Когда я, поставив машину туда, куда мне указали, зашел к пограничникам, то увидел Лимонова сидящим у них за столом над чистым листом бумаги и с авторучкой в руке. Он был явно подавлен, плечи опущены, и внимательно слушал то, что ему говорил старший пограничник. А тот говорил, что Служба безопасности Украины запретила Лимонову въезд на территорию страны. Что Лимонов нарушил этот запрет. Что теперь они вынуждены будут решать вопрос о его задержании до трех суток с последующей экстрадицией в Россию.
Позднее Эдуард признается мне, что в тот момент он снова почувствовал холод наручников.
- Стоп! - сказал я и постарался улыбнуться. - Господа офицеры, давайте спокойно разберемся. Мы в первый раз слышим о запрете Эдуарду Вениаминовичу посещать Украину. Это первое. Второе - он едет сейчас сюда, чтобы навестить своих старых, больных родителей, всего на день-два, не больше…
- Я уже им это сказал, - вставил Эдуард. К тому же, как я понял, он уже успел представить им и меня как своего адвоката.
Постепенно лед начал таять. Пограничники поняли, что мы и в самом деле не были в курсе тех решений, которые приняла их СБ несколько лет назад. А следовательно, нельзя трактовать то, что Лимонов оказался сейчас в этом помещении, как "результат успешной операции украинских пограничников по задержанию нарушителя государственной границы".
Офицеры стали расспрашивать Лимонова, где проживают его родители, как долго он их не видел и все такое прочее. Они же потом и рассказали нам, что запрет на въезд Лимонову на территорию Украины установлен давно и на много лет вперед. Соответствующую отметку об этом они, чуть позднее, сделали в его паспорте.
- Сергей Валентинович! - обратился ко мне старший из них. - Тогда помогите пока Эдуарду Вениаминовичу составить объяснение, а мы сейчас постараемся решить вопрос, чтобы немедленно возвратить его на территорию России.
- А я-то сам могу поехать в Харьков? - спросил я больше для поддержания разговора, чем из практического интереса.
- Разумеется, можете. Хотите - на машине, а хотите - на рейсовом автобусе. Тут до центра города рукой подать.
Мы быстро составили с Эдуардом объяснение о том, с какой целью он хотел приехать на Украину. Потом решили, что я в любом случае его здесь не оставлю, а в Харьков на автобусе поедет Толя Тишин, который и расскажет родителям Лимонова, что произошло на границе.
Так мы и поступили: Анатолий взял одну из сумок с вещами и пошел на автобусную остановку. Вернуться в Москву теперь он должен был поездом. А мы втроем, через непродолжительное время, в сопровождении старшего офицера, поехали назад - к российскому погранпосту. Там украинский пограничник передал своему российскому коллеге паспорт Лимонова, тот тут же вернул его владельцу, и мы тронулись прочь от этой долбаной условной границы.
Первые десять-пятнадцать минут мы ехали молча. На душе у каждого из нас было так мерзко, что говорить совсем не хотелось.
Потом, ближе к Белгороду, я предложил Лимонову не возвращаться сейчас в Москву, а остановиться на день в этом городе.
- Снимем гостиницу, и я завтра съезжу в Харьков и привезу тебе оттуда хотя бы мать, если отец действительно неподъемный. Повидаетесь с ней, поговорите. Часа четыре вам вполне хватит. А потом я ее отвезу назад. Хоть получится, что мы не напрасно съездили…
Лимонов на такой вариант согласился.
В центральной гостинице города мы сняли два номера (один для себя, другой для ребят, ведь теперь Тишин сможет вернуться в Москву вместе с нами), и на следующий день, с утра пораньше, я вместе с Нечаевым (который уже бывал ранее в Харькове и знал, где жили родители Лимонова) помчались снова к границе.
На этот раз мы преодолели ее быстрее. Украинские пограничники меня узнали и пропустили без задержки, а вот таможенники приказали поставить машину на стоянку досмотра и устроили настоящий шмон.
