Реакция Берии была мгновенной. Еще не стихли раскаты боев, не подписан акт о капитуляции Германии, а 7 мая на место вылетел заместитель члена ГКО Василий Алексеевич Махнёв с группой сотрудников НКВД и Лаборатории № 2. Руководством работ группы занимался генерал-лейтенант Авраамий Павлович Завенягин, один из заместителей Берии. В ее состав входили двадцать четыре видных физика, включая Арцимовича, Зельдовича, Кикоина, Немёнова, Харитона и Флёрова. Все они для конспирации и представительности были переодеты в военную форму.
Советские ученые вскоре обнаружили, что из германской ядерной физики много извлечь не получится. Их немецкие коллеги не выделили уран-235, не создали работоспособный реактор, не сумели разобраться в принципах построения атомной бомбы. Советская группа, однако, обнаружила, что ведущие немецкие ядерщики, среди которых были Отто Ган и Вернер Гейзенберг, попали на Запад. Десять известнейших физиков англичане интернировали в имение Фарм-Холл, вблизи Кембриджа.
Впрочем, некоторые немецкие ученые решили не бежать на Запад. Среди них был барон-изобретатель Манфред фон Арденне, у которого была частная лаборатория в Берлин-Лихтерфельде и который создал прототип устройства для электромагнитного разделения изотопов. Другим физиком был нобелевский лауреат Густав Герц, который разрабатывал газодиффузионный метод разделения изотопов. С советскими оккупационными властями согласились сотрудничать петербуржец Николай Риль и химик Макс Фольмер. Немецкие ученые были перевезены в Советский Союз в мае и июне 1945 года вместе с оборудованием из их лабораторий.
Однако не немецкие ученые или их оборудование, а немецкий уран стал главной находкой советской миссии. Юлию Харитону и Исааку Кикоину удалось в результате тщательного расследования отыскать спрятанное сокровище – сто тонн оксида урана. Впоследствии американская разведка установила, что в конце войны Советский Союз получил в Германии и в Чехословакии около 340 тонн оксида урана.
В мае 1945 года, после капитуляции Германии, Михаил Первухин и Игорь Курчатов настаивали перед Политбюро ЦК ВКП(б) на том, что работы над атомным проектом должны быть ускорены. Об ответе на их обращение нет никаких данных. Сталин и Молотов были хорошо информированы о "Манхэттенском проекте", но не проявили никакой заинтересованности в расширении советских работ. Почему? Одно из объяснений заключается в том, что они не могли полностью доверять сообщениям разведки. С самого начала возникло подозрение, что противник пытается втянуть Советский Союз в громадные траты средств на работы, которые не имеют четкой перспективы. Подозрения накладывались и на своеобразное отношение Сталина к инициативам Берии: вождь всегда очень настороженно воспринимал любую деятельность своего наркома, которая усиливала бы авторитет последнего, и в особенности если она касалась военной тематики.
Каковы бы ни были причины, сегодня ясно одно. Несмотря на сообщения Клауса Фукса и Теодора Холла о том, что США планируют испытать бомбу в середине июля и, если испытания окажутся успешными, применить ее против Японии, ни Иосиф Сталин, ни его правительство не понимали той роли, которую предстояло сыграть атомной бомбе в международных отношениях.
Атомная дипломатия
16 июля 1945 года Соединенные Штаты испытали плутониевую бомбу типа "Толстяк" в пустыне Аламогордо в штате Нью-Мексико. Взрыв оказался сильнее, чем ожидалось: он был эквивалентен взрыву свыше двадцати тысяч тонн тринитротолуола.
Испытание, названное "Тринити", состоялось за день до открытия Потсдамской конференции, на которой Иосиф Сталин, Гарри Трумэн и Уинстон Черчилль должны были обсудить послевоенное устройство мира. Вечером 16 июля военный министр Генри Стимсон, который присутствовал в Потсдаме, получил из Вашингтона телеграмму, извещавшую, что испытание было успешным. Через пять дней пришел и детальный отчет от генерала Лесли Гровса. Стимсон лично прочитал его Трумэну, который остался чрезвычайно доволен.
На следующее утро Стимсон передал доклад премьер-министру Черчиллю, который воскликнул после чтения: "Это – второе пришествие!" Теперь пришло время проинформировать о бомбе Сталина. 24 июля, после пленарного заседания, Трумэн подошел к советскому вождю как раз в тот момент, когда тот собирался покинуть зал заседаний. Трумэн небрежно бросил ему: "У нас есть новое оружие необычайной разрушительной силы", при этом не уточнив, что речь идет об атомной бомбе. Сталин поблагодарил за информацию.
