* * *
Следующий элемент зарождающейся идеологии России - религия в форме морального и духовного правопорядка, который обеспечивается руководством Русской православной церкви (РПЦ). Бывшая прислужницей советского режима, который едва не уничтожил ее в 1930-х гг., в постсоветскую эпоху РПЦ пережила настоящее возрождение, по крайней мере, в количественном отношении. Ее официальная позиция во времена Ельцина часто была неопределенной. Некоторые ведущие ее представители заигрывали с русским национализмом и антисемитизмом. Другие, пользуясь щедрыми налоговыми и юридическими привилегиями, казалось, в большей степени интересовались созданием собственных бизнес-империй по производству, например, минеральной воды или по импорту автомобилей, табака и алкоголя.
Отношение Ельцина к РПЦ было скорее почтительным, чем благоговейным. При Путине ее влияние резко возросло. Искренняя или своекорыстная вера Путина, безусловно, видна окружающим. Он регулярно посещает церковные службы, любит продемонстрировать собеседникам свой нательный крест, который он спас после пожара в собственном доме.
Хотя номинально церковь в стране отделена от государства, привилегированный правовой статус церкви серьезно укрепился. Более того, сторонники светского обучения и ученые весьма обеспокоены привнесением религиозных догм в российские школы и все более страстным противодействием православных иерархов теории эволюции. Родство РПЦ даже с теми органами власти, от которых она в прошлом пострадала больше всего, очевидно. На церкви рядом со штаб-квартирой ФСБ на Лубянке расположена мемориальная доска с благодарностью органам за помощь в ее восстановлении. "Нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены", - эти слова произносит священник, ведущий службу. Некоторые силовики, кажется, искренне верят в то, что они избранны Богом и направляемы им.
В обмен на покровительство государства РПЦ преданно поддерживает Кремль в его попытках разграничить российскую и западную цивилизации. Главным документом церковно-государственного соглашения является декларация, принятая Всемирным русским народным собором - сообществом светских организаций под духовым предводительством Православной церкви. "Декларация прав и достоинства человека" - манифест, преследующий цель противостоять "Всеобщей декларации прав человека" ООН, основополагающему документу, в котором выражены универсальные идеи Запада по этому вопросу. По мнению РПЦ, западное понимание прав человека не дает возможности православным жить в согласии со своей верой. Напротив, такой подход может привести к "неоязыческому" возрождению. Собор особенно возражал против сосредоточения на правах личности, которое заслужило обвинение сразу в моральном релятивизме и пренебрежении интересами других. "Существуют ценности, которые стоят не ниже прав человека, - говорится в декларации. - Это такие ценности, как вера, нравственность, святыни, Отечество".
Вполне логично не согласиться с тем, что права человека полезны как политическая концепция. Но это не аргумент в данном споре: РПЦ и Кремль объединяет не только совместное прошлое в КГБ, но и страстная вера в то, что российская цивилизация основывается на особых ценностях, совершенно не похожих на западные - идея, которая вполне соответствует понятию "суверенной демократии". "Православие, самодержавие, народность" - такая формула была создана в XIX в. графом Сергеем Уваровым как философская основа реакционного и ксенофобского правления Николая I; вызывает беспокойство, что и сейчас, в эпоху кремлевского авторитаризма, она действенна так же, как и при феодализме во времена царской власти. Православные иерархи разделяют и кремлевское антизападничество, настаивая, что зарубежные религии, в частности католики, намерены захватить их паству. Всеволод Чаплин, пресс-секретарь патриарха, недавно заявил: "Когда распался СССР, появилось много людей из Римской Католической Церкви, которые решили - вот он момент, когда можно завоевать эти огромные территории и многочисленное население".
* * *
Таким образом сформировался особый российский подход к политике. Со стороны очевидно, что он основан на ксенофобии, историческом ревизионизме и исключительности. Но как он описывается в России? Это довольно сложно для понимания стороннему наблюдателю, поскольку многим терминам нелегко подобрать эквивалент в английском (а иногда и в любом неславянском) языке. Взять, к примеру, слово "государственник", в одобрительном смысле применяемое к Путину и большинству его единомышленников. Его можно перевести как statist, но это вряд ли передает значение слова. Также не передает его и буквальный перевод - "государственный муж". Государство в западной политической культуре - это слуга народа, и "статист" - это слегка уничижительный термин, намекающий одновременно на безответственный бюрократизм, назойливое вмешательство и недостаток ответственности.
