Что же произошло в феврале-марте 1917 года?
Подытожим сказанное в этой главе.
В исторической науке, прежде всего советской, укоренился миф о буржуазно-демократической Февральской революции и свержении самодержавия. А тогда восторжествовала народно-демократическая революция, выражавшая анархистские настроения народных масс. По этой же причине не началась гражданская война, ибо не было противоборствующих - не на жизнь, а на смерть - политических партий и социальных групп.
Самодержавия никто не свергал. Оно прекратило свое существование примерно так, как умирает дряхлый старик, для которого смертельным может оказаться даже слабое потрясение или напряжение сил. Это с удивлением отмечали многие современники. В конце марта 1917 года архитектор А.В. Щусев написал художнику А.Н. Бенуа в связи с падением монархии: "Все сооружение рассыпалось как-то даже без облака пыли и очень быстро".
Как мы знаем, Гучков и Шульгин, принявшие по поручению Государственной думы отречение императора Николая II, по своим убеждениям были монархистами. Они вовсе не собирались свергать царскую власть.
Обратимся к воспоминаниям дальнего родственника царской фамилии, посла Французской республики в России Мориса Палеолога. В середине февраля 1917 года он отметил: "В России готовится революционный кризис, он чуть было не разразился пять недель тому назад, но только отложен. С каждым днем русский народ все больше утрачивает интерес к войне, и анархистский дух распространяется во всех классах, даже в армии".
В разговоре с ним великая княгиня Мария Павловна сказала:
- Императрица вполне овладела императором, а она советуется только с Протопоповым, который каждую ночь спрашивает совета у духа Распутина… Я не могу вам сказать, до какой степени я упала духом. Со всех сторон я все вижу в черном свете. Я жду наихудших несчастий… Но Бог не может хотеть, чтоб Россия погибла.
Морис Палеолог ответил:
- Бог поддерживает лишь тех, кто борется, и я никогда не слыхал, чтоб он помешал самоубийству. А ведь то, что сейчас делает император, это настоящее самоубийство для него самого, для его династии и для его народа.
Следует сделать оговорку. Палеолог в Росси вел краткие дневниковые записи, которые, по-видимому, дополнил позже, находясь во Франции. В некоторых случаях его воспоминания могут отражать его более поздние мысли. Не исключено, что он вольно или невольно преувеличил свой провидческий дар. Но для нас интересны факты, которые он приводит. В частности, о "консультациях" министра МВД с духом Распутина в преддверии Февральской революции.
В субботу 27 февраля Палеолог записал, что днем, несмотря на усиленные наряды жандармов, казаков и солдат, горожане стали собираться группами, петь Марсельезу, носить знамена и транспаранты с надписями: "Долой правительство!", "Долой Протопопова!", "Долой войну!", "Долой немку!". Судя по всему, за свержение самодержавия тогда никто активно не выступал.
На следующий день, по его словам: "Мрачные известия приходят одно за другим. Окружной суд представляет собой лишь огромный костер: Арсенал на Литейном, дом Министерства внутренних дел, дом военного губернатора, дом министра двора, здание слишком знаменитой охранки, около двадцати полицейских участков объяты пламенем; тюрьмы открыты, и все арестованные освобождены; Петропавловская крепость осаждена; овладели Зимнем дворцом, бой идет во всем городе".
Такова стихия народного бунта. Палеолог, имевший хороших осведомителей, отметил: никакого единого руководства восстанием нет. "Такая скорая и полная измена армии является большим сюрпризом для вождей либеральных партий и даже для рабочей партии… Она ставит перед умеренными депутатами (Родзянко, Милюков, Шингарев, Маклаков и проч.) вопрос о том, можно ли еще спасти династический режим. Страшный вопрос, потому что республиканская идея, пользующаяся симпатиями петроградских и московских рабочих, чужда общему духу страны и невозможно предвидеть, как армии на фронте примут столичные события!"
Это важное замечание. Даже если взбунтовались столичные рабочие и солдаты, для России это лишь частность. Власть остается у правительства, Думы, царя. Если бы эту власть поддерживал народ, она бы не рухнула после подобных беспорядков.
Во вторник Палеолог в разговоре с высокопоставленным сановником узнает: "Председатель Думы Родзянко, Гучков, Шульгин и Маклаков совершенно огорошены анархическими действиями армии". Как видим, еще до пресловутого "Приказа № 1" в армейских частях Петербургского гарнизона уже восторжествовала анархия. Позже Морис Палеолог записывает: "Солдатня теперь всемогуща".
