Здесь распоряжения руководства не обсуждаются, а выполняют в срок. В первые дни я это было очень непривычно после нашего российского разгильдяйства. У каждого учителя и административного персонала есть четкие служебные инструкции, согласно которым они должны действовать. Любое отклонение от этих инструкций недопустимо. Это одна из основных составляющих ментальности американцев - следование инструкциям. Причем это возведено в категорию морали, а не просто хорошее или плохое исполнение служебных обязанностей. Следование инструкциям - хорошо. Нарушение инструкций - плохо. Никого не интересует конечная цель. Результат следования или неследования инструкции не имеет значения. Если ты нарушишь инструкцию и добьешься положительного результата, этого никто не заметит. Но вот если ты просчитаешься, и результат нарушения инструкции будет отрицательный, тебя накажут очень сурово, вплоть до увольнения. Совершенно неуместны попытки разобраться в ситуации, проявить человечность, попробовать решить что-либо с позиций добра и зла. Человеческий фактор исключен полностью. Причем эти правила распространяются не только на учителей, но и на учеников.
Глава 4. Первые дни и первые впечатления
Шаг в неизвестность, или вооружен любовью
Думаю, будет правильно в этом месте книги вернуться к хронологии и рассказать о наших самых первых впечатлениях от американской школы. Нужно ли говорить, что в глубине души каждый из нас побаивался первого дня в школе. Шутка ли, шагнуть в класс к американским ученикам! Поэтому мы как могли пытались подготовить себя к этому событию. Наш дистрикт тоже готовил нас к работе: мы посетили около шести различных семинаров на темы, которые администрация дистрикта посчитала нужным объяснить рекрутированным из-за границы учителям. К сожалению, мы услышали на этих семинарах лишь общие слова об американской педагогике и немного информации о самом дистрикте. Не прозвучало ни одного слова о том, что конкретно делать в учебном классе. Если же кто-то, задавая вопрос, пытался свернуть на практические рельсы, то, как правило, получал совершенно непонятный расплывчатый ответ.
В дополнение к семинарам нам раздали для изучения книги по педагогике - что-то вроде учебного пособия о том, каким должен быть настоящий американский учитель. Мысль о том, что надо неустанно дарить любовь ученикам, проходила красной нитью через каждую страницу издания. Возможно, кто-то из читателей уже слышал, что в американской школе учеников нельзя ругать, стыдить и тем более наказывать. Учитель должен воздействовать на ученика только позитивно, поощряя за успехи. Кроме того, мы знали, что правила поведения в американской школе очень демократичны. Дети могут разговаривать в классе, ходить во время урока, сидеть в свободной позе и т. д.
Правда, меня интересовал вопрос, насколько относительна эта свобода, что по их меркам приемлемо, а что нет, где граница между либерализмом и явным нарушением дисциплины? Как конкретно нужно поступать, если ученик откровенно плохо себя ведет? Как и в каких случаях нужно делать замечания, и главное, какие слова для этого использовать? Какие действия следует предпринять, если слова не действуют? Одним словом, меня интересовали конкретные практические вопросы, ответ на которые мне никак не удавалось найти. Я задавал эти вопросы администрации школы, коллегам-американцам, инструкторам на семинарах, но безответно. Создавалось впечатление, что такой проблемы просто не существует. Официальные лица твердили исключительно про любовь к детям и про совершенствование педагога, чтобы он мог дать еще большую любовь. Вооруженные этими знаниями, мы и шагнули в класс…
Состояние, которое все мы испытали в первые дни работы в школе, нельзя охарактеризовать иначе, как шок и стресс. Возможно, в этом месте кто-то из читателей злорадно улыбнется и скажет: "А что же вы ожидали?" И будет прав. Конечно, мы, пускаясь в эту авантюру, были готовы ко всему, в том числе к языковым проблемам, различию менталитетов и правил поведения. Но никто из нас не был готов к тому, с чем мы реально столкнулись.
Хорошо помню свое состояние в первый день начала занятий. В тот день я прибыл в школу за час до начала урока. Стою в классе у доски и пишу на ней мелом число, тему урока… и в этот самый миг вдруг очень остро ощущаю какое-то состояние угнетенности. Я понимаю, что совершил большую ошибку, пустившись в эту авантюру, что вот он настал, момент истины! Шутки кончились, закончились приятные вводные семинарчики, еще несколько минут, и наступит суровая реальность… К счастью, это состояние продолжалось недолго, я быстро взял себя в руки и сконцентрировался на предстоящем моменте.
