На другое утро я пустился в путь из Гослара, отчасти - просто наудачу, отчасти - с намерением разыскать брата клаустальского рудокопа. Опять прелестная праздничная погода. Я всходил на холмы и горы, смотрел, как солнце пытается разогнать туманы, весело брел по шумящим лесам, и колокольчики, унесенные мной из Гослара, своим звоном сопровождали мои грезы. Горы стояли в своих белых ночных мантиях, ели стряхивали с себя дремоту, свежий утренний ветер завивал их свешивающиеся зеленые кудри, птички совершали утреннюю молитву, луговая долина блестела, как осыпанный алмазами золотой покров, и пастух брел по ней за своим позванивающим стадом. Собственно говоря, возможно, что я и заблудился. Всегда стараешься идти боковыми дорогами и тропинками, думая скорее достичь цели. На Гарце то же, что и в жизни вообще. Но всегда встречаются добрые души, указывающие нам верный путь; они делают это очень охотно и, кроме того, испытывают особое удовлетворение, когда с самодовольным выражением лица, голосом громким и благосклонным поясняют нам, какой длинный крюк мы сделали, в какие пропасти и болота могли провалиться, и какое счастье, что мы еще вовремя повстречали таких осведомленных людей, как они. С подобным указчиком я и встретился недалеко от Гарцской крепости. Это был упитанный обыватель из Гослара, с лоснящимся, одутловатым, дурацки-умным лицом; вид у него был такой, словно он изобрел эпизоотию. Мы прошли некоторое расстояние вместе, причем он рассказывал мне всевозможные истории о привидениях; истории были бы очень недурны, если бы не сводились к тому, что на деле никаких привидений не было, а белая фигура оказалась браконьером, звуки, похожие на стоны, издавал только что родившийся кабаненок, а шум на чердаке производила домашняя кошка. "Только больной человек, - присовокупил он, - верит в привидения". Что касается его самого, то он болеет редко и лишь порою страдает накожными болезнями, от которых лечит себя просто-напросто слюной. Он обратил также мое внимание на целесообразность и полезность всего в природе. Деревья зелены потому, что зеленый цвет полезен для глаз. Я согласился с ним и добавил, что бог сотворил рогатый скот потому, что говяжий бульон подкрепляет человека; что ослов он сотворил затем, чтобы они служили людям для сравнений, а самого человека он сотворил, чтобы он питался говяжьим бульоном и не был ослом. Спутник мой пришел в восхищение, найдя во мне единомышленника, лицо его расцвело еще радостнее, и, прощаясь со мной, он растрогался.
Пока он шел со мной рядом, вся природа была как бы расколдована, но лишь только он удалился, опять заговорили деревья, зазвенели лучи солнца, заплясали луговые цветы, и голубое небо приняло в объятия зеленую землю. Да, я лучше знаю: бог создал человека, чтобы он изумлялся великолепию мира. Всякий автор, как бы он ни был велик, ищет похвал своему произведению. И в библии - мемуарах бога - определенно сказано, что он создал людей во славу и похвалу себе.
После долгого блуждания по всевозможным направлениям я добрался до жилища брата моего клаустальского приятеля, переночевал там и пережил следующее прелестное стихотворение:
I
На горе стоит избушка,
В ней живет шахтер седой;
Шумны темные там ели,
Светел месяц золотой.У окна резное кресло,
Чудо-кресло, не скамья,
Кто сидит в нем, тот счастливец.
И счастливец этот - я!На скамеечке малютка
У моих уселась ног;
Глазки - звезды голубые,
Ротик - аленький цветок.Глазки-звездочки раскрыты
Широко, как небосвод,
И лукаво к пухлым губкам
Свой лилейный пальчик жмет."Нет, не бойся, мать не видит:
Села с прялкою к окну,
А отец взял в руки цитру
И поет про старину".И малютка продолжает
Тихо в уши мне шептать,Много тайн за это время
Довелось мне услыхать."С той поры, как нету тетки,
Не приходится уж нам
Ездить в Гослар на гулянье,
Вот чудесно было там!Здесь, на этом горном склоне,
Так тоскливо жить одним,
А зимою мы под снегом,
Как схоронены сидим.И при том же я трусиха,
Как дитя, впадаю в страх,
Только вспомню злобных духов,
Промышляющих в горах".Точно слов своих пугаясь,
Прерывает вдруг рассказ,
И обеими руками
Прикрывает звезды глаз.Все шумнее шелест ели,
Громче треск веретена,
И в звенящих струнах цитры
Оживает старина."Не страшись, моя малютка,
Злые духи скрылись прочь,
Божьи ангелы на страже
Над тобою - день и ночь!"
