Все это так и было. Троцкий и Луначарский были первыми и наиболее яркими помощниками Ленина в подготовке всех трех заговоров - июньского, июльского и октябрьского, а членам своего ЦК, бывшим противникам "Апрельских тезисов", Ленин доверял менее ответственные роли, видя, как они без всякого энтузиазма впряглись в его тележку, которую Ленин, опираясь не на свой ЦК, а на Троцкого и его "межрайонцев" превратил в локомотив будущей Октябрьской революции. Достаточно назвать только несколько имен интеллектуалов, активных руководителей Октября из "межрайонцев", чтобы оценить их вклад в дело Ленина: Троцкий, Луначарский, Урицкий, Мануильский, Володарский, Иоффе, Юренев, Антонов-Овсеенко и десятки других. Каждый из них не только яркая личность, но и цельное понятие в русском социалистическом движении, тогда как, например, о существовании Сталина мало кто знал в широкой партийной массе. Ближайшие соратники Ленина - Зиновьев и Каменев вообще были против всей заговорщической стратегии Ленина и Троцкого. 3 июля 1917 г. в ЦК у Ленина происходило совещание с участием избранных лиц (в числе которых были Троцкий и Луначарский), посвященное закрытым директивам для непосредственных предводителей выступления 4 июля. Ленин был настолько скрытен в оглашении стратегической цели выступления 4 июля, - а именно перевести демонстрацию в восстание для свержения правительства, захватив сначала власть над Советами, Центральным и Петроградским, с тем, чтобы легче было свергнуть само правительство, - что этого плана Ленина не знал даже и самый узкий круг. Это видно даже из того, что Троцкий высказался за то, чтобы солдаты и рабочие вышли на демонстрацию без оружия, раз демонстрация "мирная". Каменев доказывал, что для демонстрации сейчас не подходящее время, надо ограничиться митингами на заводах, фабриках и в казармах. Но Ленину нужна была демонстрация "мирная", но обязательно вооруженная. Поэтому он предложил редакции "Правды" и работникам большевистского штаба, чтобы те на вопросы из казарм, выйти ли им на демонстрацию с оружием в руках, ответили уклончиво. Это задание Ленина, по свидетельству члена редколлегии "Правды" Демьяна Бедного, Сталин, например, выполнял более изобретательно: на запросы из казарм, выйти ли солдатам на демонстрацию с оружием, Сталин неизменно повторял одно и то же: "Это вам виднее, мы, журналисты, свое оружие - карандаш - всегда носим с собой". Однако активисты партии в казармах открыто требовали, чтобы солдаты на демонстрацию вышли вооруженными. План Ленина видимо был тот же, что и во время июньского заговора: солдаты и рабочие окружают Таврический дворец, требуя, чтобы социалистические министры - Керенский, Чернов. Церетели и Скобелев - выходили к ним выслушать требования демонстрантов и, независимо от их ответов, арестовывают их тут же. Вот тогда кадетские министры сами разбегутся, а Ленин объявит, что требование народа исполнено: "Вся власть Советам!" Новое правительство будет не однопартийное, а коалиционное из большевиков во главе с Лениным и из "межрайонцев" во главе с Троцким. Косвенное подтверждение такого замысла Ленина мы находим во многих воспоминаниях современников и участников июльских событий. Вот как развивались эти события в изложении Суханова, когда вооруженные солдаты из Кронштадта, запасной полк из Красного Села и пулеметный полк из Петроградского гарнизона тесным кольцом окружили Таврический дворец:
"Во вторник, 4 июля, я вышел на улицу около И часов. При первом же взгляде вокруг было ясно, что беспорядки возобновились. Повсюду собирались кучки людей. Половина магазинов закрыта. Трамваи не ходят. Чувствовалось большое возбуждение - с колоритом озлобления, но отнюдь не энтузиазма. Разве это только и отличало 4 июля от 28 февраля во внешнем облике Петрограда. В группах людей что-то говорили о кронштадтцах. Я спешил в Таврический дворец. Чем ближе к нему, тем больше народа… Масса вооруженных солдат… В сквере так густо, что трудно пройти… Броневики возвышаются над толпами. В залах совершенно та же самая картина, что и в первые дни революции. Страшная духота. Окна открыты и в них лезут вооруженные солдаты. Я не без труда пробираюсь к комнатам ЦИК. В зале много народа… Луначарский с кем-то горячо спорил… он бросил мне, не здороваясь, сердитые слова: Я только что привел из Кронштадта 20 тысяч совершенно мирного населения… Я, в свою очередь, широко раскрыл глаза: Да? Совершенно мирного? Кронштадтцы, несомненно, были главной ставкой партии Ленина и главным решающим фактором в его глазах… В часы ночных колебаний Кронштадт стал единственным козырем тех членов большевистского ЦК, которые отстаивали восстание… Это "мирное население" в двадцать тысяч человек с оружием и со своим оркестром направилось к дому Кшесинской… Кронштадтцев вели известные большевики Рошаль (этот старый большевик был специально откомандирован ЦК в Кронштадт - А.А.) и Раскольников. И они привели их к Ленину. Шансы восстания и переворота вновь поднялись чрезвычайно высоко… Сейчас была возможность произвести желанный переворот".