Наконец, обратим внимание на характерную картину организованной анархии, которую посол Франции наблюдал в среду, 1 марта:
"Решительная роль, которую присвоила себе армия в настоящей фазе революции, только что на моих глазах нашла подтверждение в зрелище трех полков, продефилировавших перед посольством по дороге в Таврический дворец. Они идут в полном порядке, с оркестром впереди. Во главе их несколько офицеров, с широкой красной кокардой на фуражке, с бантом из красных лент на плече, с красными нашивками на рукавах. Старое полковое знамя, покрытое иконами, окружено красными знаменами…
Немного спустя старый Потемкинский дворец послужил рамой другой, не менее грустной картины. Группа офицеров и солдат, присланных гарнизоном Царского Села, пришла заявить о своем переходе на сторону революции.
Во главе шли казаки свиты, великолепные всадники, цвет казачества, надменный и привилегированный отбор императорской гвардии. Затем прошел полк Его величества, Священный легион, формируемый путем отбора из всех гвардейских частей и специально назначенный для охраны особ царя и царицы. Затем прошел еще железнодорожный полк Его величества, которому вверено сопровождение императорских поездов и охрана царя и царицы в пути. Шествие замыкалось императорской дворцовой полицией: отборные телохранители, приставленные к внутренней охране императорских резиденций и принимающие участие в повседневной жизни, в интимной и семейной жизни их властелинов.
И все, офицеры и солдаты, заявляли о своей преданности новой власти, которой они даже названия не знают, как будто они торопились устремиться к новому рабству".
Последние слова ясно показывают, насколько "западный" человек не может понять русского понятия свободы как "воли вольной", как полного освобождения от рабства. Ведь видел он демонстрацию не преданности каким-то неведомым новым властителям, начальникам, а освобождения от власти других людей над собой. Такова анархия.
Говоря о "новом рабстве", Палеолог ставит знак равенства между пребыванием в ранге "царских сатрапов" и переходом на сторону восставшего народа. Мол, освободились от старого ярма, тотчас радостно надели на себя новое. Но разве можно уравнивать служение хозяину, господину с подчинением народной воле?
Вельможного Мориса Палеолога понять можно. Он справедливо опасался, что анархия грозит или поражением России в войне с Германией, или заключением с ней сепаратного мира. К тому же он рассуждал с позиций именно господина, наблюдающего взбунтовавшихся рабов. Так же могли смотреть римские патриции на восстание Спартака.
Характерный факт: в наши дни примерно из таких же соображений исходят те, кто так же толкует переход царской России - после двух тяжелейших десятилетий - к социализму на основе народной демократии. Мол, из огня - да в полымя; избавились от власти царя и господ, а попали под власть вождей и партийной номенклатуры.
Не вдаваясь в дискуссию, напомню: в СССР произошел небывалый в истории подъем народного самосознания, культуры, образования. Это выразилось в необычайных успехах в науке, технике, литературе, искусстве, индустриализации страны, в великой Победе над фашистской Германией и ее союзниками. Без самоотверженности советского народа в труде и сражениях ничего подобного не произошло бы ни при каких условиях. Жалкие рабы на такое не способны. Понять это нетрудно: была бы совесть чиста и ум не замутнен многолетним воздействием СМРАП (средств массовой рекламы, агитации и пропаганды)…
Впрочем, завершим эту главу сценой, показывающей драматический финал самодержавия. Ее описал Морис Палеолог со слов одного из присутствовавших при этом, скорее всего, Милюкова, с которым он находился в дружеских отношениях.
Суббота, 4 марта. "Собрались в десять часов утра в доме князя Павла Путятина… Кроме великого князя [Михаила] и его секретаря Михайлова, присутствовали князь Львов, Родзянко, Милюков, Некрасов, Керенский, Набоков, Шингарев и барон Нольде; к ним присоединились… Гучков и Шульгин, прямо прибывшие из Пскова.
Лишь только открылось совещание, Гучков и Милюков смело заявили, что Михаил Александрович не имеет права уклоняться от ответственности верховной власти.