Трумэн и Черчилль были убеждены: Сталин не понял, что имелось в виду. Вероятно, они ошибались. Сталин был наслышан о "Манхэттенском проекте" от того же Берии и знал, что первые испытания назначены на июль. Возможно, он догадался, что имел в виду Трумэн, если и не сразу, то очень скоро после этого разговора. Маршал Георгий Константинович Жуков вспоминал в своих мемуарах:
Вернувшись с заседания, И. В. Сталин в моем присутствии рассказал В. М. Молотову о состоявшемся разговоре с Г. Трумэном. В. М. Молотов тут же сказал: "Цену себе набивают". И. В. Сталин рассмеялся: "Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы". Я понял, что речь шла о создании атомной бомбы.
Итак, Сталин понял, что Трумэн говорит именно об атомной бомбе. Менее ясно, понимал ли он глобальное значение слов американского президента. Есть две возможности. Первая – он еще не видел существенной угрозы, исходящей от бомбы. Вторая – наоборот, только теперь Сталин и ощутил, каким важным фактором становится атомная бомба в международных отношениях. И в том и в другом случае реакция Сталина была бы одинаковой. Его невозмутимость могла указывать и на некоторую недооценку слов Трумэна, но это могла быть и сознательная попытка скрыть озабоченность. Так или иначе, влияние американской атомной бомбы на советскую политику стало очевидным только после Хиросимы.
Официальная реакция СССР на уничтожение Хиросимы была сдержанной. "Известия" и "Правда" напечатали короткое сообщение ТАСС, в котором излагалось заявление Трумэна о том, что на Хиросиму была сброшена атомная бомба огромной разрушительной силы. В нем также говорилось, что Англия и Соединенные Штаты совместно работали над бомбой с начала 1940 годов, и передавался комментарий Трумэна, что при полном развертывании проекта в нем было задействовано 125 тысяч человек. Цитировалось предупреждение Трумэна, что Соединенные Штаты могут полностью уничтожить японский военный потенциал. Сообщалось также о планах учреждения Комиссии по атомной энергии и по принятию мер, которые обеспечивали бы использование атомной энергии для сохранения мира во всем мире.
На правительство Хиросима произвела более сильный эффект, чем можно было судить по советской прессе. Светлана Аллилуева, дочь Сталина, посетив дачу отца на следующий день после бомбардировки Хиросимы, обнаружила у него посетителей. "Они сообщили ему, что американцы сбросили свою первую атомную бомбу на Японию. Каждый был озабочен этим, и мой отец обращал на меня мало внимания".
Журналист Александр Верт высказался еще более эмоционально:
Новость повергла всех в крайне депрессивное состояние. Со всей очевидностью стало ясно, что в политике мировых держав появился новый фактор, что бомба представляет угрозу для России, и некоторые российские пессимисты, с которыми я разговаривал в тот день, мрачно замечали, что отчаянно трудная победа над Германией оказалась теперь, по существу, напрасной.
Поздним вечером 8 августа, после того как Советский Союз объявил войну Японии, Иосиф Сталин и Вячеслав Молотов приняли в Кремле американских дипломатов Аверелла Гарримана и Джорджа Кеннана. Сталин сказал им, что советские войска только что вступили в Маньчжурию и быстро продвигаются в глубь вражеской территории. Когда Гарриман спросил советского вождя, что тот думает об эффекте, который окажет на японцев атомная бомба, Сталин ответил, что "он думает, что японцы в настоящий момент ищут предлог для смены существующего правительства таким, которое было бы способно согласиться на капитуляцию. Бомба могла бы дать им такой предлог". Кроме того, Сталин доверительно сообщил, что советские ученые пытаются сделать атомную бомбу, но еще не добились успеха. В Германии они обнаружили лабораторию, где немецкие физики, очевидно, работали над атомной бомбой, но без ощутимого успеха. "Если бы они добились своего, – сказал Сталин, – Гитлер никогда бы не капитулировал". Гарриман ответил, что для создания своей бомбы Англия объединила усилия с Соединенными Штатами, но, чтобы довести проект до завершения, потребовалось создание огромных установок и затраты в два миллиарда долларов. При этом он добавил по поводу бомбы, что, "если бы не взрывать ее, а использовать как гарантию мира, это было бы великолепно". Сталин согласился и сказал, что "это положило бы конец войнам и агрессорам. Но секрет нужно было бы сохранить".