Итак, звенит звонок, и в класс начинают заходить американские ученики… Боже, какое поразительное разнообразие цвета кожи, разреза глаз, строения тела, одежды! Пирсинг на всех открытых взору частях тела, причем у представителей обоих полов. Прически… я видел некоторые из них в кино, но не думал, что они существуют в действительности.
Я максимально собран, но чувствую, что где-то глубоко во мне уже начинает зарождаться паника. Несколько учеников подходят и что-то спрашивают, а я с ужасом осознаю, что не понимаю ничего из того, что они мне говорят. В ответ либо что-то бубню себе под нос, либо делаю вид, что ничего не слышал. Ученики отходят, удивленные неадекватным поведением учителя. Звенит звонок, возвещающий о начале урока, и, обрадованный тем, что не нужно больше слушать их вопросов, наконец, начинаю говорить я. Поскольку готовился к первому уроку и практически заучил свои первые предложения наизусть, то говорю складно, не сбиваясь. Уже начинаю гордиться собой, как замечаю странное выражение глаз моих учеников. Минуту через три с ужасом осознаю, что и мои ученики не понимают практически ничего из того, что говорю им я…
Но это не самое страшное, так как это самый первый день. Ученики еще только присматриваются к преподавателю, как бы оценивая его, и пока не позволяют себе лишнего. Ягодки начнутся несколькими днями позже…
Ощущения, пережитые мною в последующие дни, были поистине незабываемы. Сейчас я уже не помню конкретных эпизодов из первых недель и месяцев моего учительствования в Америке. В памяти осталась лишь общая картина: в классе полнейший бардак. Удержать дисциплину на должном уровне не удается никакими усилиями. Каждую минуту кажется, что ситуация вот-вот выйдет из-под контроля. Никакие мои слова не действуют, известные мне меры наказания и иного воздействия тоже.
Такое ощущение, что этим ученикам нет никакого смысла пытаться хоть что-то объяснять… Ясно, что эти молодые люди приходят в школу для чего угодно, но только не учиться. Кажется, что они вообще не знают, что такое учеба в нашем понимании этого слова. За редким исключением они не способны даже просто усидеть за партами. Наивысшим проявлением мыслительного процесса и кооперации с учителем, в их понимании, является выкрикивание с места ответов на вопрос учителя. Молодец тот, кто случайно угадал ответ.
Частенько я как бы смотрю на себя со стороны и задаю себе вопрос - а что я здесь, собственно, делаю? Помню, что по силе эмоционального и психологического стресса эти дни были настолько тяжелы, что сейчас я ставлю их на один уровень с самыми трудными и неприятными периодами моей жизни.
Не зная броду, не суйся в воду
Лишь позже я начал понимать, в чем заключались проблемы. Часть их была связана с отсутствием реальных знаний об американской школе, а также с национальными, культурными и языковыми различиями между американскими и российскими учениками.
Самая очевидная проблема, конечно же, языковая. Как я уже упоминал, в первые дни ровным счетом ничего не понимал из того, что говорят ученики. Их язык очень сильно отличается от официального английского, на котором разговаривают учителя-американцы. И если я разбирал то, что говорили мои коллеги на различных вводных тренингах и собраниях в школе, то детей не понимал совершенно. Во-первых, их речь - это сплошной сленг. Вспомните, все ли вам понятно из того, что говорят наши подростки? Во-вторых, многие мои студенты говорят с особенным произношением. Любой черный, если захочет, может сказать "по-английски" так, что даже белый американец его не поймет. В принципе, они могут говорить и на вполне нормальном английском. Но тот язык, на котором общаются друг с другом, совершенно особенный. В основу положены английские слова, но их произношение лишь отдаленно напоминает английскую речь. Передача смысла и эмоций осуществляется в большей степени интонациями, тембром голоса, и частотой звука. Словарный же набор большой роли не играет. Вот на таком своем языке они постоянно стремятся заговорить и с учителем.
Так вот, как, вы думаете, должен чувствовать себя учитель, к которому обращаются ученики, а он не понимает вопроса? Очень часто они просто спрашивают разрешения что-нибудь сделать: сходить в туалет, поточить карандаш, взять какой-нибудь предмет, пересесть к другому ученику и т. д. В первые дни смысл вопросов мне был непонятен, и передо мной стояла дилемма - разрешить или нет. Разрешать все нельзя. Запретить все - тоже. Помню, что в самом начале, пока я не научился распознавать смысл вопроса, разрешал и запрещал через раз.