До Харькова мы все-таки добрались. И нашли нужные нам улицу и дом достаточно легко и быстро.
Сам город напомнил мне польский Вроцлав: дома такой же довоенной и послевоенной постройки - имперский, сталинский архитектурный стиль; широкие улицы, большие площади, много трамвайных линий и зелени.
Но там, где жили родители Лимонова, были сплошные хрущевские пятиэтажки, и этот район напоминал скорее московские спальные кварталы где-нибудь в районе Профсоюзной или Маршала Жукова до периода их современной, лужковской, застройки.
Квартира Вениамина и Раисы Савенко располагалась на последнем, пятом, этаже серой панельной коробки с запахом канализации и давно не крашенными стенами в подъезде.
В двухкомнатной квартире с крохотной кухней и раздельным санузлом, когда мы приехали, находились, помимо хозяев, Тишин и еще кто-то из местных нацболов.
Дверь нам открыла сама Раиса Федоровна - седая, маленькая, но еще очень подвижная старушка. Она была уже предупреждена Толиком о нашем приезде. Раиса Федоровна сразу, у порога, обняла и расцеловала меня и тут же проводила в спальню, где на высокой кровати, головой к двери и ногами к окну, лежал в белой нательной рубахе (какие еще в советские времена выдавали солдатам, и я сам когда-то такую носил) Вениамин Иванович.
- Веничка, смотри, вот и Сережа приехал! - радостно сообщила Раиса Федоровна своему мужу. - А мы тебя ждем с самого утра…
Нет, конечно же они ждали (ждали много лет) своего любимого сына, а я был в данной ситуации, после вчерашних событий, лишь утешительным призом.
- Наконец-то мы тебя увидели, а то все в газетах читаем да по телевизору… - продолжала говорить Раиса Федоровна. На ней было надето синее легкое летнее платье с белыми крупными цветами, наверное самое лучшее в ее гардеробе.
Она усадила меня на стул, стоявший рядом с кроватью. И я теперь смог рассмотреть Вениамина Ивановича. Это был чрезвычайно худой, с практически лысым черепом старик, у которого только в области висков оставались еще редкие пучки седых волос. Он взял своими тонкими руками мою ладонь и принялся гладить ее, словно слепой. Я неотрывно следил за его руками с длинными пальцами, которые, казалось, были такими же прозрачными, как и он сам, - с кожей цвета слоновой кости.
- Тебе было трудно, - сказал он тихим голосом. - Я знаю, я это знаю…
Я молчал.
- Нормально доехали? - спросил он чуть погодя.
- Нормально… Эдуард очень переживает, что так получилось. Он хотел вас увидеть. Может, все-таки отвезти вас?
- Да куда ему! - ответила за мужа Раиса Федоровна. - Он уже еле встает. Я его на себе в туалет таскаю.
- Нет, я не смогу, - согласился с ней Вениамин Иванович. - Вы поезжайте с Раей, а она мне потом расскажет…
Мы побыли все вместе еще некоторое время. Вениамин Иванович спросил меня о самочувствии сына и о том, как он сейчас выглядит:
- Снова с усами и с бородой?
- Нет, еще без усов… Похож на вас.
Вениамин Иванович впервые за все время улыбнулся. Ему было приятно.
В моих словах не было ни лести, ни лжи: Лимонов и впрямь лицом похож на своего отца, но всем остальным, в том числе и характером, он явно в мать.
Осматривая комнату, где кроме старого, как и все здесь, платяного шкафа больше ничего и не было, да и не могло поместиться, я заметил лежащую на шкафу гитару.
Раиса Федоровна перехватила мой взгляд и пояснила, кивнув на мужа:
- Это он раньше играл. И пел.
- Что? - откликнулся Вениамин Иванович.
- Ничего. Это я Сереже про твою гитару рассказываю… А вот Эдик не играл. Но петь тоже любит.
- Да, - подтвердил Вениамин Иванович.
