Однако это оскудение личности Гесса и для Гитлера имело неприятные последствия. Гесс уходил не только от самого себя; он непроизвольно отдалялся и от Гитлера, ударяясь в мистику, в парамедицину. Именно это отдаление вызвало к жизни версии о том, что заместитель фюрера со временем начал утрачивать свои позиции при фюрере и что его неожиданный для большинства полет в Англию был вызван именно стремлением вернуть прежнее положение. Версия о спонтанности принятого Гессом решения лететь на мирные переговоры, о якобы "нервном срыве" и даже сумасшествии – плод также и той пропагандистской компании, которую сам Гесс разработал вместе с Гитлером и Геббельсом на случай своего провала. "Если моя миссия не удастся, просто считайте меня сумасшедшим", – предложил он. Это и было запущено в пропагандистский оборот.
Для меня удивительно, как сейчас кто-то еще продолжает верить в этот блеф, если уже тогда, в мае 1941 года, в Германии в него по-настоящему никто не поверил!
В архивах Трудового фронта я обнаружила прямое тому доказательство. Один из активистов Трудового фронта спрашивает инструктора отдела пропаганды, как ему объяснять людям тот факт, что самолет заместителя фюрера спокойно прошел в родном германском небе и не был ни опознан, ни сбит, тогда как Геринг постоянно повторяет, что "без его (Геринга) ведома в небо Европы не смеет подняться ни один самолет, даже спортивный".
Действительно, как?! И что делал в воздухе все время полета Гесса над территорией Германии и Северным морем руководитель Имперской службы безопасности Рейнхард Гейдрих? Шесть самолетов Гейдриха встретились над побережьем Британии в районе между Чаттоном и Амблтоном с семью английскими "Спитфайрами" и тут же мирно, повернули назад. Для чего, если не для того, чтобы передать "из рук в руки" загадочный Ме-110?! Наконец, почему с 9 мая на неделю были прекращены все бомбардировки британских территорий?!
Очень и очень многое, связанное с миссией Гесса и его пребыванием в Англии, останется тайной до 2017 года, когда англичане обещают открыть его досье (возможно, обманут!), но одно очевидно: Гесс всегда, до самой смерти в 1987 году в возрасте девяноста трех лет, находился в здравом уме и твердой памяти, хотя и разыгрывал эффектные спектакли с амнезией (частичной и полной), как он сам потом объяснял – "по тактическим соображениям".
Находясь много лет в изоляции, теряя ощущение реальности, Рудольф Гесс слишком боялся сболтнуть лишнее и непроизвольно выдать какую-либо информацию и потому применял эту тактику, водя за нос даже опытных психиатров.
Поразительно другое. Прожив очень долгую жизнь, имея возможность осмыслить все задуманное и содеянное его партией, его кумиром и им самим, этот человек ни разу не выказал и тени раскаянья. Вот его последние слова на Нюрнбергском процессе: "Много лет своей жизни я проработал под началом величайшего сына моего народа, рожденного впервые за тысячи лет его истории. Даже если бы это было в моей власти, я бы не хотел вычеркнуть этот период из своей памяти. Я счастлив, что выполнил свой долг перед народом – свой долг немца, национал-социалиста, верного последователя фюрера. Я ни о чем не жалею ".
А вот что он написал своему сыну почти три десятилетия спустя, из берлинской тюрьмы Шпандау, в которой отбывал пожизненное заключение: "Ты должен знать, мой дорогой, и я снова повторю тебе это, что в жизни есть высшие, определяющие судьбу силы, которые мы называем, когда хотим дать им определение, Божественными. Они начинают вмешиваться в судьбы, если нужно, во время великих событий… Я должен был встретить Его (Гитлера – Е. С.) и пройти с Ним весь тот путь, вдохновляясь Его волей. Я должен был прибыть в Англию, чтобы говорить о понимании и мире. Я должен и теперь нести свой крест со смирением и достоинством. А ты… ты должен знать, что я ни о чем не жалею ".
