1-го (13-го) января, по утру, в конвойной палатке молились Господу Богу, а потом, не смотря на праздник, приступили к работе по снаряжению каравана.
Явился рас Нагадий, плотный человек с седым, плохо бритым подбородком, пришел геразмач с целой свитой ашкеров, пришел Ато Марша и Ато Уонди, явились купцы. Ведение переговоров было возложено на поручика К-го, хорошо говорящего по-абиссински. Начались торги. Мы требовали пройти расстояние от Харара до Энтото, около 600 верст, в 20 дней, при уплате за мула по 15-ти талеров за конец, эти условия были предложены нам геразмачем и очень им одобрены. Купцы кинулись к ящикам и заявили:
- "Мы не согласны брать с мула, да и вы будете недовольны. Есть ящики легкие, но громоздкие, неудобные для вьючки, на них нужны особые мулы, вы будете недовольны. Лучше брать по весу".
- "Хорошо, мы согласны".
Но брать no весу в стране, где материю и веревки продают локтями, где нет понятия о весе. Купцы предлагают взять за единицу платы вес 20 винтовок Гра одному мулу. Итак вводится новая единица силы локте-винтовка Гра. Мы согласны узнать вес нашего багажа в ружьях Гра, разделить на 20 и за каждую полученную единицу заплатить по 15-ти талеров. Кажется дело кончено. Не тут-то было.
- "Мы не пойдем до Энтото в двадцать дней", заявляют нам купцы.
- "Они не пойдут двадцать дней", важно мычит за ними жирный рас Нагадий.
- "Сколько же вы пойдете?", спрашивает К-ий.
- "Нам нужно полтора месяца", нахально заявляют купцы.
Призываем на помощь имя Менелика, но купцы уже уперлись, безмолвная стачка готова.
- "Отберите наиболее громоздкие вещи и отправьте их на Эрер и далее по Данакильской пустыне на Энтото, под охраной абиссинского конвоя", советует Банти.
Мы и на это согласны. Энтото и Харар имеют два пути - один через долину Черчер, по крутым и скалистым горам со многими подъемами и спусками, трудно проходимый верблюдами - муловая дорога, другая правее ее, севернее идет от Гильдессы на Эрер, а затем по Данакильской пустыне Бальчи и на Энтото. По этому пути идут верблюды до Бальчи, а далее носильщики и мулы.
Ho купцам и этого показалось мало. Какие мы ни делали им уступки, как бы ни уменышпали свои требования, они все были недовольны. Часы проходили за этими переговорами, мы теряли терпение и ни к чему не могли придти. Они говорили свое "твердое слово" и тут же нарушали его. Пришлось обратиться к геразмачу. Геразмач допросил их.
- "Вы правы, они виноваты", сказал он и приказал забрать купцов в тюрьму.
Утешительного в этом было мало. Мы все-таки сидели на месте в Хараре и не имели надежды выступить скоро. Геразмач советовал бросить нам купцов, взять караван на Эрер и идти через него. Там и теплее и охота хорошая и дойдете вы в то же почти время… В планах похода на Эрер прошел вечер 1-го января.
2-го (14-го) января, около полудня явились купцы, геразмач, Ато Марша и Ато Уонди. Они согласны. Они одумались; вчера они не соглашались потому, что мулы были в Дэру (120 верст от Харара), но теперь геразмач обещал дать до Дэру носильщиков и они могут везти наш багаж. Приступают к вещанию груза. На трех бревнах воздвигают обыкновенные весы, отбирают от солдат конвоя геразмача ружья и начинают вешать. Пять писцов палочками надписывают имя купца, который берет на себя ящики. В то же время наиболее громоздкие вещи отбирают для эрерского каравана. Вешают точно, медленно. Железный крюк изображает четверть винтовки, вешают до одной четверти, поверяют, перевешивают. Толпа купцов сидит кругом лесов и смотрит за правильным весом, тут же и рас Нагадий и Ато Уонди.
