Правда, по всей вероятности, была такова: Ленин не будет иметь никакого дела ни с немцами, ни с Парвусом, будет его критиковать, как и все другие социалисты, за его сотрудничество с немцами, однако он не может запретить ему субсидировать революционеров своими или чужими деньгами, если эти деньги идут в пользу русской революции. И в числе этих революционеров потом оказались его единомышленники - Ганецкий, Боровский и Карл Радек. Так, оче-видно, думают и авторы книги, когда пишут: "Ленин отнесся к этим переговорам чрезвычайно осторожно… Он не поносил Парвуса, как это тогда делали многие социалисты. Возможно, что Ленин хотел держать открытой запасную дверь, которой он позже и воспользовался". Парвус во всяком случае приступил после беседы с Лениным к практической деятельности: он объявил набор эмигрантов на работу в "Институт по исследованию причин и последствий мировой войны", который он открывает в Копенгагене. Ленин, обычно падкий на всякие разоблачительные кампании и мастер наклеивания звучных ярлыков, не стал призывать эмигрантов бойкотировать Институт Парвуса и не стал называть его, как это делали другие, "агентом германского империализма", тогда как журнал "социалистов-оборонцев" "Свобода и Россия" во главе с бывшим депутатом Думы от большевиков Г.Алексинским писал, что институт Парвуса создан на деньги Германии, чтобы вести в России пораженческую пропаганду. Наоборот, первым помощником Парвуса сделался большевик Ганецкий, но вот когда Бухарин захотел работать в Институте Парвуса, то Ленин запретил ему это. Причина тоже ясна: Ганецкий, как конспиратор, был суперкласс, а "виднейший теоретик и любимец партии" был "недиалектик", не по-большевистски сентиментален, к тому же слишком витал в эмпиреях, для того чтобы успешно маневрировать в лабиринтах враждующих между собой международных разведок. В Институт Парвуса из троцкистов вступил Моисей Урицкий, будущий глава Петроградского Чека. Из меньшевиков в Институт вошли бывший депутат Государственной Думы Аршак Зурабов, Екатерина Громан, Владимир Перазич, Георгий Чудновский, на Балканах - его сотрудником стал Раковский. Доктор Циммер доложил Берлину: "В организации, созданной Парвусом, работают восемь человек и около десяти разъезжают по России, так как это необходимо для поддержания постоянного контакта между различными организациями. Центр в Копенгагене ведет беспрерывную переписку с лицами, с которыми агенты установили связи. Работа так хорошо поставлена, что часто даже люди, работающие в организации, не знают, что за всем этим стоит германское правительство". Это, конечно, бахвальство прусского чиновника, ибо как не могли знать сотрудники Института, на кого они работают, если об этом знал весь мир? Правда, Парвус заверил их, что Институт он организовал на собственные деньги, но завербованные им люди были прожженные политические жуки, а не простофили с улицы, чтобы верить его сказкам, хотя он и был миллионером. Нет никаких доказательств прямой поддержки Ленина немцами до марта 1917 г.
Формально-юридически Парвус не поддерживает ни Ленина, ни большевиков, как организацию, а поддерживает только отдельные личности из большевиков, таких "скромных" как Ганецкий, Боровский и Карл Радек. К тому же всем известно, что Ленин и Парвус как человеческие типы люди разные: Парвус сибарит, плейбой, политический бизнесмен, кутила, бабник, да еще миллионер-спекулянт, а Ленин - аскет, примерный семьянин, враг мещанства и педант от революции. Но что у них было общее - так это свойственная обоим гениальность в революционной стратегии и ненависть к царизму. Но они искренне недолюбливали и внутренне не переносили друг друга. И это знал каждый, кто сталкивался с ними. Пос-сони совершенно правильно замечает: "Их антипатия друг к другу помогала камуфляжу. Этой виртуозности в искусстве тайных операций надо только удивляться".
Вот в разгаре этих "тайных операций" Ленин выступил в "Социал-демократе" против политической позиции Парвуса. Что это - искренне или камуфляж? Вероятно, и то и другое. Когда Парвус в своем журнале "Ди Глоке" ("Колокол") стал отстаивать политику германских социал-демократов в защиту своего отечества в войне, доказывая, что такая политика в интересах борьбы русского пролетариата против царизма, то Ленин объявил Парвуса "ренегатом". Земан и Шарлау пишут по этому поводу: "Статья Ленина против "Ди Глоке" была использована большевистскими публицистами как доказательство, что между их партией и Парвусом не было никакой связи". "Но Ленин, - продолжают они, - воздержался в своей статье от того, чтобы назвать Парвуса агентом германского правительства. Ленин ни одним словом не обмолвился об их встрече в мае 1915 г… Ленин считал политически целесообразным отмежеваться от Парвуса, не порвав, однако, с ним окончательно. Молчаливое соглашение насчет роли Ганецкого как помощника Парвуса и одновременно конфиденциального агента Ленина, ни в коем случае не могло быть расторгнуто из-за критики Лениным "Ди Глоке". Это верно. Ведь "ренегатами" для Ленина были все социалисты, кроме него и его сотрудников.