Еще я мучился из-за того, что не мог должным образом пожурить за плохое поведение. Вначале ученики никак не реагировали на мои замечания, и я не мог понять - почему. Оказалось, что для общения со студентами существует специальный язык: конкретные слова и фразы используемые исключительно в классе. Их невозможно найти ни в каких словарях и учебниках английского языка, тем не менее, именно эти и только эти фразеологические выражения используются учителями. Но что самое главное, эти фразы очень четко улавливаются и понимаются учениками. Они привыкли их слышать с самого первого класса. Та же мысль, сказанная другими словами, не оказывает на них никакого действия. Причем важны даже не только сами слова, сколько интонация, с которой данная фраза сказана. Чтобы было понятнее, о чем идет речь, представьте себе, что вместо привычного "Сидеть!" вы говорите собаке: "Шарик, я тебя очень прошу, будь умницей и не сходи со своего места". Не стоит рассчитывать, что Шарик вас послушает.
Когда я стал использовать услышанные мною от других учителей привычные для учеников фразы, их реакция на мои замечания разительно изменилась.
Но основные мои проблемы были связаны отнюдь не с языком. Худо-бедно дети начинали меня понимать, и я сам понимал их с каждым днем все лучше и лучше. Основная трудность была в том, что мы не знали, как управлять этими детьми. Нам никто не рассказал и не показывал этого, несмотря на все наши настойчивые просьбы. Все мои русские коллеги испытывали одинаковый шок и стресс, включая тех, кто прекрасно знал английский. Наш российский педагогический опыт абсолютно не срабатывал в американских условиях. Более того, я заметил, что чем богаче был российский опыт, тем труднее приходилось моим коллегам. Так, например, Лариса Евгеньевна - заслуженный педагог с двадцатилетним стажем, ревела чуть ли не каждый день.
Наша беда была в том, что мы не имели никакого представления о том, что такое американская школа. Я и мои коллеги пробовали действовать, опираясь на российский опыт, на наши понятия о том, что хорошо и что плохо. Мы питались применить к ученикам известные нам российские способы воздействия, которые, как выяснялось, совершенно не срабатывали. Помню, я пару раз в качестве наказания заставил своих студентов встать и стоять, как это делается в России. Ученик при этом послушно вставал и удивленно смотрел на меня. Одновременно на происходящее с интересом взирал весь класс, пытаясь догадаться, такое учитель задумал. Все дело в том, что такая мера наказания не применяется в американской школе. Поэтому дети даже и не понимали, что это я их таким образом наказываю. И так было практически со всем, что я предпринимал.
Сложность была и в том, что каждый мой класс состоял из черных и мексиканцев: примерно половина на половину. Белых учеников было трое на все мои шесть классов!
К тому же пять из шести моих классов были девятые, (возраст нашего восьмого). Думаю, российские учителя меня поймут. Стиль поведения черных детей этого возраста - вообще предмет для отдельной книги. Они очень активны физически и так подвижны, что просто не способны ни минуты сидеть спокойно. Чтобы как-то подвигатся, они тянут руку, просят, например, разрешения поточить карандаш (американские студенты почти не пишут ручками, предпочитая им обычные карандаши). Поэтому в каждом классе есть стационарные точилки, к которым они могут подойти и поточить свой карандаш. Так вот, ученик идет к точилке, точит карандаш секунд тридцать, пока не сточит половину, и на обратном пути, проходя между партами, успевает сотворить неимоверное количество движений: толкнуть сидящего, отобрать листок бумаги, подкинуть листок бумаги, стащить карандаш и т. д. Причем делает он это настолько быстро и искусно, что даже дух захватывает. После этого его хватает минут на пять, и он снова начинает ерзать.
И таких учеников в классе чуть ли не треть. Они постоянно вскакивают, прохаживаются по классу, что-то выкрикивают. Даже сидя за партой, находятся в постоянном движении. Ни о каком чтении учебника не может быть и речи. Они гораздо комфортнее ощущали бы себя в другом месте, но правительство решило, что дети должны сидеть за партами. В результате в школе комфортно они себя ощущают только в спортзале и на перемене, а на остальных уроках просто страдают.