Думал ли он когда-нибудь о смысле прожитой им жизни?
Помогая фюреру подготовить и развязать мировую бойню, он затем сделал попытку, как он сам выразился, достичь понимания и мира! Создавая партию, он легко отдал ее бюрократу и функционеру Борману, который превратил эту партию в орудие собственного влияния, в инструмент укрепления своей, бормановской власти, грозившей перерасти в абсолют, в "Хайль Борман!"
Желая своему единственному сыну "служения чему-либо большому, истинному и высокому", он, по сути, выхолостил, спрямил его судьбу до простого служения его, гессовскому имиджу борца за "мир и понимание между народами" . Ведь было даже предложение дать Гессу Нобелевскую премию за "укрепление мира"! (Это уже после Нюрнберга, когда Гесс находился в тюрьме.)
Так где же, в чем был смысл его жизни?
Впрочем, возможно, не будь всех этих парадоксов и противоречий, убийственных для конкретной человеческой судьбы, Рудольф Гесс так и остался бы одним из тех примитивов, которыми, в общем-то, являются все апологеты человеконенавистнических идей.
На надгробии Рудольфа Гесса в его родовом имении в Вундзиделе сделана такая надпись:
Рудольф Гесс
26 IV 1894 – 17 VIII 1987
Я ПОШЕЛ НА РИСК
Есть основание считать, что такую надпись предложила его сестра Маргарита. "Молясь о твоей душе перед Всевышним, я не устаю напоминать ему, что ты рискнул сделать к нему шаг… И это так бесценно для нас, тебя любящих и готовящихся встретиться с тобой там, где все мы не будем прощены ", – писала Маргарита брату, и эти слова, возможно, отчасти проясняют заложенный ею смысл в короткую эпитафию на его могиле.
"…Где все мы не будем прощены…"
А вот выдержки из письма Рудольфа Гесса сестре, датируемого 1938 г.
"23 июля 1938
Берлин
Помнишь, я однажды прямо спросил – что у тебя плохо? А ты ответила, что счастлива. С этого я и начну ответ на твое письмо.
Всего за несколько дней ты увидела столько счастливых немцев – счастливых на фоне общегерманского, как ты полагаешь, зла?
Но давай по порядку. Дети ходят с флажками, берлинцы украшают город… пирожки, карточки, "трудфронтовский" социализм… тебя не пустили в кино? По-моему, в тот день ты сама оказалась под обаянием увиденного, во всяком случае, я не почувствовал ни тени иронии в этой части твоих впечатлений.
Первое мая – также и день рейхсвера? Так что же? Солдаты в основной массе – бывшие рабочие; все немецкие рабочие – будущие солдаты. Это реальность, хотя и неприятная для женщины.
<…>
В своем детстве ты видела в галереях Цвингера совсем других немцев? Те же, что отдыхали там во внутреннем дворе, как ты выразилась – "в дешевом балагане", прежде даже названия такого не слышали. Грета, подумай: во времена твоего детства и моей молодости услышать "глюкауф" возле "купальни нимф"?!
А куда все-таки подевались те "наши", "рантье", которых ты девочкой здесь встречала? Я тебе отвечу – никуда. Просто они стали теперь работать.
<…>
Я рад, что ты занимаешься сейчас реальным делом. С реальным делом удобнее жить в реальности, так же как с флажками ходить по твердой земле.
И последнее. Мне кажется, даже на долгую человеческую жизнь выпадет всего несколько лет (а то и дней) покоя и радости. Однако на долю каждого ли поколения выпадают такие годы, какие переживает сейчас вся наша нация?! И каждый ли народ, заглушая голоса недовольных, может воскликнуть голосом фрау Миллер: "Мы никогда так не жили!"