Яркое солнце освещает живописную картину. Полуголые носильщики таскают ящики, рас Нагадий в черном плаще, Ато Уонди в белой с красной полосой шаме, пестрые ашкеры кругом, три столба с примитивными весами и груда ружей. Толстяк Недодаев стоит с книжкой в руке и поверяет вес, К-ий сидит на ящике записывает.
- "Асра-анд (одиннадцать)", говорит араб-писец.
- "Одиннадцать ружей, ваше высокоблагородие", заявляет Недодаев, "ну, чудаки, на ружья вешают, вот бы тебе Полукаров свеситься, сколько ружей в тебе - то-то запалил бы!"
- "Шути!" огрызается Полукаров, "ты вот смотри, они крюк положили на разновес, а ты молчишь".
- "Нехай, им же хуже…"
День проходит, солнце прячется за горы, а еще много вещей остается на завтра.
5-го (15-го) января. Мы выступили, отправив 27 верблюдов по 18-ти талеров за верблюда на Эррер, под наблюдением абиссинцев, оставив д-ра Щ-ва и кандидата К-цова и казаков Демина и Панова для сопровождения каравана, идущего от Гильдессы на Эрер, выступили около 2-х часов дня, в половинном составе.
Галласы-носильщики забрали часть груза и унесли его, когда оказалось, что не все еще перевешено. Нужно было еще остаться на некоторое время в Хараре. Начальник миссии, его супруга, штат его слуг, полковник А-ов, я, поручики Ч-в и Д-ов, фармацевт Л-ов и восемь человек казаков, составляя из себя ядро миссии, направились к озеру Хоромайя.
XVIII
По Харарской провинции
Слуга Уольди. - Тяжелый ночлег на озере Хоромайя. - Носильщики. - Праздник Крещения в Урабиле. - Воспоминания о бое у Челенко. - В девственном лесу. - Солнечное затмение. - Недоразумения в Бурка. - Бедственное положение К-го на старом ночлеге. - Жизнь на походе. - Покупка лошадей. - Въезд в Черчер.
Когда живешь месяцы в палатке, когда каждый день передвигаешься с места на место, устанавливаешь колья, походную постель, стол для работы, развешиваешь оружие по стойкам, невольно привыкаешь считать палатку своим домом. Черномазый Уольди, слуга моего сожителя, в синей куртке становится своим человеком, интересуешься его здоровьем, наблюдаешь его простое миросозерцание, задумываешься над этим человеком, судьба которого невольно связана с вашей судьбою, трудами черных рук которого вы живете и, наконец, - любишь его.
Для него весь мир слагается из бакшиша и жалованья, с этих светлых талеров он переходит потом на источник их, на белого человека, господина, гэту - и он привязывается к вам, как собака. В одних холщовых штанах, босой, накрытый ночью одной тонкой полотняной шамой, без тюфяка и без подушки, он спит при 4® мороза на инее травы, дрожит как собака, хворает лихорадкой, а на завтра, едва раздается властный голос - "Уольди!" уже слышен хриплый ответ - "Абьэт", откуда-то извне, из холода и сырости травы.
Он подаст вам воды умыться, он принесет от буфетчика чаю, поможет одеться, соберет ваши вещи и, едва вы выйдете, он свалит и сложит палатку. Днем, навьюченный фотографией, ружьем и бутылкой с водой, он бежит сзади мула на высокие горы, по острым утесам. Он ищет ваши вещи среди разбросанного каравана на биваке, ставит палатку, делает постель, а потом садится подле раскинутых чемоданов и сторожит имущество. Он не чужд известного сентиментализма. Вы устали с похода, вас раздражили сомали и вы легли не в обычный час на жесткую койку. Черное лицо заглянуло под полы палатки раз, заглянуло другой…
- "Мындерну"? (Мындерну - что такое?), спрашиваете вы.
- "Toi malade"? участливо говорит Уольди.
- "Non!" и вы отворачиваетесь к стене думаете невеселые думы.
Уольди исчезает.
Вечером к чаю он приносит вам три апельсина. Вы далеки от города, кругом нет никаких фруктов, Харар давно покинут.