Хотя может показаться, что Сталин в разговоре с Гарриманом раскрыл все карты, в действительности он беседовал очень осторожно. Он не выказал и намека на раздражение тем, что союзники по антигитлеровской коалиции не информировали его о своем атомном проекте, не подал виду, что сильно встревожен тем, что США монопольно обладают новым оружием массового поражения. При этом за кулисами Иосиф Сталин предпринял немедленные шаги, чтобы поставить советский атомный проект на новую основу. В середине августа он провел совещание с Игорем Курчатовым и генерал-полковником Борисом Львовичем Ванниковым, возглавлявшим Народный комиссариат боеприпасов. Ванников вспоминал: "Сталин вкратце остановился на атомной политике США и затем повел разговор об организации работ по использованию атомной энергии и созданию атомной бомбы у нас в СССР". Сталин упомянул о предложении Лаврентия Берии возложить все руководство на НКВД и заявил: "Такое предложение заслуживает внимания. В НКВД имеются крупные строительные и монтажные организации, которые располагают значительной армией строительных рабочих, хорошими квалифицированными специалистами, руководителями. НКВД также располагает разветвленной сетью местных органов, а также сетью организаций на железной дороге и на водном транспорте". На совещании было принято предварительное решение о создании Специального комитета для руководства "всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана", который должен был возглавить Берия.
Соответствующие указания были даны и разведке. 22 августа руководитель ГРУ в Москве телеграфировал полковнику Николаю Ивановичу Заботину (оперативный псевдоним "Грант"), занимавшему должность военного атташе в Канаде: "Примите меры для организации получения документальных материалов по атомной бомбе! Технические процессы, чертежи, расчеты". Другие резиденты, несомненно, получили похожие инструкции. 23 августа Михаил Иванович Иванов, консул советского посольства в Токио, прибыл в Хиросиму, чтобы собственными глазами увидеть масштаб разрушений, вызванных атомной бомбой. В сентябре из посольства поступили доклад и подборка статей из японской прессы с описанием последствий атомных бомбардировок. Этот материал был направлен Сталину, Берии и членам советского правительства.
Но Сталин надеялся на то, что ему удастся некоторое время игнорировать атомную угрозу. 16 августа он написал Трумэну, предлагая, чтобы советские войска приняли капитуляцию японских войск в северной части острова Хоккайдо. Это обстоятельство имело бы особое значение для общественного мнения в СССР, писал он, так как японские войска оккупировали советский Дальний Восток в начале 1920-х годов. Двумя днями позже Трумэн ответил, отклонив эту просьбу и повторив, что японские войска капитулируют перед Соединенными Штатами на всех главных островах Японии, включая Хоккайдо. Сталин отменил приказ о захвате Хоккайдо, тогда как операции по оккупации Южных Курил был дан ход. Приказ, отменяющий нападение, гласил: "Во избежание создания конфликтов и недоразумений в отношении союзников категорически запретить посылать какие бы то ни было корабли и самолеты в сторону о. Хоккайдо". Сталин решил удовлетвориться закреплением уступок, которых он добился в Ялте.
Теперь Сталин окончательно убедился, что в международных отношениях появился новый фактор, и Гарри Трумэн как президент страны, обладающей атомным оружием, может вести политический диалог более уверенно, чем прежде. Бомба была важна и в более широком контексте: баланс сил, который сложился в конце Второй мировой войны, был явным образом нарушен. Хиросима показала мощь бомбы и американскую готовность применить ее. Сталин хотел восстановить равновесие как можно скорее. Физики сказали ему, что это займет пять лет, а до тех пор Соединенные Штаты будут обладать атомной монополией. В течение этого времени, полагал Сталин, американцы используют ее, чтобы навязать свои планы Европе и Советскому Союзу. Вождь собирался воспрепятствовать этим далеко идущим планам.
Под контролем Берии
20 августа 1945 года Государственным Комитетом Обороны был учрежден Специальный комитет по атомной бомбе. Его, как и ожидалось, в качестве председателя возглавил Лаврентий Павлович Берия. Из влиятельных политиков в состав Спецкомитета вошли также Георгий Максимилианович Маленков и Николай Алексеевич Вознесенский. Членами комитета стали три руководителя промышленности – Борис Львович Ванников, Авраамий Павлович Завенягин и Михаил Георгиевич Первухин, а также двое ученых – Игорь Васильевич Курчатов и Пётр Леонидович Капица. В его состав вошел также генерал Василий Алексеевич Махнёв, возглавивший секретариат. Спецкомитет принимал наиболее важные решения по атомному проекту: в частности, рассматривал предложения Ванникова и Курчатова, готовил документы на подпись Сталину. Предполагалось, что Берия будет еженедельно докладывать Сталину о развитии работ по проекту.