Ты спросишь – а что потом? Возможно, и ничего хорошего. Но ведь это не новость для миллионов таких фрау. Ничего хорошего не было в их жизни тысячелетиями. Но мы должны были отважиться на попытку. Мы должны были рискнуть.
Твой брат Рудольф"
Говоря о том, что сестра "занимается реальным делом", Гесс не все знал. Он думал, что она всего лишь работает над новыми учебными программами в Министерстве по делам науки, образования и культуры у Бернхарда Руста, а также с несколькими сотрудниками Министерства пропаганды Геббельса ездит по психиатрическим лечебницам, собирая работы пациентов для предполагаемой выставки. Маргарита задумала ее как напоминание властям рейха о положении этих людей; она искренне стремилась привлечь к ним внимание общественности. Однако, воспитанная в демократическом обществе, сестра Гесса забыла, что в этой Германии "общественности" больше нет. Геббельс потом использует собранные ею работы инвалидов и умалишенных для реализации собственного замысла – выставки "Дегенеративного искусства", в которой разместит эти опусы вперемежку с работами современных художников-сюрреалистов, для дискредитации последних.
Но это было бы еще ничего! Гесс не знал, что в поездках по клиникам Маргариту сопровождают личный врач фюрера Карл Брандт и энергичный рейхсдоктор Леонардо Конти, глава Имперского министерства здравоохранения, отвечающий, по распоряжению Гитлера, за программу "эвтаназии", или "легкой смерти", в рамках которой нацистское государство должно было избавиться от обременительного груза содержания неполноценных, неработоспособных людей.
Конти тогда сказал Маргарите, что ее поездка по сумасшедшим домам "очень своевременна", потому что… И он подробно рассказал ей всё о готовящихся "медицинских проектах", предполагаемых опытах на людях и многом другом, отнюдь не считая нужным скрывать что-либо от сестры и жены (Роберта Лея – Е. С.) верховных нацистских вождей. (Приложения 1, 2.)
Так Гесс и не узнал, что его сестра уже в тридцать восьмом году заглянула на адскую кухню гитлеровского режима.
Оттого, быть может, и появится в приведенном выше отрывке одного из ее последних писем брату это немыслимое для верующего человека – "где все мы не будем прощены".
ШПЕЕР
Сразу выскажу мысль, которую готова отстаивать: среди человеческих чувств есть одно, не поддающееся реанимации. Раз прервавшаяся "энцефалограмма" в этом случае останавливается навсегда. Это чувство – сострадание.
"…Мне никогда не забыть документальное свидетельство о еврейской семье, которая будет убита: муж, жена и дети на пути к смерти. Они и сегодня стоят у меня перед глазами.
В Нюрнберге меня приговорили к двадцати годам тюрьмы. Приговор военного трибунала, сколь ни ущербно в нем воспроизводится история, попытался также сформулировать некую вину. Наказание… положило конец моему гражданскому бытию. Но увиденная картина лишила мою жизнь внутреннегосодержания, и действие ее оказалось более длительным, нежели приговор".
Эти слова из предисловия к "Воспоминаниям" Альберта Шпеера всегда подавались как возобновленная энцефалограмма сострадания человека, долгие годы проведшего со своими воспоминаниями в окружении теней из прошлого.
А вот какой фразой Шпеер завершает свои мемуары:
"Ослепленный, казалось бы, безграничными возможностями технического прогресса я посвятил лучшие годы жизни служению ему. В итоге меня постигло горькое разочарование".
Итак: в прологе воспоминаний – "еврейская семья, которая будет убита", что лишило жизнь автора "внутреннего содержания"; в эпилоге – разочарование в служении техническому прогрессу. Вывод (его так или иначе делают все пишущие о Шпеере): если смерть (убийство) еврейской семьи необходима для технического прогресса, то… то выходит уже не Шпеер, а прямо-таки Достоевский, отрицавший большое общее благо, если в его фундамент замуровано хотя бы малое частное зло. А если так, то грешник должен быть прощен?