- "Откуда ты достал"?
- "Харар. Pour tоi"…
Вы позволяете ему в холода накрыться вашей буркой, спать под пристеном палатки, вам еще более жаль его…
Он не идеальный человек, нет… Вы ему даете на чай талер, он вскидывает его на рукв и говорит.
- "Qa n'est pas бакшиш".
- "Почему"?
- "Бакшиш - trois talers".
Оказывается, другим слугам дали на чай три талера, и вот норма бакшиша стала три талера. Он обидел вас, вы обидели его - и все потому, что взгляды на вещи у вас разные - черный и белый.
В Хараре он пьянствовал аккуратно каждый день. Наконец, вы сделали ему выговор - пьянство прекратилось. Вы можете его высечь, если хотите, по закону вы можете дать 16 ударов, но вряд ли подымится у вас на него рука. В конце концов вы слились с ним в одну столь отличную друг от друга жизнь-жизнь офицера и денщика. Вы лежите на койке из двух чемоданов, под одеялом, на простыне, едите два раза в день баранину, пьете чай, одеты согласно температуре - он вечно в своей старой шаме, всегда на воздухе, на голой земле, питается горстью риса, да блином инжиры… По мировоззрениям, по существу, по службе - человек, по образу жизни, верности и неприхотливости - собака…
О чем он думает, когда бежит за вами, о чем он думает, когда, будто прислушиваясь, сидит на вашем чемодане смотрит на далекие звезды?… Он думает о том, что вы думаете, он старается проникнуть ваши желания и предупредить их, вы будете жалеть его, когда он уйдет от вас, он будет плакать и целовать ваши ноги на прощанье…
Вы забудете его, едва только сядете на пароход и почувствуете привычное биение европейской жизни - он забудет вас, когда подпрыгивая и потрясывая талерами отбежит от вас на сто шагов. Вы займетесь своими делами, отдадите свою персону в распоряжение бритого Карла - он найдет другого "гэту", за которым также будет ходить. Побольше сердечного отношения к черному слуге он полюбит, как любил вас…
Мы выступили из Харара около 2-х часов дня и в 5-м часу, все время идя по прекрасной аллее, обсаженный молочаями, дошли до нашего бивака у озера Хоромайя.
Вид обширного водного пространства, среди невысоких зеленых холмов, чуть волнующегося при легком ветерке, ласкал наши взоры, отвыкшие от воды. Хоромайя имеет продолговатую форму и по длине тянется верст на пять, имея в ширину около двух верст. Его берега густо поросли, саженей на десять от края, водорослями, далее озеро чисто и глубоко. Стада уток всевозможных пород: кряковых, нырков, широконосов, пестрых селезней, водяные курочки, гуси и небольшие, необыкновенно пушистые гагары целыми стаями держатся подле берега. Все озеро усеяно черными точками водяной дичи, которая свободно подпускает на ружейный выстрел. Кругом, по невысоким холмам лежат галласские деревни, видны поля машиллы, отгороженные стенами молочаев.
Наш маленький отряд пришел на ночлег без провианта, без палаток, без постелей, даже без бурок и подстилок. Все осталось позади в Хараре и серьезным вопросом являлось для нас - придет ли багаж сегодня, или останется до завтра. Мы выслали Уольди сторожить наши вещи, а сами отправились на охоту. Я и поручик Д-ов обещали доставить ужин на весь отряд.
Едва только, закинув за плечо ружье, я отошел от места бивака, как целая толпа, человек в сорок, галласов с шумом последовала за мной. Знаками я объяснил им, что мне нужно только двух человек, что остальные мне только мешают, - двое, выбранных мною, кивнули головами в знак того, что они поняли мое желание, но и остальные не отстали. Я не отошел и десяти шагов, как уже стрелял по уткам. Как скоро галласы увидали, что птица убита, быстро сбросили они с себя шамы и на перегонки пустились вплавь доставать дичь. Потом, со вторым выстрелом они завели между собою очередь и безропотно лазили между водорослей, доставая птиц. Через час мой патронташ был пуст. Восемь уток, одна гагара и четыре водяные курочки были моей добычей; я возвращался домой. Уже вечерело, багровое солнце спускалось за холмы, озеро почернело, птицы скрылись в камыши.