Однако, в виду колебания большинства ЦК и неуверенности, как себя поведет советское большинство, на чьей стороне будет Петроградский гарнизон, Ленин и сам начал сомневаться в реальности своего плана, но еще не сдался. Это сказалось как раз в тот решающий момент, когда согласно первоначальному замыслу Ленина кронштадтцы приступили к арестам министров-социалистов. Вот как описывает Суханов арест первого социалистического министра земледелия эсера Чернова, за которым должны были последовать, вероятно, аресты и других министров-социалистов:
"Моя старая знакомая эсерка, бледная и потрясенная до крайности: - Идите скорее… Чернов арестован… Кронштадтцы… Вот тут во дворе… Надо скорее, скорее… Его могут убить!… Я бросился к выходу. И тут же увидел Раскольникова… Я взял его за руку, объясняя в чем дело… Раскольников (на требование освободить Чернова) подавал двусмысленные реплики… Чхеидзе предложил Каменеву, Мартову, Луначарскому и Троцкому поспешить на выручку Чернова… Где были другие, я не знаю, но Троцкий поспел вовремя".
Остальное рассказывают Троцкий и Раскольников. Вот выдержки из "Моей жизни" Троцкого:
"Весть об аресте Чернова и грозящей ему расправе проникла во дворец…"
Дальше я предоставляю слово Раскольникову, лейтенанту Балтийского флота, приведшему на демонстрацию крондпггадтских матросов:
'Трудно сказать, сколько времени продолжалось бы бурливое волнение массы, если бы делу не помог тов. Троцкий. Он сделал резкий прыжок на передний кузов автомобиля (в который посадили Чернова) и широким энергичным взмахом руки подал сигнал к молчанию… Водворилась мертвая тишина. Громким, отчетливым металлическим голосом Лев Давыдович произнес речь и закончил ее вопросом: "Кто за насилие над Черновым, пусть поднимет руку… - никто даже не приоткрыл рта - гражданин Чернов, вы свободны, - торжественно произнес Троцкий".
Тех матросов, которые искали в залах Таврического дворца меньшевистских министров Церетели и Скобелева и эсеровского министра Керенского вернули обратно. Только потому, что приказ Ленина Раскольникову был двусмысленным, а приказ Троцкого освободить Чернова Раскольников, по всей вероятности, ошибочно оценил, как исходящий от Ленина, июльский заговор Ленина сорвался. В июльской демонстрации большевиков, как и в предыдущей июньской демонстрации, участвовало по советским данным около 500.000 человек. Небольшевистские источники считают эту цифру преувеличенной.
Это было в последний раз, когда "революционная демократия" проявила какую-то волю к жизни и мужество в отпоре заговорщикам Ленина. Ничего подобного она не проявит, когда эти же заговорщики через месяца три-четыре с ледяным хладнокровием толкнут Россию в пучину чудовищных бедствий, из которой она не может выкарабкаться до сих пор.
