качестве, ради которого вообще была создана религия, – стремлении выделить себя из стадного бытия. Если приверженец каждой религии чувствовал себя выше других, низших, – а сравнивать себя человек может только с человеком, – то в древнем, лишенном еще гуманистических представлений мире все они чувствовали себя индивидуальностями. Конечно, лишенный всех прав, запертый в гетто, лишенный национальной жизни еврей мог возвращаться мыслями к изначальным религиозным построениям, к мечтам о своей избранности, чтобы хоть как-то утешить душу и почувствовать свою индивидуальность, и поэтому, чтобы в своих целях использовать "еврейский империализм", антисемиты испокон веков обращались к древним религиозным книгам, к научно-философским трудам. Однако практический империализм и колониализм, в частности арийско-христианский и иной, можно обнаружить в обычных учебниках истории или даже в газетах. Поэтому была выдумана всемирными антисемитами и Дюрингом научно обоснованная версия о финансовом закабалении евреями мира, то есть порабощении с помощью денег. Но передадим слово по этому вопросу такому авторитету, как Иштоци.