Упорные слухи, циркулирующие не только в Скандинавии, но и в Петербурге, что царь под влиянием своей немецкой супруги хочет заключить сепаратный мир с Германией (даже утверждали, что ее брат инкогнито побывал в Петербурге для этой цели), сильно тревожили и Парвуса. Этим был вызван его новый меморандум от 30 ноября 1915 г. на имя германского посла в Копенгагене Брокдорф-Ранцау. Если царь заключит мир с Германией, говорил Парвус, то к власти придет ультранационалистическое правительство, которое не будет считаться с условиями мира, что лишит Германию политических результатов победы на фронте. Мир с царем закончит войну, но не может привести к миру с Россией. Россия, писал Парвус, на таком уровне политического развития, когда мир с нею невозможен до тех пор, пока там у власти не будет правительство, пользующееся доверием народа. Если же Германия не заключит мира, то слово "мир" снова станет всеобщим лозунгом революционного движения. Жажда мира, усталость от войны, крайнее расстройство внутри страны немедленно приведут к революции. Революционное правительство, которое придет на смену царскому, вынуждено будет в первую очередь закончить войну и немедленно предложит мир.
Дальнейшие события развиваются в России точно по этому "сценарию" Парвуса. История внесла в него только одну поправку: Парвус исходил из своего старого лозунга от царского самодержавия к "пролетарской диктатуре" ("Без царя, а правительство рабочее"), что в данных условиях означало от царя прямо к Ленину. Пришлось сделать остановку на промежуточной станции - на "Времянке" Львова-Керенского, что Ленин объяснил "недостаточной сознательностью" и "недостаточной организованностью" пролетариата.
Брокдорф-Ранцау, поддерживая Парвуса, добавил от себя, что "царь Николай II сам возложил на себя страшную историческую вину и не заслуживает никакого снисхождения со стороны Германии". Посол, критически оценивая личность Парвуса, но воздавая дань его компетентности и опыту, предлагает Берлину использовать его и дальше в политическом ведении войны с Россией. Он писал в сопроводительной записке к меморандуму:
"Победа и ее вознаграждение будут обеспечены за Германией, если нам удастся вызвать революцию в России, разрушив этим Антанту. После заключения мира внутренний развал в России для нас не будет иметь никакой выгоды, возможно даже, что это будет нежелательно (здесь тоже имеется в виду отсутствие "промежуточной остановки" - А.А.). Несомненно верно, - продолжает посол, - что доктор Гельфанд (Парвус) не святоша и не желанный гость. Он, однако, верит в свою миссию и его компетентность выдержала испытание в революции 1905 г. после русско-японской войны. Я думаю поэтому, что мы должны использовать его, пока еще не поздно".
Парвус был вызван в Берлин в декабре 1915 г. и получил еще один миллион марок на этот раз специально для революционной пропаганды в русской армии ("братание", "долой войну!"). Интересно вспомнить, что по тем же мотивам, что и Парвус, Ленин выступал против сепаратного мира с Германией, даже больше - обвинял царя, что он готовится к заключению такого мира. Важно также отметить, что решению Берлина ассигновать миллион марок специально для разложения русской армии предшествовало решение Ленина переключить свой пропагандный аппарат на изготовление соответствующей антивоенной литературы для распространения ее в армии и на флоте. В этой связи наиболее важным фактором надо считать никем не разгаданную военно-политическую стратегию Ленина: своими выступлениями Ленин хочет косвенно влиять на политическое ведение войны немцами в пользу собственной стратегии, для чего и показывает ахиллесову пяту царя: ущербность и уязвимость морально-политического состояния русской армии. В этом отношении меморандумами Парвуса и решениями Берлина управляет его незримая воля. Не так уж важно, идут ли деньги прямо к Ленину для разложения армии, но очень важно, что они идут в Россию для той же ленинской цели. В этом вся суть вопроса о "немецких деньгах". Пар вуса интересовали и деньги и политика с уклоном в сторону денег, ибо деньги сейчас его профессия, а политика со временем превратилась в его хобби. Наоборот, Ленина интересовала только одна политика - русская и мировая. Дай Ленину весь мировой запас золота, взамен на отказ от русской и мировой революции, - и это равносильно для него смерти. С абсолютной уверенностью можно утверждать, что ни одна немецкая марка не нужна была лично Ленину. Все марки шли в Россию на развязку революции по принципу "безналичного расчета". Великие фанатики всех идеологий тем и страшны, что от них нельзя откупиться никакими земными богатствами. Все пророки были такими. Таким был и Ленин.
