Оказывается, я попал к заградотрядовцам, которые дезертиров и блуждающих немцев отлавливали. Они мне сказали, что обязаны, согласно приказу Сталина, летный состав доставлять немедленно на аэродромы. До ближайшего аэродрома штурмовиков надо было ехать 18 километров. Дали мне сани с лошадью и охрану из двух автоматчиков - по лесам очень много бродило дезертиров с оружием. Привезли на аэродром прямо к руководителю полетов. Я своих спасителей расцеловал, поблагодарил, и они сразу поехали обратно, чтобы домой засветло попасть. Подождал, когда вернутся с задания Ил-2. Спрашиваю командира полка: "Сколько они будут в воздухе находиться?" - "Полтора часа". Чудно. У нас-то вылет длится по 6–9 часов, а тут всего полтора, а то и того меньше. Вместе с вернувшимися с задания штурмовиками пошел в столовую. А там мой штурман! Побыли на этом аэродроме пять дней. Полк должен был перевооружаться на Ил-10. Летный состав на самолете улетел в Смоленск, и мы вместе с ними. Оттуда уже самостоятельно добирались на поезде до Барановичей, в которых базировался наш полк. В общем, в часть мы вернулись через двенадцать дней. За это время НИКТО не сообщил в полк, что мы живы. Обычно ждут десять дней. Мы со штурманом появились в полку на рассвете. На нас набросились, на руках понесли в столовую, целовали, обнимали. Потом командир полка велел идти отдыхать, а постель моя уже свернута. Поставили мне кровать и новую постель сделали. Они и матери сообщили, что я погиб. Но как видишь, все обошлось, правда, за то, что техника взял, мне влетело. Рассказывали, что через пару дней командир эскадрильи увидел моего стрелка: "Ты что здесь делаешь?" - "Я не полетел". - "Кто полетел?" - "Техник". Это стало известно командиру дивизии. Потом, когда мы вернулись, командир дивизии нас вызвал на беседу: "Победителей не судят. Но больше этого не делай. Техника не бери". Пожурил меня, но представление к ордену Красной Звезды зажал.
Летать я не мог, поскольку слегка обгорел и болела поясница. Да и внутреннее состояние было не ахти. Нас отправили в Солнечногорск в дом отдыха санаторного типа с углубленным осмотром и лечением. Пробыл я там 24 дня, подлечился, успокоился и вернулся в полк. Сначала слетал с командиром эскадрильи, потом самостоятельно днем. Потом сделал контрольные полеты ночью, провели меня в прожекторах.
- Как это?
- Прожектор стоит вертикально. Я подхожу, помигал огнями, вошел в прожектор, и они тебя ведут, а ты, во-первых, должен поначалу привыкнуть, ну а потом постараться вырваться. Главное, чтобы тебя не ослепили. В кабине так светло, что пылинки считать можно. Ни в коем случае нельзя смотреть на прожектор - ослепит, не увидишь приборы и разобьешься. Поэтому даешь полный накал приборам, взгляд только на них - ни направо, ни налево, и начинаешь по приборам маневрировать. Обычно делали резкий разворот с потерей высоты и выход из прожектора спиралью. Я попробовал днем сделать такой маневр, который я делал ночью по приборам. Когда я увидел по горизонту то, что я обычно делал по приборам, мне стало страшно. Сразу штурвал отдал и не стал делать. Думаю: "Свалюсь!" Но так виражить можно только тогда, когда уже сбросил бомбы. Пока ты на боевом, бьют не бьют - держи боевой курс, пока не сбросил бомбы. Как сбросил бомбы, так сразу самолет бросаешь. Над Будапештом меня взяли примерно 15 или 18 прожекторов. Вышел оттуда с пробоинами от зенитных снарядов. Я все удивлялся, как они могут так резко менять высоту взрыва снаряда? Я же со скоростью снижаюсь, а снаряды как со "ШКАСа" идут и все время рвутся на моей высоте… Моего друга, Ивана Седых, там так побили, что едва прилетел. Разворочена плоскость была.