Упор лежа принять
Позже я заметил, что даже американским учителям-первогодкам было очень тяжело. Я видел, в каком подавленном и опустошенном состоянии они выходили из школы после уроков. Опытные же коллеги подбадривали нас и говорили, что трудно первые полгода, потом будет полегче.
Постепенно, присматриваясь к своим американским коллегам со стажем, мы стали замечать, что свободой и любовью в их классах, в общем-то, особо не пахнет. Напротив, слышны командирским тоном отдаваемые приказания и налицо безропотное исполнение со стороны учеников.
А тренеры школьных команд по футболу и баскетболу обладают над своими подопечными просто неограниченной властью. Стиль их общения со своими подопечными больше напоминает армейский. 3а любую провинность они просто кладут их в упор лежа либо строят и, бывает, приводят особо отъявленных в чувство ударом кулака в грудь. Причем я видел, как белый тренер таким образом воспитывал черного студента - случай для Америки уникальный.
Что интересно, студенты покорно сносят такие методы воспитания. Авторитет тренера безграничен. Для них он царь и бог. Помню, как один из тренеров даже предложил мне свою помощь в усмирении буйных: "Вы только назовите мне имена тех, кто мешает вам вести урок". Что интересно, по существующим правилам студент лишается права участвовать в командных играх, если не успевает хоть по одному из обязательных предметов. Поэтому члены спортивных команд стараются вести себя хорошо и учится хотя бы на троечку, чтобы не вылететь из команды не подвести таким образом коллектив. К сожалению, далеко не все студенты принадлежат к той или иной сборной команде…
Постепенно, глядя на коллег-американцев, мы тоже стали закручивать гайки, но время было упущено. У детей уже сформировался стереотип, что у этих странных русских можно себе позволить все.
Через какое-то время мы поняли и главную причину наших проблем с дисциплиной. Оказывается, нас распредели в одну из самых неблагополучных школ дистрикта сочень высоким процентом трудных детей. Она расположена в районе, где проживает низший слой общества. По сути дела, многие из моих учеников были загнаны в школу против их воли силой американского закона. Они бы с удовольствием не посещали школу совсем, но в CШA, - и в России, по закону ребенок до определенного возроста не может находиться дома или на улице. Он должен быть в школе. Администрация школы и дистрикта всеми силами старается не отчислять ученика из школы даже за серьезные нарушения. Есть статистика - большая часть отчисленных из школы афроамериканцев впоследствии в кратчайшие сроки оказывается в тюрьме. Для того чтобы держать таких под контролем, в каждой школе есть штат полицейских.
Надо сказать, что сидеть без дела им не приходится. Редкий день в школе обходится без драки. Иногда их бывает по две-три на день. Многие инциденты остаются незамеченными учителями и полицией. Причем драки здесь отличаются от драк в российской школе. У драк в наших школах есть какая-либо основа. Обычно двое выясняют отношения в туалете или за школой на улице. Иногда трое-четверо избивают одного. Все это делается втихую.
Здесь же драка - это элемент культуры, своеобразное состязание, несмотря на всю свою серьезность. Если двое дерутся, то вокруг моментально собирается толпа, которая в полном экстазе начинает скандировать: Fight! Fight! Причем в толпе и юноши, и девушки. Последним это даже больше нравится. Частенько они и сами не прочь выяснить отношения друг с другом. Драка продолжается до тех пор, пока вызванная кем-то из учителей полиция не скручивает дерущихся и не уводит их в наручниках. А свидетели, которым посчастливилось увидеть драку от начала до конца, потом еще в течение десяти-пятнадцати минут после начала урока возбужденно рассказывают менее удачливым товарищам детали произошедшего.
Мой коллега Саша Миронычев выдвинул идею, что основная задача учителя в школе - не учить предмету, а держать детей в классе под присмотром, чтобы они были чем-то заняты и никто никого не покалечил. Конечно, это несколько утрировано, но близко к правде. В классах есть много детишек, которые могут хорошо учиться. Но процент неблагополучных или просто неспособных учиться настолько велик, что нормального учебного процесса, как того требует программа, не получается.
В начале учебного года я по совету коллег-американцев попросил своих учеников написать на листочке о том, как видят себе мой предмет и что помнят по этому предмету из предыдущего школьного года. Две очень примерные девочки написали следующее: "Мы не помним ничего. Наша учительница была niсе, но она постоянно отвлекалась от урока, чтобы усмирять хулиганов и сопровождать их к директору. Поэтому мы практически не занимались". Это ощущения нормального ребенка от обычного класса обычной школы.