Родзянко, Некрасов и Керенский заявили, напротив, что объявление нового царя разнуздает революционные страсти и повергнет Россию в страшный кризис; они приходили к выводу, что вопрос о монархии должен быть оставлен открытым до созыва Учредительного собрания… Тезис этот защищался с такой силой и упорством, в особенности Керенским, что все присутствующие, кроме Гучкова и Милюкова, приняли его…"
(Отметим: предлагалось не упразднить монархию, а сохранить в этом вопросе неопределенность до решения Учредительного собрания.)
"Гучков сделал тогда последнее усилие. Обращаясь к великому князю, взывая к его патриотическому мужеству, стал ему доказывать необходимость немедленно явить русскому народу живой образ народного вождя:
- Если вы боитесь, Ваше высочество, немедленно возложить на себя бремя императорской короны, примите по крайней мере верховную власть в качестве "регента империи на время пока не занят трон", или, что было бы еще более прекрасным титулом, в качестве "прожектера народа", как назывался Кромвель. В то же время вы могли бы дать народу торжественное обязательство сдать власть Учредительному собранию, как только кончится война.
Эта прекрасная мысль, которая могла еще все спасти, вызвала у Керенского припадок бешенства, град ругательств и угроз, которые привели в ужас всех присутствующих.
Среди всего этого смятения великий князь встал и объявил, что ему нужно несколько мгновений подумать одному, и отправился в соседнюю комнату. Но Керенский одним прыжком бросился к нему, как бы для того, чтобы перерезать ему дорогу:
- Обещайте мне, Ваше высочество, не советоваться с вашей супругой.
Он тотчас подумал о честолюбивой графине Брасовой, имеющей безграничное влияние на мужа. Великий князь ответил, улыбаясь:
- Успокойтесь, Александр Федорович, моей супруги сейчас здесь нет; она осталась в Гатчине.
Через пять минут великий князь вернулся в салон. Очень спокойным голосом он объявил:
- Я решил отречься.
Керенский, торжествуя, закричал:
- Ваше высочество, вы - благороднейший из людей!
Среди остальных присутствовавших, напротив, наступило мрачное молчание; даже те, которые наиболее энергично настаивали на отречении, как князь Львов и Родзянко, казались удрученными только что свершившимся, непоправимым, Гучков облегчил свою совесть последним протестом:
- Господа, вы ведете Россию к гибели; я не последую за вами на этом гибельном пути.
После этого Некрасов, Набоков и барон Нольде средактировали акт временного и условного отречения. Михаил Александрович несколько раз вмешивался в их работу, и каждый раз для того, чтобы лучше подчеркнуть, что его отказ от императорской короны находится в зависимости от позднейшего решения русского народа, представленного Учредительным собранием.
Наконец, он взял перо и подписал".
Почему же Михаил принял такое решение? Разве он был демократом? Нет, конечно. Или он твердо стоял за конституционную монархию и ему важно было заручиться поддержкой Учредительного собрания? Вряд ли. Хотя в тексте его отречения есть ссылка на волю народа, Учредительного собрания и, соответственно, на благословение Божие. Вот подписанный им документ:
"Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне императорский всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единой со всем народом мыслью, что выше всего благо родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное, возможно, в кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа".
Великий князь Михаил решил вернуться к акции трехсотлетней давности. Тогда Земский собор в 1613 году избрал на царство Михаила из рода Романовых. В 1917 году ситуация в стране была сходной: наступило смутное время. Но только царство уже было не то, что прежде, и отношение к царям кардинально изменилось.
Как свидетельствовал Родзянко, претендент на царский престол вовсе не благоговел перед волей народа, а, скорее всего, опасался ее. "Великий князь Михаил Александрович, - вспоминал Родзянко, - поставил мне ребром вопрос, могу ли ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно, ибо… твердой вооруженной силы не имел за собой. Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомобиль не мог был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного поезда из него".
Вот в чем была главная причина: "должность" царя стала смертельно опасной. Конечно, великий князь Михаил мог бы рискнуть и продолжить царство Романовых. Однако он решил не искушать судьбу и отрекся от престола.
На следующий день после этого судьбоносного события при встрече с Милюковым Палеолог услышал от него:
- Мы не хотели этой революции перед лицом неприятеля, я даже не предвидел ее; она произошла без нас, по вине, по преступной вине императорского режима…
- В таком случае, династия Романовых свергнута?
- Фактически - да, юридически - нет. Одно только Учредительное собрание будет уполномочено изменить политический строй в России.