II
Ель протягивает пальцы
И стучится под окном,
Месяц, бледный соглядатай,
Льет сиянье в тихий дом.Мать с отцом храпят негромко
В ближней спальне за стеной,
Мы же время коротаем
За блаженной болтовней."Будто часто ты молился?
Нет, меня не проведешь, -
Неужели от молитвы
На губах такая дрожь?Эта дрожь, такая злая,
Страх наводит на меня,
Но в глазах твоих сиянье
Благодатного огня.Сомневаюсь, чтоб ты верил,
Как священник нас учил,
Чтобы ты отца и сына
И святого духа чтил"."Ах, дитя мое, ребенком,
У родимой на руках,
Верил я, что правит миром
Бог-отец на небесах.Тот, кто дивно создал землю,
Человека сотворил,
Кто звездам, луне и солнцу
Их пути определил.А когда я вырос, крошка,
Много больше я узнал
И, постигнув человека,
В сына верить тоже стал,В сына божьего, что людям
Дал любовь и чистоту
И, как водится, в награду
Пригвожден был ко кресту.Я теперь созрел, начитан,
Видел многие края,
И в святого духа верю
Всей душой своею я.Сотворил чудес он много
И еще творить готов.
Он разрушил замки гордых,
Сокрушил ярмо рабов.Раны лечит, обновляет
Право древней старины:
Все мы, люди, от рожденья
Благородны и равны.Гонит он туманы злые
И рассеивает гнет,
Что вкушать любовь и радость
День и ночь нам не дает.Сотни рыцарей отважных,
В броне панцирей и лат,
Служат духу всеблагому,
Волю высшую творят.Гордо веют их знамена,
И мечи блестят у них, -
Ты хотела бы, малютка,
Видеть рыцарей таких?Так гляди ж смелей мне в очи,
Поцелуй меня! Взгляни!
Я и сам такой же рыцарь,
Рыцарь духа, как они!"
III
За зеленой хвоей ели
Месяц тихо прячет лик,
В нашей комнате мерцает
Догорающий ночник.Только звезды голубые
Светят ярче в поздний час,
И пылает алый ротик,
И она ведет рассказ:"Эти крошки - домовые
Поедают нашу снедь,
Накануне полон ящик,
Поутру - пустая клеть.Эти крошки слижут ночью
Наши сливки с молока,
А остатки выпьет кошка
Из открытого горшка.Да и кошка наша - ведьма:
Ночью вылезет на двор
И гуляет в дождь и вьюгу
По развалинам средь гор.Там стоял когда-то замок,
В пышных залах яркий свет,
Дамы, рыцари и свита
Танцевали менуэт.Но однажды злая фея
Нашептала злобных слов,
И теперь среди развалин
Гнезда филинов и сов.Впрочем, тетка говорила:
Стоит только слово знать
И его в урочном месте
И в урочный час сказать, -И опять из тех развалин
Стены гордые взойдут,
Дамы, рыцари и свита
Танцевать опять начнут;Тот, кто скажет слово, станет
Обладателем всего,
Звуки трубные прославят
Светлость юную его".Так цветут волшебной сказкой
Алых губок лепестки,
И сверкают в глазках-звездах
Голубые огоньки.Нижет кудри мне на пальцы
И дает им имена,
И смеется и целует,
И смолкает вдруг она.И с таким приветом тихим
Смотрит комната на нас;
Этот стол и шкаф как будто
Я уж видел много раз.Мирно маятник болтает,
Струны цитры на стене
Еле слышно зазвенели,
И сижу я как во сне."Вот урочный час и место,
Вот, пора когда сказать.
Ты, малютка, удивишься,
Как я слово мог узнать.Лишь скажу - и ночь поблекнет,
Не дождавшись до утра,
Зашумят ручьи и ели,
Вздрогнет старая гора.Из ущелья понесутся
Звуки, полные чудес,
Запестреет, как весною,
Из цветов веселый лес,Листья, странные, как в сказке,
Небывалые цветы
Полны чар благоуханья
И пьянящей пестроты.Розы красные, как пламя,
Загорятся здесь и там,
И колонны белых лилий
Вознесутся к небесам.Звезды крупные, как солнца,
Запылают над землей,
В чащи лилий исполинских
Свет вливая голубой.Мы с тобой, моя малютка,
Всех изменимся сильней;
Окружат нас шелк и бархат,
Вспыхнет золото огней.Ты принцессой станешь гордой,
Замком сделается дом, -
Дамы, рыцари и свита
Пляшут весело кругом.Все мое - и ты, и замок -
В этом сказочном краю,
Славят трубы и литавры
Светлость юную мою!"