Дали новый самолет. И я еще сделал 28 вылетов. Первые вылетов пять мандражил. Было страшновато. Кажется, самолет не так идет. Вроде заходят меня сбивать. Я уже кричу: "Радист, смотри! Стрелок, смотри! Второй раз уже живой не останешься, если шибанут!" Потом привык, все прошло, как будто ничего не бывало.
Кстати, после этого случая, когда техники просили взять их, у нас говорили: "Иди к Володе Пшенко, он хорошо возит…"
- Была ли у вас информация о бомбардировках союзников, которые они проводили в Германии?
- Была. Ну, хорошо, что начали воевать. Хоть поздно, но начали.
- Были в полку случаи покидания самолета из-за потери ориентировки?
- Такое было. Мой командир эскадрильи Храпов Петр Иванович и штурман Братюха Петр Васильевич хоть и не выпрыгнули, но заблудились здорово. Полк еще в Монино базировался. Вылет делали в глубокий тыл. На обратном пути пролетели аэродром. Пришли в район Ногинска, Электростали. Дело уже к рассвету. Штурман говорит: "Нам дали пеленг. Надо лететь на запад". Командир: "Это немцы нас ведут. Не полетим. Еще запроси пеленг". Он еще запрашивает: "Точно разворот на 180е. Бери курс 270 градусов и выходи на свой аэродром". Тогда он спрашивает: "А как фамилия командира полка?" На земле: "Да, что он совсем?" Ему докладывают: "Цегин". Он: "Немцы не дураки, они фамилии командиров полков знают!" Запроси фамилию замполита. А сам развернулся, взял курс на аэродром, идет. Штурман говорит: "Тяни, командир, тяни". Подходит к аэродрому, а горючего у него уже нет. Кое-как на одном моторе сел на фюзеляж, на пахоту. Вылезли, смотрят - стоят какие-то самолеты. Немцы! Он и радист занимают оборону у самолета. А штурмана и стрелка послал в разведку. Оказывается, это Монино. Перед этим вылетом его представили к Герою, но из-за этой истории командующий дальней авиацией Голованов ему Героя не дал. Он потом сделал еще полсотни вылетов. Когда закончилась война, мы перелетели в Чернигов. Командующий дальней авиацией облетал все гарнизоны. Спрашивал: "Кого обидели в награде, должности?" Собрал весь летный и инженерно-технический состав в парке около штаба корпуса. Петр подходит: "Товарищ командующий, так и так, у меня 300 вылетов, а Героя мне так и не дали". - "Почему? Командир полка, что такое?" Потом ему кто-то из кадровиков подсказал: "Подожди-подожди, так ведь это же вы Храпов? Вы спрашивали: "Кто командир полка?" Тогда понятно! Сколько вы после этого вылетов сделали?" - "Столько-то". - "Товарищ командир полка, как воевал товарищ Храпов?" - "Прекрасно!" - "Не волнуйтесь, разберем ваше дело". Через неделю ему присвоили звание Героя Советского Союза. Да потом над ним все смеялись: "Будешь еще через радиста запрашивать фамилию командира полка?"
- Как оценивалась эффективность работы?
- У нас были экипажи фотографов. Перед нанесением бомбового удара они сбрасывали ФОТАБ и фотографировали цель. После этого уходит и ждет, когда закончится время бомбометания полка (на полк давали примерно 12–15 минут). Тогда он заходит и фотографирует цель после бомбометания.
- Были вознаграждения за успешные боевые вылеты?
- Да. За успешные боевые вылеты платили деньги. Я уже забыл сколько. Но, по-моему, командир корабля получал 100 рублей. Боюсь соврать, но точно то, что за успешные боевые вылеты платили. Еще платили за гвардию, за полеты в сложных метеоусловиях и оклад. Я к концу войны стал командиром звена. За это тоже доплачивали.
- Отпуска предоставляли?
- Нет. Если только по болезни и после сбития.
- Как был устроен быт?