Парвус в 1916 г. вызвал у немцев типично немецкое неудовольствие: не сбылось его пророчество, что в России произойдет революция не позже, чем в начале 1916 года. Парвус исходил из того, что традиционные забастовки русских рабочих в начале каждого нового года, в память жертв 9 января 1905 г., выльются на этот раз во всеобщее восстание и ошибся. Его "локомотив революции" опоздал ровно на год, очень маленькая русская "неточность" в больших исторических расписаниях, которая вполне окупалась истинно русским размахом самой революции в начале 1917 г. Монархист Шульгин был свидетелем: "Зверь вышел из клетки, но, увы, этот зверь был его Величество русский народ!" "Революция "его Величества" - февральская революция 1917 г. установила в России порядок неограниченной демократии, что таило в зародыше опасность безбрежной русской анархии. Запоздавшая на год революция произошла, однако, не по "социальному расписанию" Парвуса и Ленина. Она принесла свободу для всех слоев, классов и народов империи. Не этого хотели Парвус и Ленин. Этого не хотели и немцы, ибо демократическая Россия осталась верна своим союзникам в отношении продолжения войны "до победного конца". В новой ситуации рождается новая стратегия Парвуса: уничтожить русскую февральскую демократию и поэтому финансировать дальше антивоенную, пораженческую партию - партию большевиков. Отныне вопрос прихода к власти Ленина становится вопросом "быть или не быть" кайзеровской Германии. Вывести Россию из войны и тем самым спасти зашатавшуюся корону кайзера может только Ленин. Это, конечно, не цель Ленина, который готовит такую же судьбу кайзеру, что и царю, ибо он убежден, что союз германского "молота" и русского "серпа" может возглавить мировую революцию. Но кайзер рассчитывает на невольную услугу Ленина: выводом России из войны он разложит Антанту, а тогда победа Германии в Европе обеспечена. Но сами немцы говорят: "Der Mensch denkt, Gott lenkt." ("Человек предполагает, Бог располагает"). Все получилось по другой поговорке: "Не рой другому яму, сам в нее попадешь". Через год после прихода Ленина к власти полетела в эту яму и корона кайзера - не без помощи того же Ленина. Все эти лидеры коммунистического союза "Спартак" во главе с К.Либкнехтом, Р.Люксембург, Ф.Мерингом, В.Пи-ком, Л.Иохинсон (Тышко), К.Радеком шли в авангарде ноябрьской революции 1918 г. в Германии под ленинским лозунгом: "Alle Macht den Raten", то есть "Вся власть Советам", а в Баварии даже была провозглашена "Баварская Советская республика". Для триумфа большевизма не хватило только "мелочи" - германского Ленина… Однако, вернемся к хронологии событий.
Глава VI. ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА - ШКОЛА ДЕМОКРАТИИ И ТРИБУНА РЕВОЛЮЦИИ
Государственная Дума первого созыва оказалась, под влиянием все еще продолжающейся революции, слишком левой - с преобладанием в ней кадетов, социал-демократов, трудовиков над правыми и октябристами, - чтобы опираясь на нее, царь мог бы править Россией.