Единственная причина, почему Ленин и его партия отважились на новый заговор, заключалась в том, что, объявив приказ об аресте Ленина и Зиновьева и арестовав некоторых его соратников (Троцкого, Луначарского, Каменева, Крыленко, Раскольникова, Коллонтай), которых, конечно, очень скоро освободили, Временное правительство и ЦИК Советов не осмелились судить заговорщиков. Напрасно Ленин считал, что правительство и Советы додумаются до таких радикальных мер, как роспуск партии и физическая расправа над ее вождями. Вот свидетельство Троцкого: "5 июля утром я виделся с Лениным. Наступление масс уже было отбито. "Они теперь нас перестреляют, - говорил Ленин, - самый подходящий момент для них". Но Ленин переоценил противника… - не его злобу, а его решимость и способность к действию". Ленин довольно скоро убедился, что имеет дело с политическими дилетантами, оказавшимися по случайному стечению обстоятельств на гребне революционной волны. Сам Ленин из своего поражения вывел ценную для партии доктрину о восстании, как о "науке и искусстве", когда писал:
"Никогда не играть с восстанием, а начиная его, знать твердо, что надо идти до конца. Необходимо собрать большой перевес сил в решающий момент, ибо иначе неприятель, обладающий лучшей подготовкой и организацией, уничтожит повстанцев.
Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить в наступление. "Оборона есть смерть вооруженного восстания". Надо стараться застать врасплох неприятеля" (Ленин, Τ.ΧΧΙ, стр.319–320).
Так Ленин поступил в октябре 1917 года.
Глава X. КОРНИЛОВ, КЕРЕНСКИЙ, ЛЕНИН
Еще раз возвращаясь к вопросу - был ли Ленин неизбежен, а Октябрь закономерен, можно ответить положительно, но совершенно в другом смысле, чем сочинители марксистских схем. Соблазняет аналогия с постановкой вопроса Нестором о "призвании варягов", чтобы они навели порядок на Руси. Модернизируем его постановку вопроса: "Откуда есть пошла большевистская Русская земля и откуда большевистская Русская земля стала есть?" Если верить Нестору, варяги были приглашены самим народом, чтобы они господствовали над ним, но большевистских "варягов" никто не приглашал, они сами навязали свое господство народу силой. Если вся историческая конструкция автора "Повести временных лет" построена на легендах, приумноженных его наследниками, и поэтому маловероятных, то летописцу большевистской Руси и жизни и деятельности ее основоположника нет нужды копаться в легендах, в его распоряжении беспорные исторические документы о действиях и авторитетные творения самого главы большевистской Руси. Вот в свете анализа этих документов, с одной стороны, поражаясь узостью в понимании исторического предназначения "Великих реформ" Александра II его сыном и внуком, с другой стороны, да еще приплюсовав сюда дремучее тупоумие Временного правительства, приходишь к выводу: Ленин был неизбежен, а Октябрь закономерен. Ленин был неизбежен не в силу социологических законов, а в силу политической конъюнктуры и его личных качеств: фанатик утопии, гений заговора - он знал, что дорога к диктатуре лежит через организованную анархию. "Если ты хочешь оседлать Россию, то погрузи ее сначала в тотальный хаос", - таким мог быть девиз всей его революционной карьеры, если бы он смел высказать вслух свои затаенные мысли. Трагический оборот в истории России XX века с ее двумя несчастными для страны войнами - ему не только сопутствовал, но и толкал его к организации хаоса. Есть тут и психологическая связь между хаосом и диктатурой. Никогда у людей не бывает такой ностальгии по жесткому порядку и сильному человеку, как во время хаоса, разложения и одичания нравов в обществе. Обычно бывает так: чтобы ликвидировать хаос и непорядок, учиненные старыми правителями, на сцене появляются совершенно новые люди, которым приходится очень туго, чтобы успешно справиться с наследием своих предшественников. А у Ленина и его большевиков все обстояло проще: они же организовали хаос, они же и ликвидируют его созданием такой абсолютной диктатуры, по сравнению с которой опричнина Ивана Грозного кажется нам изобретением политического дилетанта, а режим Николая II после "Манифеста 17 октября" - полнейшей демократией. Именно поэтому Октябрь был неизбежен и закономерен в революционном творчестве Ленина. Но он был противоестественен даже в социологических категориях самого марксизма. Правда, в раннем марксизме - в "Коммунистическом