В стране осуществилось нечто нигде и никогда не бывалое: юридически сохранялось самодержавие, не свергнутое окончательно; буржуазное Временное правительство; Советы солдатских и рабочих, а затем и крестьянских депутатов. Получилась какая-то странная форма анархии, ибо реальной властью никакой орган управления не обладал.
О "Размышлениях над Февральской революцией"
27 февраля 2007 года были опубликованы массовым тиражом в "Российской газете" соображения А.И. Солженицына о Февральской революции. Они заслуживают отклика уже потому, что отражают, возможно, мнение значительного числа современных россиян. Во всяком случае, до сих пор творения этого писателя многими воспринимаются как откровения.
Сразу скажу: некоторые выражения и высказывания известного писателя вызывают недоумение. Конечно, он преимущественно повторяет то, что говорилось и до него, но в своеобразных сочетаниях и с некоторыми своими выводами. Основной его метод: предположить, а что бы произошло, если бы все было не так, как было, а так, как надо (естественно, с точки зрения автора).
Подобный взгляд - с интеллектуальной вершины, как бы некоего виртуального вершителя судеб, демиурга исторического процесса - характерен для Солженицына. Он привычно выступает в роли пророка.
Пожалуй, наибольшую вину за происшедшее он возлагает на царя, называя его поведение "хилой нерешительностью", безволием, если не отменной глупостью (ибо писатель тут же указывает простые меры, которые задушили бы революцию в младенчестве). Мол, "Государь… всё ждал, всё ждал, что уладится само, всё колебался, всё колебался - и вдруг почти без внешнего нажима сам извихнулся из трёхсотлетнего гнезда, извихнулся больше, чем от него требовали и ждали". Тем более что он перед февральскими событиями "уехал из-под твердого крыла царицы - беззащитным перед самым ответственным решением своей и российской жизни".
Я считаю Николая II фигурой роковой и трагической в нашей истории. Он был жертвой судьбы. Нечто подобное наиболее рельефно показано в древнегреческих трагедиях. Для христиан в подобных случаях принято ссылаться на Бога (древние греки обычно имели в виду волю богов). Правда, Солженицын не придерживается такой точки зрения. К сожалению, его чрезмерно упрощенный взгляд на исторические события может прийтись по душе неискушенным читателям. Именно примитивные идеи чаще всего завладевают массами людей, считающих себя интеллектуалами.
Представлять Николая II жалким, беспомощным "птенчиком", которого прикрывает "твердое крыло" супруги, означает полное к нему презрение. Не удивительно: писатель обвиняет царя в предательстве:
"Ему была вверена эта страна - наследием, традицией и Богом, - и уже поэтому он отвечает за происшедшую революцию больше всех…
Он предпочел - сам устраниться от бремени.
Слабый царь, он предал нас.
Всех нас - на все последующее".
Сильно сказано. И несправедливо (это вообще свойственно данному писателю). Хотя в действительности, сам того не заметив, Солженицын упомянул трех важных действующих лиц, которых обвинил с еще большей злобой.
Он классифицирует предательство царя едва ли не в глобальном масштабе - всех и всё! Вроде бы он, писатель, стоял на стороне царя как подлинный монархист, а тут - такой конфуз. Хотя невольно вспоминаешь, что Александр Исаевич был в свое время пионером и комсомольцем, присягал, между прочим, вовсе не императору Николаю II, а советской власти, делу партии большевиков и даже, можно сказать, лично товарищу Сталину (в те времена СССР, ВКП(б) и вождь были едины). Правда, его кумирами в зрелые годы были… нет, не цари, а Ленин и Троцкий. А уж они-то революционеры "круче" Сталина.
…Ну ладно, положим, писатель взбешен и не выбирает выражения (увы, для сугубо рационального, весьма ловкого и осмотрительного Солженицына такое не характерно). Тем не менее он утверждает: Николай II пытался действовать "для блага России", но то ли по недоразумению, то ли по его недоумию получилось, что он "отрекся в пользу Исполнительного Комитета Совета рабочих и солдатских депутатов - то есть шайки никем не избранного полуинтеллигентского, полуреволюционного отребья".
Тут уж и вовсе остается только руками развести. Разве не известно, в пользу кого отрекся царь?! Мало ли что получилось! Мог ли Николай II предвидеть грядущие события? Нет, конечно. Да и великий князь Михаил при всей непродуманности его отречения передавал власть не Совету, а Временному правительству - до скорого Учредительного собрания.