Я сразу вспомнил кадры энтэвэшного репортажа из колонии, где Лимонов поет в лагерном хоре песню Геннадия Гладкова из мультфильма "Бременские музыканты":
Ничего на свете лучше не-ету,
Чем бродить друзьям по белу све-ету.
Нам дворцов заманчивые своды
Не заменят никогда свобо-оды…
Кафка!.. Но я, разумеется, промолчал.
(Когда в 2010–2012 годах я работал над музыкальным альбомом ЛИМОNOFF, то попросил питерского музыканта Наиля Кадырова использовать в аранжировке песни "Ножик" ("Батя, ты мой батя…"), посвященной отцу Лимонова, акустическую гитару, на которой так любил играть (и, по словам Лимонова, играл замечательно) Вениамин Иванович Савенко. Исполнил ту песню в альбоме земляк Лимонова - харьковчанин Захар Май.)
Через два часа мы приехали в Белгород, где мать наконец встретилась с сыном после долгой разлуки и немалых испытаний, выпавших на его долю. Они посидели вместе в гостиничном номере, потом - в просторном холле отеля, где не было людей, но было более прохладно, чем на улице под лучами июльского солнца.
Четыре часа спустя я повез ее назад в Харьков.
Когда мы благополучно преодолели границу и все сложности и переживания остались позади, я включил CD-проигрыватель, и Раиса Федоровна услышала мою только недавно записанную и еще даже не слышанную самим Эдуардом, песню "Хризантема". (Ему я ее приберег на обратную дорогу в Москву.)
- Это стихи Эдика! - признала Раиса Федоровна произведение сына. - А поет кто?
- А поет Сергей Валентинович, - пояснил ей Нечаев.
- Сережа, это ты?! - не поверила она. - А ну-ка, включи еще раз… Да, точно - ты… Романс!
Еще до наступления темноты мы вернулись в Белгород уже вместе с Тишиным.
При последнем пересечении границы нас снова подвергли проверке украинские таможенники, которым моя машина, видимо, примелькалась. Не знаю, чего они хотели у нас найти, переворошив второй раз за день всю машину. Наверное, сало - главный стратегический продукт независимой Украины. Но ни сала, ни горилки мы с собой не везли.
За всей этой суетой и волнениями нам некогда было о них даже и подумать…
Лимонов с нетерпением ожидал нас в гостинице.
Куда-то идти искать приличный ресторан после дневного сумасшествия с пересечением границы четыре раза подряд и сотнями километров пути мне не хотелось. Ужинали мы в летнем кафе-шашлычной, неподалеку от гостиницы. Выпили с Лимоновым за его родителей немного водки, которую запили пивом и заели шашлыком.
Вокруг нас было полно людей, но безбородого Лимонова, к счастью, никто не узнавал. Со всех сторон раздавалась громкая музыка и стоял сплошной мат. Обычный воскресный вечер.
Утром, с сознанием выполненного долга, мы отправились в Москву.
Дорога домой всегда кажется короче и приятнее, чем из дома. Мы снова беспечно болтали, слушали музыку, вспоминали вчерашний безумный день и наслаждались южнорусскими пейзажами, так разительно отличающимися своей буйной растительностью и яркой зеленью от безобразных, более сдержанных пейзажей центральных и северных областей. Настроение у нас было хорошее, а после остановки в полюбившейся нам деревне Курицы, где мы и позавтракали, а заодно и пообедали, дорога домой показалась еще короче и приятнее.
Чем ближе к Москве, тем нам становилось веселее. Мимо уже промелькнула знакомая Чернь, и поплыли тульские убогие деревни и поселки.
- Кошечка, миленькая, куда же ты бежишь? - ласково сказал Лимонов, заметив далеко впереди перебегавшую нам дорогу кошку. - Куда же ты глупенькая… глупая, дура, тварь, сука, б…дь, тебя же сейчас на х… задавят!..
Толик и Дима позади нас покатились со смеху. Проводив взглядом благополучно избежавшую смерти кошку, Лимонов тоже рассмеялся.