Государственник в России окутан ореолом патриотизма. Государственник заботится о престиже и силе страны; он считается высшим олицетворением общества, культуры, даже цивилизации. Другими словами, российское государство существует не для того, чтобы служить людям, но как замысел или миссия с едва ли не сверхъестественными основами. "Культура - это судьба. Нам Бог велел быть русскими, россиянами", - сказал Владислав Сурков, бывший советник и главный идеолог Кремля. Это отражается в идее Москвы как "Третьего Рима", наследовавшей имперскую, культурную и духовную миссию сначала Древнего Рима, а затем Византийского Константинополя.
Желание Путина возродить господство Кремля в стране и укрепить влияние его за границей не имеет почти или совсем ничего общего с интересами или благосостоянием россиян: их аплодисменты приветствуются, и, по сути, ожидаются, но мотивы главенствуют трансцендентальные, а не практические. Смысл их в том, чтобы укрепить российскую державность - непереводимое слово, которое приблизительно означает "статус великой державы". Это значит, что государство простирает свое влияние и за границу, руководствуясь принципом так называемого "державничества", и на собственную страну.
Последнее включает в себя еще одно ключевое и запутанное понятие - диктатура закона. Часто применяемое Путиным в ранние годы его правления, оно в некоторой степени казалось призывом России стать Rechtsstaat, "правовым государством", где высочайшей властью обладает закон. Подобное присуще свободным странам, в которых законы служат для людей, а не наоборот (избранные представители могут постепенно, имея достаточно мандатов, переписать любой закон и даже конституцию). В России, однако, диктатура закона, как оказалось, означает не подчинение исполнительной власти абстрактным ценностям независимой судебной системы, но беспрепятственное использование президентом и его правительством юридических санкций против своих противников, к примеру адвокатов ответчика.
* * *
Последней фразой в этом кратком политическом глоссарии будет властная вертикаль. Непривычная уху иностранца, она, помимо прочего, подразумевает порядок и стабильность в России: примерным, но далеко не полным аналогом ей может служить английское joined-up government. Но в то время как в западных странах под этим подразумевается целесообразное сотрудничество различных институтов, в России идея немного иная: приказы отдаются сверху вниз. Первоначальным кремлевским идеологическим посылом являлась необходимость России быть сильным централизованным государством. Сам Путин говорит, что это желание находится в ДНК страны. Децентрализацию ельцинских лет он отвергает как анархию, удобную для иностранцев, чьим желанием было раздробить страну на легко управляемые элементы. Идея вертикально интегрированной власти могла бы показаться заурядной, она так или иначе всегда имеет место в хорошо организованной бюрократии. Но в России нет и никогда не было хорошо организованной государственной администрации. Она пронизана не только некомпетентностью, расточительством и ленью, но и фаворитизмом и личными интересами.
Даже обычно осторожная Организация Экономического Сотрудничества и Развития (ОЭСР) едва сдержалась в определениях: "Государственная бюрократия неэффективна, в значительной степени не поддающаяся ни народу, ни своим государственным начальникам и зачастую коррупционна. И зарубежные, и отечественные инвесторы считают ее одним из главных препятствий для инвестиций в современную Россию. Она накладывает тяжелое бремя на малые и средние предприятия, которые обычно в меньшей степени способны защитить себя, чем большие компании. Более того, такая недоброкачественная государственная администрация покушается на структурные реформы практически во всех областях, поскольку ограничивает возможность правительства проводить в жизнь любой политический курс, который требует административных или нормативных мощностей высокого порядка. Она также облагает существенными расходами граждан, вовлеченных в такие рутинные задачи, как оформление имущественных сделок".