Взошло солнце. Туманы рассеялись, как призраки при третьем крике петуха. Я снова стал взбираться на горы и спускаться с гор, а передо мною плыло прекрасное солнце, освещая все новые и новые красоты. Дух гор был ко мне явно благосклонен; он, верно, знал, что наш брат поэт может порассказать много хорошего, и в это утро он дал мне увидеть свой Гарц, каким его видел, конечно, не всякий. Но и меня увидел Гарц, каким меня немногие видели: на ресницах моих дрожали жемчужины, столь же драгоценные, как те, что переливались среди трав долины. Утренняя роса любви увлажняла мои щеки, шумящие ели понимали меня, разводя свои ветви и качая ими вверх и вниз, подобно немым, выражающим радость движениями рук, а вдали что-то звучало чудесно и таинственно, будто колокол затерянной в лесу церкви. Говорят, это колокольчики стад, издающие в Гарце такие нежные, ясные и чистые звуки.
Судя по положению солнца, был полдень, когда я встретился с таким стадом, и пастух, приветливый светловолосый парень, сказал мне, что высокая гора, у подножия которой я стою, - старый знаменитый по всей земле Брокен. На много часов пути вокруг этой горы нет жилья, потому я был очень доволен, когда парень предложил мне поесть вместе с ним. Мы уселись за déjeuner dinatoire, состоявший из сыра и хлеба; овечки подбирали крошки, милые чистенькие телята прыгали вокруг нас, плутовски позванивая своими колокольчиками, и их большие, довольные глаза смеялись, глядя на нас. Мы пировали по-королевски; вообще, хозяин мой показался мне королем, а так как он пока что единственный король, который дал мне хлеба, то я и хочу воспеть его как короля.
Пастушок - король над стадом,
Холм зеленый - гордый трон,
А над головою солнце -
Лучезарней всех корон.В красных крестиках барашки
Льстиво ластятся к ногам,
А телята-кавалеры
Гордо бродят по лугам.Средь козлят придворной труппы
Каждый - чудо, не актер,
А коровьи колокольцы,
Флейты птиц - оркестр и хор.Все поет, играет нежно,
Тих и нежен дальний гул
Водопадов, стройных елей, -
И король слегка вздремнул.В это время государством
Управляет верный пес,
Чье сердитое рычанье
Ветер по полю разнес,А король сквозь сон бормочет:
"Что за бремя эта власть!
Хорошо бы к королеве
Поскорей домой попасть!Головой прилечь державной
К ней на грудь хотел бы я!
В нежном взоре королевы
Вся монархия моя!"
Мы дружески простились, и я весело стал взбираться в гору. Скоро я вошел в чащу высоких, до самого неба, елей, к которым питаю всяческое уважение. Дело в том, что этого рода деревьям не так-то легко расти, и в юности им пришлось немало претерпеть. Гора усеяна в этом месте гранитными глыбами, и большинству деревьев приходится оплетать их своими корнями или же разрывать их, с трудом находя почву для своего пропитания. Там и сям громоздятся камни, образуя как бы ворота, а на них стоят деревья, простирая обнаженные корни над каменными воротами и достигая почвы лишь у их подножия, так что кажется, будто они растут в воздухе. И все-таки они достигли громадной высоты, как будто срослись с цепко охваченными камнями, и стоят более прочно, чем их мирные товарищи, выросшие на ровном месте, на безобидной лесной почве. Так держатся и в жизни те великие люди, которые, преодолев первоначальные задержки и препятствия, возмужали и закалились. По ветвям елей карабкались белки, а внизу разгуливали желтые олени. Глядя на это милое, благородное животное, я не могу понять, какое удовольствие находят образованные люди в том, чтобы травить его и убивать. Ведь это животное оказалось милосерднее людей и вскормило томившегося от голода сына святой Женевьевы, Шмерценрейха.
Густую зелень елей чудесно пронизывали золотые лучи солнца. Древесные корни образовали естественную лестницу. Повсюду мягкие мшистые скамьи; ведь камни поросли на фут толщиною красивейшими породами мха, как будто прикрыты подушками светло-зеленого бархата. Нежная прохлада и мечтательный лепет ручьев. Видно, как там и тут пробивается под камнями светло-серебристая вода, орошая обнаженные корни и побеги деревьев. Склоняясь над всем этим, как бы подслушиваешь тайную историю их развития и спокойное биение сердца горы. Кое-где вода с большою силою вырывается из-под камней и корней, образуя небольшие водопады. Здесь хорошо присесть. Кругом такой чудесный шорох и бормотание, птицы издают отрывочные, томительно призывные звуки, деревья шепчутся тысячью девических голосов, и тысячью девичьих глаз смотрят на тебя особенные горные цветы, протягивая широкие, забавно зазубренные листья; веселые солнечные лучи, играя, скользят здесь и там, задумчивые травки рассказывают друг другу зеленые сказки, и все как зачаровано, все кругом становится таинственней, оживает древняя мечта, появляется возлюбленная, - ах, как скоро она исчезает!