В таком настроении мы и въехали в Москву.
Приступить к ликвидации!
Ликвидировать Национал-большевистскую партию российские власти мечтали давно.
Первой была неуклюжая попытка сделать это руками прокуратуры и Управления юстиции Московской области в 2001 году.
НБП имела статус межрегиональной общественной организации, с юридическим адресом в городе Электросталь Московской области и, соответственно, там и была официально зарегистрирована 9 февраля 1998 года.
Поэтому в конце 2001 года именно областное Управление юстиции при поддержке местной прокуратуры обратилось в Московский областной суд с заявлением о ликвидации МОО НБП в связи с якобы "фактическим прекращением ею своей деятельности", то есть, что называется, "на дурачка": председатель Лимонов, дескать, сидит в тюрьме, какие-то запросы, направленные в организацию по месту регистрации, возвращаются без ответа, на телефонные звонки там никто не отвечает и т. д. и т. п.
И естественно, они потерпели неудачу, так как для всех (в том числе и судей) было очевидным, что НБП не просто существует, но к тому же еще издает свою, широко известную, газету "Лимонка" и является одной из самых массовых и активных политических организаций в России.
27 мая 2004 года, когда Лимонов уже вышел из заключения, Минюст России, руководимый Юрием Чайкой, отказал партии в перерегистрации ее как межрегиональной организации под новым названием, но с сохранением аббревиатуры НБП - "Национал-большевистский порядок".
И только через год после этого, в июне 2005 года, прокуратура Московской области предприняла еще одну, более удачную, попытку разделаться с МОО НБП, ссылаясь уже на изменения в законодательстве, не допускавшие функционирования политических партий в форме "общественных организаций".
Мы это прекрасно понимали и не особенно сопротивлялись, зная, что НБП все равно нужно было в ближайшее время регистрироваться в соответствии с новым Законом о политических партиях (а Лимонов и его соратники уже даже и вовсю этим занимались!).
Но самое большое впечатление на том, летнем, судебном процессе 2005 года на нас с Лимоновым произвела… представитель областной прокуратуры - молодая кареглазая блонди с потрясающей фигурой, подчеркнутой белой форменной прокурорской рубашкой с синими погонами и такой же синей узкой юбкой. Этакая русская Моника Беллуччи. Два дня, пока шло разбирательство нашего дела в областном суде на "Баррикадной", мы с Эдуардом не могли оторвать глаз от ее лопающейся на груди рубашки, строгого лица и манящего, многообещающего взгляда. Ей явно не хватало хлыста и пары наручников!..
Хотя не думаю, что мы с Лимоновым слишком перегибали в своих фантазиях относительно этой леди: поверьте, все очень отчетливо читалось в ее глазах. В конце концов, все мы - люди. А в нашей прокуратуре кого только не встретишь: от коррупционеров и откровенных дураков до конченых педерастов и тайных поклонников маркиза де Сада!
Несколько лет тому назад, занимаясь фотосъемкой для одного журнала, я познакомился с моделью, которая призналась, что ее постоянно избивает муж, и показала огромный двухдневный синяк на своем плече. Я хотел было ее пожалеть, но она, по простоте душевной, заявила, что "это нас с мужем возбуждает", а дальше с гордостью открыла, что ее суженый работает в Генеральной прокуратуре, и даже предъявила мне его фотографию - маленькое фото для служебного удостоверения, вставленное под пластик ее кошелька.
- Мы с ним давно в теме, - пояснила она мне многозначительно, но, так как я не понял, о какой именно теме идет речь, еще раз пояснила, что тема - это садомазохизм. И что в Москве есть несколько частных, закрытых садомазохистских клубов, куда они с мужем постоянно ходят…
Еще я знал одну помощницу городского прокурора, которая, когда выступала в суде в качестве гособвинителя по делам об изнасилованиях, всегда жалела подсудимых и просила для них минимального наказания. Однажды она рассказала, как поехала осенью в подмосковный лес по грибы и там встретила одинокого молодого мужчину-грибника.