Сессия Первой Думы открылась 27 апреля 1906 г. "тронной речью" царя. Речь, по свидетельству депутатов и печати, очень удалась. В ней говорилось: "С пламенной верой в светлое будущее России я приветствую в лице вашем тех лучших людей, которых я повелел возлюбленным моим подданным выбрать от себя. Трудная и сложная работа предстоит вам, верю, что любовь к Родине и горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас". Лидер кадетов Ф.ИРоди-чев вспоминал потом о впечатлении от речи царя: "Хорошо написанная, она была еще лучше произнесена, с правильными ударениями, с полным пониманием каждой фразы, ясно и искренне". Председатель Думы (из кадетов) проф. С.А.Муромцев добавлял: "Государь - настоящий оратор. У него отлично поставленный голос". Однако полным диссонансом к этой идиллической увертюре к открытию русского полупарламента прозвучала речь другого лидера кадетов И.И.Петрункевича, который, первым взяв слово, заявил: "Долг чести, долг совести требует, чтобы первое свободное слово, сказанное с этой трибуны, было посвящено тем, кто свою жизнь и свободу пожертвовал делу завоевания русских политических свобод… Свободная Россия требует освобождения всех, кто пострадал за свободу". После такого вызова царю и правительству председательствующий Муромцев постарался восстановить гармонию между верховной властью и Думой, когда сказал, что надо "уважать прерогативы конституционного монарха", но и соблюдать "права Государственной Думы, вытекающие из самого существования народного представительства". Муромцев, профессор римского права в Московском университете, конечно, заблуждался, называя царя "конституционным монархом", а Думу "парламентом". Если бы это было так, то, вероятно, февральская революция, которую возглавили те же кадеты и октябристы, вообще не состоялась бы. Дума избрала свой президиум только из числа депутатов кадетов (к-д, то есть "конституционные демократы", иначе назывались "Партией народной свободы", и считались "левой партией"). В президиум вошли, кроме председателя Муромцева, товарищи председателя - князь П.Д.Долгоруков и Н.А.Гредескул, секретарь - князь Д.И.Шаховской. Когда Дума решила в ответ на его "тронную речь", потребовать от царя амнистии всем политзаключенным, то тот же Родичев сказал в прениях: "Мы знаем, сколько преступлений прикрыто священным именем монарха, сколько крови скрыто под горностаевой мантией, покрывающей плечи государя императора". Заявляя, что никакие кары не остановят террор, оратор воскликнул: "Этих людей можно наказать только прощением". В адресе Государственной Думы, кроме амнистии, выдвигались и другие требования: ответственность перед Думой министерства, упразднение государственного Совета (род "второй палаты"), принудительное отчуждение земель. Царь, в знак недовольства, отказался принять президиум Думы с таким адресом, а предложил передать его министру Двора. Он указал также, чтобы на обсуждение в Думу вносили только такие проекты законов, которые крайне необходимы, например бюджетные ассигнования. Отсюда первым законом, который обсудил русский "парламент", стало предоставленное Министерством народного просвещения утверждение кредита на содержание… оранжереи и прачечной Юрьевского университета!
Правительство (премьером тогда был Н.Л.Горемыкин) 13 мая огласило в Думе декларацию, в которой резко и категорически отвергло все требования Думы. Кадет В.Д.Набоков от имени большинства Думы ответил правительству: "Мы недопустим такого правительства… власть исполнительная да покорится власти законодательной". Дума выразила недоверие правительству (против голосовало только 11 депутатов). Об этой Думе министр внутренних дел и будущий премьер А.А.Столыпин писал в "Новом времени" от 1 июля:
"Главная позиция захваченная революцией, - это Государственная Дума. С ее неприкосновенных стен, как с высокой крепости, раздаются воистину бесстыжие призывы к разгрому собственности, к разгрому государства и день ото дня наглее и разнузданнее, чаще и чаще поднимаются голоса, угрожающие самой Верховной власти".
Столыпин подготовлял общественное мнение к тому, что такой Думе не дана долгая жизнь. Последний повод для разгона подала сама Дума, когда выпустила "разъяснение" к народу о том, что она от своего требования по аграрному вопросу - "принудительное отчуждение частновладельческих земель" - не отступит.
9 июля 1906 г. царь подписал манифест о роспуске Думы.
Вечером того же числа бывшие члены Думы подписали в Выборге воззвание к народу, составленное Милюковым. В ответ на роспуск Думы народ призывался к пассивному сопротивлению - неплатежу налогов, отказу идти в армию, непризнанию займов, заключенных правительством. Как и надо было ожидать, царь отставил старика Горемыкина, хотя и преданного, но сторонника "компромиссов", и назначил премьером энергичного политика, но решительного врага Думы - Столыпина, который как раз в аграрном вопросе имел собственную концепцию, призванную лишить революцию ее важнейшей резервной армии - крестьянства. Если ему это не удалось, то в этом были виноваты в одинаковой мере его враги как справа (дворцовые круги), так и слева (социалисты). Вступая в должность премьера, но оставаясь министром внутренних дел, Столыпин декларировал: "Открытые беспорядки должны встречать неослабный отпор. Революционные замыслы должны пресекаться всеми законными средствами… Борьба ведется не против общества, а против врагов общества. Поэтому огульные репрессии не могут быть одобрены… Намерения Государя неизменны. Старый строй получит обновление". Явно намериваясь сочетать кнут с пряником, Столыпин даже хотел включить в свой кабинет таких видных общественных деятелей умеренного направления как А.И.Гучков, Н.Н.Львов, Ф.Д.Самарин, но царь, побеседовав с каждым из них, сообщил премьеру: "Не годятся в министры сейчас. Не люди дела" - совершенно точное определение, которое так трагически подтвердилось впоследствии, когда в феврале 1917 г. власть перешла именно к этим "общественным деятелям".