Д-ов принес 12 уток, одну гагару и двух курочек, ужин у нас был, но в чем варить?
- "Котлы не пришли, ваше высокоблагородие", трагически докладывает мне Терешкин.
- "А без котлов нельзя", слышу бодрый, звенящий голос Д-ова сзади себя, "ты их палочкой проткни, да на вертеле жарь".
- "Как же так", разводит руками Терешкин. "Нешто в чайнике то пробовать"?
- "И прекрасно, вали в чайник. Ты, брат, не мудрствуй лукаво, а действуй!", одобряет план Терешкина полковник.
- "Слушаюсь. Попытаюсь. Только много не наворишь", плачевно говорит Терешкин и с черными слугами садится щипать дичь. Мы все голодны. Утка, вареная или жареная, кажется нам лакомым блюдом.
Палаток нет. Уольди является и заявляет, что "дункан изллэм"…
Пришла палатка полковника и то без шестов и без кольев, а между тем холодная ночь наступает, ночь без крова и теплой одежды.
Сырой туман потянул с озера. Он задернул молочным покровом долину, пролез к невысоким холмам и закрыл предметы. Влага стала пробирать насквозь. Полковник роздал части своей палатки нам и казакам, мы разослали их на мокрой траве и легли, накрываясь остатком холста. Ноги коченели от холода и сырости, мы лежали, сбившись в кучу, ожидая, когда проварятся наши утки.
И, когда они поспели и Терешкин принес их, мы ели их, без соли, руками, кладя на кислую инжиру и запивая коньяком, случайно оказавшимся у поручика Ч-кова. Но бодрое настроение никого не покидало. Острили и шутили все время, проводили параллель между нашим плачевным положением без крова в сырую холодную ночь, на берегу Африканского озера, и положением наших петербургских знакомых где-нибудь на балу или в театре. Шесть яиц, принесенных галласами, довершили наш ужин и, укрывшись с головой в жидкое полотнище, мы забылись тяжелым сном.
Пробуждение было неприятно. Температура упала до 0", трава, на которой мы лежали, покрылась инеем. Я вылез из-под холста и пошел размять закоченевшие руки с ружьем и опять толпа галласов сопровождала меня, опять при всяком удачном выстреле они кидались в воду, не смотря на утренний холод…
Но взошло солнце, пригрело за зябшее тело и забылись невзгоды холодной и сырой ночи.
4-е января. Озеро Хоромайя, дневка. Мы отошли всего 20 верст от Харара и уже принуждены делать дневку. Вчера выпила разница в счете винтовок, на 21 мула. Абиссинские купцы считали больше - мы меньше. Начальник миссии предлагал прибывшему рано утром геразмачу заплатить по их, абиссинскому счету, лишь бы выступить без проволочки, без задержки. Но геразмач просил перевешать еще раз вьюки. Пришлось согласиться и сделать дневку.
Около полудня прибыли купцы, поставили весы, любезный наш помощник Ато Уонди уселся управлять этим делом, арабы взяли свои карандаши и длинные и узкие листы бумаги и начали вешать и записывать багаж по купцам…
За этим занятием прошел весь день.
Наши вещи распоряжением геразмача Банти идут до пятого вашего ночлега, до Дэру, на носильщиках. 120 слишком верст семи, восьми пудовые ящики несутся на руках полуголыми босыми людьми, несутся по страшной круче, по острым каменным утесам.
Кто эти носильщики? - Все те же галласы, трудами рук которых, лопатами вскопаны нивы и засеяны машиллой, теми галласами, что вскормили и вспоили этих сытых горбатых быков, этих белых овец и баранов.