- Я уж к нему и так, и этак, и сколько времени, и дайте закурить, - смеясь, говорила она, - а он от меня как от прокаженной - шмыг в кусты, и только я его и видела! А ведь я было размечталась: сорвет, думаю, сейчас с меня куртку, стянет свитер и спортивные штаны и зверски овладеет страдающей в одиночестве женщиной. Но не повезло…
Впрочем, справедливости ради стоит признать, что таких озабоченных дамочек полно и в адвокатуре, и в полиции, но особенно в тюрьмах - среди обслуживающего персонала.
Итак, после второй попытки областного суда поставить точку в деятельности партии Лимонова последовало подряд несколько упорных отказов Минюста России, циничных по форме и безосновательных по содержанию, зарегистрировать НБП как общероссийскую политическую партию.
Попытки зарегистрировать НБП как всероссийскую политическую организацию предпринимались лимоновцами и ранее (первый раз, когда еще министром юстиции был известный нарцисс и демагог Павел Крашенинников, а затем при Юрии Чайке, заслужившем этот высокий пост предательством своего патрона по Генпрокуратуре - Юрия Скуратова).
Но все они всегда заканчивались получением министерского отказа и безнадежным судом. Так, 18 августа 1999 года (на следующий день после назначения Чайки на должность министра юстиции России!) Таганский суд Москвы, казалось уже склонявшийся к удовлетворению жалобы нацболов, оставил очередное отказное решение Минюста в силе.
Потом, в 2006 году, после серии интриг, верный путинец Юрий Чайка перелетел на повышение в Генеральную прокуратуру.
А в 2007 году администрация президента (к этому времени уже создавшая свою собственную, прокремлевскую, молодежную организацию "Наши", - по образу и подобию НБП, но в противовес ей и другим оппозиционным молодежным организациям) дала Генеральной прокуратуре жесткий приказ окончательно покончить с Национал-большевистской партией Лимонова. И ведомство Чайки бросилось исполнять этот приказ, как овчарка бросается исполнять команду хозяина "фас", да еще и не одна, а вместе со сворой легавых - оперативников Управления "Э" (по противодействию экстремизму) МВД России.
В нескольких городах страны, включая Санкт-Петербург, оперативники провели ряд задержаний местных нацболов, зафиксировали какие-то формальные нарушения действующего законодательства, и столичная прокуратура совместно с Управлением юстиции мэрии Москвы обратились с заявлением в Московский городской суд о запрете деятельности Национал-большевистской партии как организации экстремистской направленности.
Почему в Московский городской суд? Потому что, подавая очередную заявку в Минюст на регистрацию партии, нацболы указали свой юридический адрес теперь уже не в области, а в Москве. Как я уже сказал, в заявке на регистрацию нацболам было отказано, но указанный ими адрес так и не зарегистрированной партии "мудрецы" из Генеральной прокуратуры посчитали достаточным основанием для обращения с заявлением именно в Мосгорсуд. А раз так, то и переложили это дело на плечи своих московских коллег, которых, в их исполнительском порыве, даже не смутил тот факт, что в Москве организации НБП никогда не существовало! Так называемая "московская" организация, которую, пока Лимонов сидел в тюрьме, возглавлял Анатолий Тишин, а затем Роман Попков, юридически была именно подмосковной - той самой МОО НБП, зарегистрированной в городе Электросталь, а 15 ноября 2005 года окончательно ликвидированной постановлением Верховного суда РФ.
Не смутило все это и Мосгорсуд, послушный воле не только своего щедрого тогдашнего хозяина московского мэра Юрия Лужкова, но, разумеется, и всей вертикали российской власти.
Интерес общественности и прессы к данному процессу был велик. Публика и журналисты забили судебный зал до отказа. Были там и юные, амбициозные нашисты, зарабатывающие очки для своего будущего карьерного роста.
Лимонов приехал в суд со своей женой, актрисой Катей Волковой, и их совсем еще крошечным сыном Богданом.