Для непосредственного руководства проектом были учреждены еще две организации. Первое Главное управление при Совете народных комиссаров отвечало за проектирование и строительство шахт, промышленных предприятий и исследовательских организаций атомной промышленности. Во главе управления встал Ванников, а Завенягин, Первухин и несколько других руководителей были его заместителями. В составе Первого Главного управления был учрежден Научно-технический совет (иногда называемый Техническим советом), его тоже возглавлял Ванников, а Первухин, Завенягин и Курчатов были назначены его заместителями.
Лаврентий Берия осуществлял свою работу не только через эти организации. Он имел своих представителей, известных как "уполномоченные Совета народных комиссаров", на каждом предприятии и в каждом научном учреждении, связанном с атомным проектом. Они сообщали Берии обо всем происходящем. Некоторые из них помогали директорам предприятий; присутствие других таило скрытую угрозу.
В расширенный урановый проект вливался поток не только офицеров НКВД, но и руководителей промышленности. Ванников, Завенягин и Первухин были весьма компетентными людьми. Подобно другим начальникам, привлеченным к проекту, они играли главную роль в превращении Советского Союза в индустриальную державу. В 1930-е годы они служили политике, лозунгом которой было "Догнать и перегнать Запад". Теперь перед ними стояла, казалось бы, такая же задача, но она была невероятно трудна.
Борис Ванников находился в смятении от возложенной на него ответственности. Он должен был организовать совершенно новую отрасль промышленности, опираясь на то, что говорили ему ученые, хотя он и не понимал, что они говорили. В начале сентября 1945 года он сказал Василию Емельянову, которого только что просил стать его заместителем в Первом Главном управлении:
Вчера сидел с физиками и радиохимиками из Радиевого института. Пока мы говорим на разных языках. Даже точнее, они говорят, а я только глазами моргаю: слова будто бы и русские, но слышу я их впервые, не мой лексикон. <…> Мы, инженеры, привыкли всё руками потрогать и своими глазами увидеть, в крайнем случае микроскоп поможет. Но здесь и он бессилен. Атом все равно не разглядишь, а тем более то, что внутри него спрятано. А ведь мы должны на основе этого невидимого и неощутимого заводские агрегаты построить, промышленное производство организовать.
Игорю Курчатову пришлось срочно организовать семинары, в задачи которых входило объяснение существа атомных проблем руководителям промышленности. На одном из таких семинаров Исаак Кикоин сделал доклад о разделении изотопов. Когда он закончил, Вячеслав Малышев, один из руководителей промышленности, обернулся к Емельянову и спросил: "Ты что-нибудь понял?" Емельянов шепнул ему, что понял мало, после чего Малышев вздохнул и признался, что он практически ничего не понял. Курчатов догадался об этом и начал задавать Кикоину вопросы таким образом, чтобы ответы на них были понятны руководителям промышленности.
"Манхэттенский проект" завершился успехом, и у Советского Союза была обширная информация о нем. На советские технические решения существенно повлияло то, что сделали американцы. Об этом свидетельствует выбор методов разделения изотопов, но еще в большей степени – конструкция первой советской атомной бомбы. В июне 1945 года Клаус Фукс передал подробности о плутониевой бомбе типа "Толстяк": перечень компонентов и материалов, из которых она была сделана, все важнейшие размеры и набросок конструкции. Дополнительную информацию он передал в сентябре, а 18 октября Меркулов послал Берии пакет документации, в которой детально описывалась бомба. Юлий Харитон позднее охарактеризовал полученную информацию как достаточную для того, чтобы компетентный инженер смог воспроизвести чертежи бомбы.
Изучив данные, переданные Фуксом, Курчатов и Харитон решили использовать их при конструировании первой советской атомной бомбы. Сталин хотел получить ее как можно скорее, поэтому имело смысл воспользоваться американской конструкцией, ведь ее описание было под рукой. Конечно, все, что указывалось в сообщении, следовало проверить: проделать те же расчеты, провести всю теоретическую и экспериментальную работу.