- Офицеры жили отдельно. Когда базировались в Монино, у нас была комната на четырех человек в доме, находившемся в километрах трех от аэродрома. Стрелок и радист жили в казарме для рядового и сержантского состава. Техники и механики также жили отдельно недалеко от аэродрома.
- По техническим причинам были потери самолетов?
- Была в полку странная потеря. Дело было в Чернигове в мае 1944 года. Самолеты вытащили на сухое место машиной. В сумерках начали взлетать на боевое задание. Я уже в воздухе был. Вдруг в наушниках слышу, как кричат летчику Карпенко, который взлетал после меня: "Поднимай хвост! Поднимай хвост!" Он никак не может поднять, чтобы оторвался от земли. Потом резкий набор высоты, самолет становится вертикально, клевок, перевернулся и упал. Стрелок успел в верхней точке открыть люк и вывалиться. Остался жив, а остальные погибли. Те, кто на земле, помчались на машинах к месту падения самолета. Когда он ударился о землю, хвост отломился. На руле глубины стоит струбцинка, которая законтривает рули. Поэтому летчик не мог штурвал отдать. Обвинили техника, якобы он по халатности не снял струбцинку. Но на стоянке нашли все струбцинки этого самолета. Кроме того, летчик не сядет на сиденье без того, чтобы штурвал не отдать - не залезешь ты туда, когда штурвал ровно стоит! Видимо, эту струбцинку поставили на старте… Кто поставил? До сих пор мы не знаем. В штрафной батальон техник пошел. Пробыл там два месяца, был ранен. Долго лежал в госпиталях и через пять месяцев пришел в полк. Ему предложили опять на самолет, но он отказался. Дослужил до конца войны в БАО, работал на бомбоскладе. После этого случая на некоторое время возникло недоверие к техникам. Я когда самолет осматривал, мой техник даже заплакал: "Командир, ты мне не веришь?" - "Верю". И я перестал осматривать.
- Сколько машин ходило на задание?
- Оставался на земле или командир полка, или его зам, а остальные все уходили, где-то 27–28, кто-то болен, какой-то самолет неисправен. До 30 уходило…
- Если экипаж вылетает, задача - цель такая, он не находит, запасную не нашел. Что делать?
- Сам выбирай цель. Если не мог выйти на запасную цель, убедись, что находишься на территории противника, и бомбы сбрасывай "на взрыв". Если ты на своей территории и у тебя произошла авария на самолете, и тебе нужно сбрасывать бомбы, то сбрасываешь - на "не взрыв". В ветрянки должна быть вставлена контровка.
- А были случаи трусости?
- Были. У нас капитан был Федченко. Мужик в возрасте, двое детей. До 1944 года воевал хорошо. А потом один раз выпрыгнул, потом на вынужденную сел и, видимо, сломался. Взлетает и возвращается - связи, мол, нет. А у нас если связи нет 30–40 минут, возвращайся, проверяй все - никто тебя не упрекнет. Вот он один раз вернулся, второй раз вернулся, третий раз ему показалось, что у него двигатель загорелся. Потом командир полка собрал нас, командиров кораблей, и сказал: "Товарищ капитан, почему вы так делаете?" - "Мне так кажется, я не могу, трушу я, переживаю, у меня дрожат руки, ноги". Его послали на комиссию и отстранили от летной работы. Я его встретил после войны - зам. начальника оперативного отдела.
- Были ли такие случаи, когда человек устал, не может лететь?
- Да. Был такой Мышкин. Перед вылетом командир эскадрильи говорит ему: "На тебе лица нет". - "Плохо спал". Командир подозвал врача. Тот померил пульс: "У него сердце выскакивает. Я его отстраняю от полетов". На следующее задание он полетел как ни в чем не бывало. Врач перед вылетом к каждому подходит: "Как себя чувствуешь? Нормально?" Пульс пощупает. Если чувствуешь неважно, смело заявляй, упрека не будет.