Это не ново. В условиях террора и рабского труда сталинской эпохи бюрократия смогла быстро осуществить в стране индустриализацию, пусть даже и ценой бесчисленных человеческих жертв. С тех самых пор советская бюрократия олицетворялась теми, с кем был близко знаком великий русский писатель XIX в. Н. В. Гоголь - чиновниками, на словах поддерживающими приказы сверху, на деле же устремленными выполнять главную свою работу: увиливать от ответственности, увертываться от обвинений, копить свое богатство и покровительствовать собственным приятелям. Это, в конечном итоге, способствовало ослаблению советской власти. Необузданная, такая же анархия могла разрушить Россию. Сильная властная вертикаль предполагается как противоядие от разъедающей топи государственной администрации: это желание дисциплины и уважения, где приказы выполняются, деньги, предназначенные для государственных нужд, поступают по своему назначению, а не разбазариваются. В странах Запада это достигается, в той или иной степени, благодаря профессиональной гордости чиновников, наблюдению граждан и СМИ за их деятельностью, давлению прочих общественных институтов и контролю со стороны избранных представителей. Но практически ничто из этого не работает в России. На самом деле в русском языке вместо public servant - общественный служащий или civil servant - гражданский служащий обычно употребляется слово чиновник, смысл которого лучше передает placeholder - должностное лицо, дословно - тот, кот держит место.
Практический результат идеологии централизации - это сосредоточение власти на самом верху, где она становится непостижимой, непредсказуемой и неэффективной. Как указывает Л. Шевцова, созданная Кремлем система имеет в своей структуре четыре слабых места. Во-первых, персонифицированная власть и избирательные списки по своей природе ненадежны, поскольку для них требуются регулярные подтасовки на выборах. Это потенциальный источник недовольства народа. Во-вторых, режим хочет как стабильности, так и распределения ресурсов по собственному усмотрению. Это подрывает права собственности и нервирует инвесторов. В-третьих, недостаток легитимности подразумевает, что передача власти преисполнена трудностей. Это предполагает постоянные разрушительные чистки, где новое должностное лицо и его покровитель обвиняют своих предшественников во всех прошлых неудачах. И наконец, в-четвертых, уничтожение политического плюрализма исключает и главный общественный предохранительный клапан.
Последний пункт может оказаться самым важным. История показывает, что высокоцентрализованные государства недостаточно эффективны, и Россия не похожа на исключение. Подпись "Первого Лица" (как порой называют Путина) или ее отсутствие могут сотворить или разрушить карьеру, бизнес или жизнь. В результате любое начинание подвергается риску, играют роль доносы, повиновение значит больше, чем результат. Возможно, Кремль и не желает свертывать реформы, но не должно удивлять, что идеи самых светлых умов России необоснованно исключаются из игры…
Так почему все же Кремль поддерживает такую отпугивающую иностранцев несуразную идеологию и столь неэффективно управляет страной? Грубо говоря, потому, что это простой способ держать страну под своим контролем. Изображать Россию как крепость, осаждаемую злонамеренными лицемерами, - удобный способ объяснить народу, почему необходимо пожертвовать свободой.
Должен ли Запад бороться против Путина?
В Средние века крепость, а затем цитадель советского тоталитаризма - красностенный Кремль редко позволял сторонникам свободы и справедливости чувствовать себя в России как дома. Это как если бы британское правительство обосновалось в лондонском Тауэре, или французское - в Бастилии. Несомненно, идеи, которые сейчас пузырятся под его луковками, оказались бы до боли знакомыми прошлым его обитателям: Россия возвращается к принципам, характерным для советской эпохи.
История - это не неизбежная победа, как это казалось в 80-х. Крах коммунизма принес свободу и справедливость лишь некоторым порабощенным в прошлом странам. В остальных пустил корни авторитарный бюрократический капитализм, опирающийся на природные богатства, эффективную тайную полицию и задушенные СМИ. Главная ценность в них - не свобода, а экономическая стабильность, которую защищает не закон, а сильная власть. На место выборных мандатов пришло единогласие.
Власти предержащие ответственны перед историей, а не перед своими гражданами. Любая оппозиция - это в лучшем случае предательство или даже прямая измена, если она имеет поддержку из-за границы. Человек - средство достижения цели, а не обладатель неотъемлемых прав, правосудие - инструмент, а не идеал. Средства массовой информации - орудие государства, а не ограничитель его власти. Гражданское общество - средство социальной консолидации, а не его диверсификации. Права собственности и соблюдение договоров относительны, внешнеполитический курс нацелен исключительно на продвижение национальных интересов. Любое вмешательство лицемерно. Все определяют государственные соображения. "Суверенная демократия" - это лишь наклеенный позже ярлык; каждый, кто изучал российскую историю, может увидеть, что многие из этих идей уходят в глубь веков. Ревизионистская, националистическая и ура-патриотическая Россия вытащила свои старые лозунги из мусорного ящика истории, отполировала и теперь заставляет их работать.