Но, занимаясь личностью Альберта Шпеера, я все же надеялась, что этот человек, так или иначе, но проговорится на сей счет – сам или с помощью своих "коллег" – и выдаст тот вывод, который он действительно для себя сделал.
А кто ищет, тот многое находит.
Автобиографиям можно верить лишь частично. Автобиографиям нацистов нельзя верить вообще – я повторяю это и буду повторять. Автобиографии нациста Шпеера можно верить с точностью, используя расхожее выражение – "до наоборот". Тем не менее, было время, когда многие историки нацизма провозгласили мемуары Шпеера "обширнейшим источником информации" с "точными датами, цифрами", "глубоким психологическим анализом исторического фона" и т. д. Хороша была бы история, переписанная по-шпееровски!
Что же мы знаем о нем доподлинно? Его рождение, его семья, детство, учеба, молодые годы… Что здесь выдумано, что перевернуто – говорить не стану, поскольку сочинять о личном волен каждый пишущий. Ограничусь сухими данными из энциклопедии:
Шпеер Альберт (19.03.1905, Мангейм – 01.09.1981, Лондон). Сын известного архитектора. В 1923 году поступил в Высшее техническое училище, продолжил учебу в Берлине. В 1927-м – диплом архитектора. В 1931-м году вступил в НСДАП (партбилет № 474481). Взлет карьеры начался с одобренного Гитлером проекта оформления партийного съезда в Нюрнберге в 1933 году. Затем успешная перестройка берлинской резиденции фюрера. С этого момента Шпеер считается "личным архитектором фюрера"…
Стоп! Вот пример характерной "дезы", которую Шпеер умудрился запустить даже в свою бесстрастную официальную биографию. Хотя в данном тексте все верно: "считается" значит "считает себя". А дело в том, что в 1934 году Шпеер был назначен начальником отдела "Эстетики труда" Трудового фронта. Его руководитель Лей сказал Шпееру буквально следующее: "Вы прирожденный халтурщик, герр Шпеер, но работаете быстро. Меня это устраивает. К первому мая вы должны все заводские помойки переделать в скверы и цветники". "Яволь!" – ответил Шпеер. Прямое тому доказательство – протокол заседания руководства Трудового фронта от 4 марта 1934 г. Шпеер справился, после чего и получил назначение. Любимым же, и после смерти оставившим за собой звание "личного", архитектором Гитлера был Пауль Троост (1878 года рождения). Шпеер потом часто лишь руководил реализацией его проектов. В 1934 году Троост скончался. И сам Шпеер пишет в своих и "Воспоминаниях", (серия "Тирания", 1998 г.): "Смерть Трооста стала тяжелой утратой и для меня. Между нами как раз начали складываться близкие отношения, от которых я ждал для себя много полезного, как в человеческом, так и в архитектурном смысле. Функ, в то время статс-секретарь Геббельса, был другого мнения; в день смерти Трооста я встретил Функа в приемной его министра (Геббельса) с длинной сигарой посреди круглого лица: "Поздравляю! Теперь вы стали первым!" Мне было тогда двадцать восемь лет".
Жена Функа даже заболела от возмущения, когда, уже в шестидесятые годы, прочитала такое. Ведь добавив, казалось бы, кое-какие мелочи, Шпеер умудрился не только присвоить себе первенство устами Функа, но и совершенно переврать реальное соотношение "политического веса" Геббельса, Функа и соответственно себя самого. Дело в том, что в 1934 году Вальтер Функ формально занимавший множество должностей, в том числе и должность статс-секретаря Имперского министерства народного просвещения и пропаганды, по сути, был главным экономическим экспертом партии и "связным" между Гитлером и финансовой элитой Германии.