После войны я уже был командиром полка. Нам назначили вылет полком. А к одному командиру корабля приехали родные. Кто-то ему сказал, что на завтра полетов не будет, он выпил. А полеты назначили. Пришел, прошел комиссию - допущен. Ко мне подходит врач: "Стаценко не нравится мне сегодня. С большого перепоя. Плохо спал. Он переживает здорово". - "Хорошо". Я руковожу полетами. Стаценко обращается: "Разрешите запуск". - "Выруливай на исполнительный, рули по полосе и на стоянку. Потом зайди ко мне". Зашел: "Товарищ командир, я виноват, что хотите делайте со мной. Ко мне родные приехали". - "Иди к родным, и никаких разговоров". Позже собрал командиров кораблей: "Надо чтобы был честным в этом вопросе. Кто тебя гонит? Это же не боевое задание".
- А были случаи, что выпивали перед вылетом?
- Были. Дали отбой: полетов не будет. Радист подходит: "Вылета не будет, дали отбой. У вас же спирт есть, а я бутерброды принес". - "Хорошо. Наливай". Выпили по рюмке, много не пили. А тут команда на взлет… Командир эскадрильи Лобанов выпил к тому времени уже порядком. Полетел пьяный, и в воздухе его рвало - когда кислорода мало, опьянение очень тяжело переносится. Так что вот так случайно - бывало, а специально, для смелости, - нет. Ты попробуй просидеть 5–6 часов за штурвалом выпивши!
- Отравления тормозной жидкостью не было?
- У летного состава - нет: технические жидкости мы не пили - хватало спирта. Техники пили "ликер шасси". Смесь глицерина и спирта. Но не помню, чтобы были отравления.
- Были приметы, предчувствия?
- Да. Самолет с номером 13 всегда "находился на ремонте" - его в полку попросту не было.
- Где вы закончили войну?
- Война для меня закончилась в Белостоке, последний вылет я делал на военно-морскую базу Сва-немюнде 5 мая. Мы заходили на цель с Балтийского моря. У нас был очень хороший командир эскадрильи старший лейтенант Щеглов Вася. Только свадьбу сыграли. Он женился на официантке - молодой, симпатичной девочке. Мы шли боевым порядком, естественно, не видя друг друга. Вдруг на глазах у всех мощный взрыв в воздухе и зарево, то есть снаряд попал на бомболюк, вызвав детонацию бомб. Все со слезами на глазах думают - это наш. Пока домой не прилетели, не знали кто. Когда уже сели: "Кто? Кто?"… Щеглов… Вот так погиб в последнем вылете. Обидно было. Потом жизнь пошла…
ВАУЛИН
Дмитрий Петрович
Я родился в Тверской области, в небольшом городке на Волге - Ржеве. Там был и большой военный, и маленький аэроклубовский аэродромы. Поэтому мы, мальчишки, часто видели в небе тяжелые бомбардировщики ТБ-3, истребители, как мы потом узнали, И-5 и И-15. Все ребята просто бредили авиацией, и в старших классах многие поступили в аэроклуб. Я тоже, но не с первой попытки.
В клуб я попал зимой, когда другие курсанты уже заканчивали теоретическую подготовку. Тем не менее я освоил программу и сдал экзамены.
Полеты начинались примерно в апреле - мае, когда подсыхал аэродром. До этого момента шла примитивная подготовка к полетам. Например, инструктор давал ученику палку, а на стене был прикреплен макет козырька самолета У-2. Инструктор накренял козырек, а ученик должен был палкой "выровнять самолет". Если он опускал козырек вниз, то палку надо взять на себя, чтобы поднять козырек до уровня горизонта. С помощью такого примитивного тренажера нас учили азам летного дела.
Мне не все давалось легко. Например, для меня был сложным вопрос, касающийся аэродинамики, я, допустим, не понимал, почему самолет летит и не падает? Инструктор объяснял: подъемная сила - вверх, сила тяжести - вниз, влево - тяга самолета, вправо - сопротивление. Все стрелочки равны. А я все равно не понимал, почему же этот самолет не падает?