Их с нами идет более четырехсот человек. Каждый знает свой ящик и со своими помощниками бережет его. Он принес вашу палатку и ложится подле нее, он идет за вашим чемоданом. По утру он с видом голодного зверя ожидает, когда вы соберете свои пожитки и повалите палатку. Он хватает ящики, колья и бежит на следующую станцию. He ставьте часовых, не стерегите имущества, галлас-носильщик сохранит вам вверенный ему ящик, бдительнее лучшего часового, вернее сторожа. Он головой отвечает за целость сундуков и ящиков и он скорее умрет, нежели кому-либо без приказания передаст вашу вещь. Бедно одетые, без панталон в одной лишь грязной шаме, они сильно страдали по ночам от холодов, целые группы их можно было видеть по утрам подле догорающего костра.
Они дрожали, как в лихорадке, стараясь прикрыть свои худые голые плечи грязной серой шамой, они питались крохами сухой инжиры и это не мешало им бегом взносить наши вещи на крутые горы. Тихие, скромные, трудолюбивые, они безропотно сносили все тягости похода, терпели холод и голод, ежеминутные оскорбления абиссинских шумов и ашкеров. Ими заведовал шейх Абдулляхи, начальник мусульман города Харара, в помощь ему было дано несколько абиссинских кавалеристов. В пестрой шаме, с ружьем Гра на плече, с длинной палкой в руках, то и дело проскакивали они вдоль нашего каравана, подбодряя "вьючных людей" словами и тростью.
Абиссинец победитель, абиссинец завоеватель жесток к побежденным. Гордый своею победою, он уже не признает ничего человеческого в покоренной нации. И наши мальчишки слуги, при встрече с галласами, отбирали у них воду и молоко без платы и галлаеы смотрели на это со стоическим спокойствием. Он абиссинец - он имеет право сделать это, хорошо еще, что не побил… Когда, однажды, мы узнав об этом, наказали слугу, - он был поражен и понять не мог, что обирание галласа - преступление. Наш Уольди стал барином. Носильщики-галласы ставили нам палатку, по его жесту приносили вещи. Эта покорность, терпение, привычка уважать абиссинцев настолько вкоренилась даже в это короткое время (Одиннадцать лет) среди галласов, что когда я пошел на охоту с галласом проводником и сам понес винтовку, галлас кинулся отнимать ее у меня, уверяя, что такому "большому человеку", как я, неприлично самому носить ружье.
Их сгоняли по распоряжению геразмача в места наших ночлегов для смены, и они сменялись без шума, без пропажи вещей.
По пути то и дело попадались их убогие хижины, сплетенные из хвороста, кругом торчали тычки сжатой машиллы. To тут, то там видны были пласты новины, свеже поднятой лопатами земли, другого способа обработки полей они не знают, - стада быков и ослов - это была собственность раса Маконена, а галласы его крепостные.
Воскресенье, 5-го января. От озера Хоромайя до Лого-Корса - 20 верст. Мы проснулись рано утром от оживленного говора на галласком языке, возле самой нашей палатки. Уольди несколько раз заглядывал, приподнимая полы ее, и всякий раз укоризненно посматривал на моего сожителя, не собиравшегося провидимому вставать. Было страшно холодно. Наши легкие индийские палатки продувало насквозь, бурка не защищала от сырости, земля была покрыта инеем. Я вышел на воздух и увидел группу галласов, сидящих кругом на корточках и ожидающих, когда мы им дадим свои вещи. Деньги, царские подарки, канцелярия, галеты-все это уже было разобрано и спешно увязывалось на грубые носилки. Иные более счастливые галласы имели с собою маленьких осликов, на которых клали назначенный им груз, другие несли его сами.
Около 7 часов утра, весь лагерь уже был поднят и мы тронулись вдоль берега Хоромайи.
Местность меняла свой характер. Горы, становились выше, показались пихты и кедры, местами пошли переплески. Но полей все еще было много.
Около 11 1/2 часов утра, все время следуя по хорошей черноземной дороге, мы перешли через ручей, благополучно избегнув ненадежного моста, и на холме, покрытом высокой сухой прошлогодней травой, стали биваком, в виду галласской деревни - Лаго-Корса.
Вторник, 6 января. От Лаго-Корса до Урабилэ - 20 верст.