Многие разработанные Функом экономические проекты затем станет "быстро" и нередко "халтурно" реализовывать Шпеер. В связи с этим само напрашивается имя Фридриха Тодта, с 1940-го по 1942 год министра вооружений и боеприпасов. Тодт погиб в авиакатастрофе, по официальной версии его пилот по ошибке включил механизм автоматического самоуничтожения самолета. Нужно сказать, "очень вовремя", поскольку все основные экономические военные программы к тому моменту Тодтом были уже запущены. Но прекрасно образованный и ответственный министр вступил в жесткий конфликт с Гитлером по поводу сроков их реализации, иными словами, по поводу сроков начала войны!
После смерти Тодта Гитлер предложил его пост Лею, но Лей отказался, по той же причине, и предложил вместо себя "быстро работающего халтурщика" Шпеера. К 1942 году Шпеер получил вожделенное назначение – министром вооружений и боеприпасов, начав быстро реализовывать проекты Тодта. Одним словом, где ни копни, везде что-нибудь, да приврал. Поэтому, чтобы окончательно не увязнуть в подобных рассуждениях, прерву описание формальной биографии Шпеера, и продолжу сразу с сорокового года. Не могу удержаться лишь от одной иронической реплики: на странице 331 упомянутого издания говорится, что "В 1942 году… его ум (Гитлера – Е. С. ) начал терять былую остроту…" Так и хочется сказать: молодец, Шпеер! Хотя бы раз дал честное объяснение своему назначению.
Возвращаясь к началу деятельности Шпеера на посту министра вооружений, отмечу два основных момента, связанных с готовящейся войной, а также и со степенью посвященности Шпеера в тайные планы Гитлера. Первый – полет Гесса в Англию. Читаем: "Через двадцать лет в тюрьме Шпандау Гесс… заверял меня, что идею полета внушили ему во сне неземные силы". ("Шпеер может лишь подозревать истину, но он ее никогда не узнает" – это слова Гесса того же времени.) Другой момент: осень 1940 года, второй визит Молотова в Берлин. Напомню – в девяностые годы наши псевдоисторики делали попытки доказать, что в ноябре 1940-го Сталин и Гитлер поделили между собой весь мир. Читаем у Шпеера: "В середине ноября 1940 года в Берлин прибыл Молотов. <…> В гостиной Бергхофа стоял большой глобус, на котором я мог видеть негативные последствия этих переговоров. <…> Гитлер пометил, где будет кончаться область государственных интересов Германии и начинаться сфера интересов Японии. <…> Гитлер вызвал меня в свою Берлинскую резиденцию и предложил сыграть для меня несколько тактов из прелюдов Листа. "Эту музыку вы будете часто слышать в ближайшее время, ибо так будут звучать победные фанфары в нашем русском походе"".
Если не касаться деталей, ради которых Шпеер это писал и которые снова переврал, то общая картина дана верно. Упомянутый глобус стоял у Гитлера довольно долго: накануне переговоров с Молотовым на нем был красный цвет (СССР), и коричневый (Германия), по плану Розенберга; а после переговоров глобус перекрасили в коричневый и желтый (Япония). Еще откровеннее по поводу переговоров высказался Розенберг: "Русские отказались делить с нами мир". Дальше – прелюбопытная деталь! – Розенберг (напомню, главный эксперт по СССР) приводит высказывание Молотова на этих переговорах. Молотов, цветисто аргументируя позицию СССР, цитирует из "Политики" Аристотеля: "Поистине величайшие несправедливости совершаются теми, кто стремится к излишествам, а не теми, кого гонит нужда". Поскольку Розенберг приводит эти слова в секретном отчете о переговорах для сотрудников своего аппарата (от 29 ноября 1940 г.), то для непонятливых, по-видимому, он поясняет: "Сталин под "излишествами" подразумевает предложенные нашими экспертами обширные сферы будущих владений СССР".
Так вот, Шпеер приводит цитату из Аристотеля, якобы произнесенную им, Шпеером, по совершенно другому поводу, причем в следующем же абзаце.