Чем выше взбираешься в гору, тем ниже и приземистее делаются ели; кажется, они все больше и больше съеживаются, наконец остаются только кусты черники и красной смородины да горные травы. Тут уже холод чувствительнее. Удивительные группы гранитных глыб лишь здесь становятся особенно заметны, поражая подчас своими размерами. Это, верно, мячи, которыми перебрасываются, играя, злые духи в Вальпургиеву ночь, когда ведьмы приезжают верхом на метлах и навозных вилах и начинается, по рассказам простодушной нянюшки, чудовищное, гнусное игрище, которое можно созерцать на прекрасных иллюстрациях к "Фаусту" маэстро Ретцша*. Один молодой поэт, проезжая верхом из Берлина в Геттинген мимо Брокена в ночь на первое мая, приметил даже, как несколько литературных дам, усевшись на скалистом выступе, образовали эстетический чайный кружок и с приятностью читали вслух "Вечернюю газету"*, производили в мировых гениев своих поэтических козлят, прыгавших с блеянием у чайного стола, и высказывали в бесповоротной форме свои суждения о различных явлениях немецкой литературы; но, когда они дошли до "Ратклифа" и "Альманзора"* и начали отказывать автору в набожности и христианском чувстве, волосы у молодого человека встали дыбом, отчаяние овладело им, - я пришпорил коня и ускакал прочь.
В самом деле, когда взбираешься на вершину Брокена, нельзя удержаться от мысли об увлекательных блоксбергских историях и в особенности о великой, таинственной национальной немецкой трагедии - о докторе Фаусте. Мне все время казалось, что следом за мною взбиралось в гору чье-то лошадиное копыто и кто-то юмористически переводил дыхание. И мне думается, у самого Мефистофеля захватывает дух, когда он взбирается на свою любимую гору. Это в высшей степени утомительная дорога, и я был рад, когда, наконец, увидел долгожданный дом на Брокене.
Дом этот, известный по многим рисункам, всего-навсего одноэтажный и находится на вершине горы; выстроен он в 1800 году графом Штольберг-Вернигероде, и на его же счет содержится в доме гостиница. Стены - поразительной толщины, так как приняты во внимание ветер и зимняя стужа; крыша низкая, посредине ее находится вышка в форме башни. Рядом с домом расположены еще два небольших здания, одно из которых служило в прежнее время приютом для посетителей Брокена.
Вступая в дом на Брокене, я испытал какое-то необыкновенное сказочное чувство. После долгого одинокого пути среди елей и утесов переносишься внезапно в надоблачное жилище; города, горы и леса остаются внизу, а вверху находишь удивительно пестрое общество чужих тебе людей; оно встречает тебя, как водится в таких местах, словно долгожданного сотоварища, - наполовину с любопытством, наполовину равнодушно. Я застал полный дом народу и, как подобает разумному человеку, начал уже подумывать о ночи и о неудобствах соломенного тюфяка; умирающим голосом я потребовал себе чаю, и хозяин брокенской гостиницы был достаточно сообразителен, чтобы понять, что перед ним больной человек, нуждающийся на ночь в порядочной постели. Такую постель он мне устроил в тесной комнатке, где уже расположился молодой коммерсант, долговязый рвотный порошок в коричневом костюме.
В общей комнате царили шум и оживление. Собрались там студенты различных университетов. Некоторые недавно прибыли и отдыхают, другие готовятся в путь, завязывают свои сумки, записывают свои имена в книгу для посетителей и принимают от служанок букеты брокенских цветов; вот где щиплют за щеки, распевают, прыгают, горланят, задают вопросы, отвечают, - пожелания хорошей погоды, доброго пути, "на здоровье", "с богом!" Некоторые из отбывающих подвыпили и испытывают двойное удовольствие от красивых видов, так как у пьяного все двоится в глазах.
Немного отдохнув, я поднялся на вышку и застал там маленького господина с двумя дамами, молодою и пожилою. Молодая была очень хороша собой. Величественная фигура, на кудрявой голове черная атласная шляпа наподобие шлема, белыми перьями которой играл ветер, стройный стан так плотно охвачен черным шелковым плащом, что обрисовывались благородные формы, а широко открытые чистые глаза спокойно смотрели в широкие чистые дали.