Осознав суть проблемы, Запад должен отбросить наивную идею о том, что он может влиять на внутреннюю политику России. Это было возможно в эпоху Ельцина, когда люди, управлявшие Россией - или, по крайней мере, некоторые из них, - искренне хотели пойти по западному пути и были готовы следовать советам, ведущим к этой цели. Возможно, та эпоха была обманчивой. Возможно, все было напрасно. Возможно, то время не повторится еще много десятилетий.
Как бы то ни было, сейчас бесполезно искать друзей среди враждующих кланов Кремля. Их взаимная ненависть может привести к переменам, но совсем не обязательно к переменам в интересах Запада. Мы возвращаемся в эпоху великодержавной российской политики. Если мы хотим отстаивать свои интересы, нам следует ясно мыслить и дорого платить. Трудности, которые встают перед нами - это не просто кочки на дороге.
Поднимаются люди, которые хотят причинить нам вред, победить и ослабить нас. Их главное оружие - это наша величайшая слабость: деньги. Так же, как раньше мы опасались огневой мощи советской военной машины, теперь мы должны бояться десятков миллиардов долларов в российской казне и скудости ума и нравов тех, кто их расходует. 1990-е кончились, настала пора воспринимать Россию как авторитарное государство, каковым она, наряду с Китаем или Казахстаном, является, а не как члена европейской семьи, переживающего неудачное, но временное отклонение от правильного пути.
* * *
Во времена холодной войны Запад очень не скоро пришел к согласию по поводу того, как вести дела с Россией, не произойдет это в одночасье и сейчас. Но основы его очевидны.
Во-первых, Европа и США должны осознать, что цель Кремля - разделить их. Конечно, внешняя политика американского правительства всегда открыта для критики. Но общие трансатлантические интересы намного глубже и гораздо важнее временных разногласий по поводу Ирака, Ближнего Востока или глобального потепления. Европейцы могут иной раз в частном порядке соглашаться с недовольством России заносчивостью и некомпетентностью американцев, но им следует осторожней вторить им публично. Перед лицом возобновленной России Европа нуждается в Америке больше, чем Америка в Европе. Вместе они способны с легкостью противостоять возродившейся России. Разделенные же, они уязвимы, и Европа в большей степени.
Во-вторых, было бы невозможно и нежелательно открыто препятствовать торговле с Россией или инвестициям в нее. По опыту известно, что санкции создают великолепные возможности для коррупции, поддерживают паранойю и изоляционизм режима, в адрес которого они направлены, и практически или совсем не способствуют его поражению. Однако Россия не вправе рассчитывать на использование в своих интересах либеральной и открытой экономической системы Европы и Америки, если она не будет играть по тем же самым правилам у себя дома. Внешний мир должен воспринимать все российские инвестиции за границу как политизированное выражение внешнеполитического курса, а не нейтральный бизнес. Иначе говоря, энергобезопасность - суть национальная безопасность, а дешевая энергия от недоброжелателей - невыгодная сделка.
Евросоюз, прежде всего, должен обратить внимание на газ, который сейчас является самой уязвимой проблемой на континенте. Обеспечение надежности поставок и разрушение растущей российской монополии могут быть болезненными и дорогостоящими для Европы целями. Но цена стоит того, чтобы ее заплатить. Приоритет надежности поставок над стоимостью подразумевает и совместное ведение переговоров с Россией, и создание более надежной собственной европейской энергетической инфраструктуры, соответственно, менее уязвимой к влиянию извне. Это означает, к примеру, приведение в жизнь антимонопольного законодательства, вследствие которого "Северный поток" не будет построен, в то время как деньги налогоплательщиков и государственная поддержка обеспечат строительство "Набукко". Подобным же образом терминалы сжиженного газа, весьма дорогие и совсем не являющиеся панацеей, все же стоят затрат, поскольку обеспечивают диверсификацию поставок. Европе необходимо улучшить стратегически важные газовые комплексы и соединить национальные "энергетические острова" взаимосвязывающими трубопроводами и линиями электропередачи.