Когда освоили азы теории, подсох аэродром, начались вывозные полеты. Инструктором у меня был лейтенант Ежов, а техником самолета - старшина Лебедев.
Я первый в аэроклубе вылетел самостоятельно. Сначала меня, конечно, проверил командир отряда и дал добро. Вместо инструктора положили в переднюю кабину мешок с песком для центровки. Первый самостоятельный полет - это ни с чем не сравнимая эйфория!
Совмещать учебу в аэроклубе и уроки в средней школе было очень сложно. В аэроклуб мы приходили к четырем часам, и нас везли на аэродром на грузовом автомобиле. Там начинались полеты, а в девять утра надо быть в школе. Нас старались, конечно, отпускать пораньше. Мы приходили в школу в синих комбинезонах, в шлемах с очками. А на втором этаже на лестнице нас по утрам встречал директор школы Самуил Яковлевич Яншин (мы его звали Сомом) неизменной фразой:
- Ну, опять аэроклубовцы опаздывают?!
А что делать? На уроках сидишь и спишь… Потом пожаловались комиссару аэроклуба, что нас "зажимают" в школе. Он пришел и обратился к директору и учителям:
- Товарищи учителя, вы знаете, что товарищ Сталин поставил цель: дать стране 100 тысяч летчиков! Мы и готовим этих летчиков, а вы тормозите подготовку. Если вы будете их "зажимать", то мы сделаем так, что вы будете приезжать на аэродром и там принимать у них экзамены.
Все наши учителя и директор школы сдались и уже не наседали на нас. Теперь часто диалог на уроках происходил в таком духе:
- Митенька, ты выучил сегодня урок по физике? Нет? Ладно, подготовься к завтрашнему дню, буду спрашивать. Так нам удалось учиться и там и там и сдавать экзамены.
В 17 лет я окончил аэроклуб, а в августе, когда мы играли в футбол, подъехал на велосипеде парень и сказал мне:
- Слушай, завтра выпускников аэроклуба отправляют в летную школу. Сходи в аэроклуб, проверь.
В аэроклубе мне сказали:
- Да, завтра в четыре часа утра вам надо явиться в аэроклуб. Отсюда вы поедете на вокзал, где сядете в поезд. Он вас доставит в летную школу. С собой можете взять самые необходимые вещи.
Я скорее побежал по родственникам - прощаться. Воспитывал меня старший брат - отец и мать умерли рано, в 1928 году. Брат сказал:
- Оставайся, окончишь десятый класс.
Но я собрался и поехал - не хотелось сидеть на шее, быть нахлебником.
Куда ехал - не знал. Привезли нас в Минскую область, в еврейское местечко Уречье. Было, по-моему, 10 августа 1940 года. Там создали летную школу, чтобы добиться выполнения плана: дать стране 100 тысяч летчиков! Еще одну подобную школу создали на границе Литвы и Белоруссии в Поставах.
В Уречье были одна или две грязные улицы. Аэродром небольшой, для самолетов У-2 и Р-5. Две бывшие конюшни, переделанные в казармы, были обнесены колючей проволокой. В казармах стояли железные кровати, на которых лежали набитые соломой матрасы, около выхода топилась печка.
Как мы спали! Сдвигали кровати, накрывались всем, чем только могли. Печку топили, но что там одна печка на огромную казарму?! Каждый день привозили по кубометру дров, их сразу начинали разворовывать и прятать. Кто больше наворует, тому и хорошо. А когда мы приходили на занятия в УЛО (учебно-летный отдел), а там было центральное отопление, первым делом разувались и портянки развешивали на батареи. Вонища была в этом классе невозможная! А что делать?
Посреди двора был колодец с журавлем. Тот, кто был назначен в наряд, особенно зимой, должен был раздолбить лед в колодце, наносить воду в умывальники и рукомойники, чтобы все успели помыться. И надо было следить, чтобы умывальники были чистыми. Потом этот наряд должен был все убрать.