манифесте" сказано: "Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя". Но, во-первых, в этом "Манифесте" ни слова нет о "диктатуре пролетариата", наоборот, там сказано что целью "рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс, завоевание демократии". Во-вторых, в "К критике политической экономии" (1859) и "Капитале" (1867) Маркс подверг ревизии самого себя, когда выдвинул якобы открытый им новый закон, согласно которому переход от одной социально-экономической формации к другой происходит не путем насилия и не по декретам, а в силу взрыва имманентных противоречий внутри старого строя, когда оно беременно новым. Но все, что Маркс писал после "Манифеста", Ленину не указ. Ему указ только тезис о насилии… Вся суть политической философии Ленина может быть сформулирована в трех словах: Насилие - бог истории. В этом Ленин переплюнул Маркса и Энгельса. Для Ленина без насилия нет ни пролетарской революции, так и пролетарской власти, осуществляемой не разными пролетарскими партиями, как говорят Маркс и Энгельс в "Манифесте", а только одной его собственной партией, для которой все другие пролетарские партии "предатели" и "изменники" социализма. Конечно, Ленин говорит, как и Маркс, что его цель - это демократия, но высшим выражением демократии он объявляет "диктатуру пролетариата", опирающуюся не на законы, а на насилие. Насилие осуществляется у Ленина вооруженной борьбой на путях к власти, а также духовным, политическим и социально-классовым террором после захвата власти, чтобы ее удержать.
Вернемся к событиям после июльских дней, а также к смене лозунгов и стратегических установок Ленина в новой обстановке. Ленин хорошо понимал, что если дело о немецких деньгах дойдет до суда без его участия, то именно потому, что он там не участвует, суд может иметь катастрофические последствия не только лично для него как политического деятеля, но и для существования всей его партии. Поэтому, чтобы предупредить суд, он действует двояко: с одной стороны, организует моральную поддержку против суда со стороны лидеров партий советского большинства, действуя через большевистскую фракцию в Совете, и, с другой стороны, готовит новое восстание против правительства. Что же касается общего направления политики, Ленин реагирует на подавление июльского восстания резким тактическим поворотом при неизменности старой стратегии. Он заявляет, что "Двоевластие" кончилось победой контрреволюции и что новое Временное правительство, возглавляемое теперь Керенским вместо Львова, является лишь прикрытием "военной диктатуры", которая якобы установилась в стране после подавления июльского восстания. Сами Советы, по мнению Ленина, превратились в "фиговый листок" победившей контрреволюции. Исходя из этого, Ленин объявляет снятым лозунг "Вся власть Советам", с чем не был согласен ЦК его партии. Отныне путь к власти лежит по Ленину не через Советы, а через вооруженное восстание, как будто он рассчитывал получить власть иначе, чем именно путем вооруженного восстания. В статье "Политическое положение" от 10 июля Ленин пишет:
"Всякие надежды на мирное развитее русской революции исчезли окончательно. Лозунг перехода всей власти к Советам был лозунгом мирного развития революции в апреле, в мае, в июне, до 5–9 июля, то есть до перехода фактической власти в руки военной диктатуры. Теперь этот лозунг неверен… цель вооруженного восстания может быть лишь переход власти в руки пролетариата, поддержанного беднейшим крестьянством."
Но посмотрите на эту своеобразную "диалектическую" логику Ленина: он утверждает, что хотел взять власть "мирным путем" через Советы, а сам дважды пытался захватить власть путем вооруженного восстания. Даже тогда, когда восстановив лозунг "Вся власть Советам" после Корниловского выступления, Ленин получает большинство в Петроградском и Московском Советах, он все-таки устраивает в октябре новое вооруженное восстание, на этот раз победоносное. Политическая оценка Лениным сложившейся ситуации после июльских событий была не реалистической, а скорее эмоциональной. Победила не контрреволюция, не военщина, а - социалистическое большинство Советов, которое и поставило во главе Временного правительства эсера Керенского вместо бывшего кадета, а потом "прогрессиста" князя ГJE.Львова. Это была победа "революционной демократии", что было в глазах Ленина хуже, чем победа капитализма и царизма вместе взятых.