Вопреки убеждениям сторонников прозрачности, утверждающих, что можно сочетать требование открытого правительства с защитой частной жизни граждан, я убежден, что полная прозрачность правительства означает полную прозрачность граждан. Мы не можем сделать правительство абсолютно прозрачным, не жертвуя нашей частной жизнью. Вопреки этим защитникам, которые верят, что политика полной открытости улучшит качество публичной дискуссии, я считаю, что огромные потоки информации сделают публичную дискуссию более сложной, сместив фокус с моральной правомочности граждан на их компетентность в той или иной сфере. Вопреки ожиданиям сторонников движения за прозрачность, будто полная открытость правительственной информации сделает публичную дискуссию более рациональной и менее параноидальной, я считаю, что зацикленность на прозрачности только подольет масла в огонь конспирологических теорий. Нет ничего более подозрительного, чем призыв к полной прозрачности. И никто искренне не может утверждать, что, когда наши правительства станут более прозрачными, наши дискуссии станут менее параноидальными.
Подъем движения за прозрачность потенциально может изменить демократическую политику, но мы должны быть уверены, что единодушны в понимании направления изменений. Может ли движение за прозрачность восстановить доверие к демократическим институтам или, напротив, "разуверить" граждан в официальной версии демократии?
Общество шпионов
Важно отметить, что наша зацикленность на прозрачности влияет на сам способ функционирования демократии. Она может даже способствовать процессу замещения представительной демократии политическими режимами, функция которых будет сведена к контролю граждан за работой исполнительных органов. Вопреки провозглашаемым устремлениям восстановить доверие к демократическим институтам, движение за прозрачность может ускорить процесс трансформации демократической политики в управление недоверием. Политика прозрачности не является альтернативой демократии, которая не оставляет выбора; она оправдывает ее и стирает различие между демократией и новым поколением ориентированных на рынок авторитарных режимов. Неудивительно, что китайские лидеры с энтузиазмом поддерживают идею прозрачности. Они выступают лишь против принципа состязательности партий, идей и поиска политических альтернатив коммунистическому правлению.
В конце XVIII века британский философ и социальный мыслитель Иеремия Бентам придумал учреждение, которое он окрестил "паноптиконом". Замысел его был в том, чтобы предоставить наблюдателю возможность видеть одновременно всех обитателей этого учреждения – оно могло быть тюрьмой, школой или больницей – так, чтобы сами они не могли догадаться, наблюдают за ними или нет. Вскоре паноптикон стал символом нашего современного понимания власти как контроля за опасными индивидами или группами. Знаменитые антиутопии XX века, созданные Олдосом Хаксли в "О дивном новом мире", Евгением Замятиным – в "Мы", Джорджем Оруэллом – в "1984", – это рассказы о прозрачных обществах, в которых правительство реализует возможность тотального контроля. Знание всего – это утопия правительства, приобретшего абсолютную власть.
Если идея "обнаженного" общества – это мечта правительства, то идея голого правительства и обнаженных корпораций отвечает чаяниям многих демократических активистов. Такие инициативы, как "опубликуй свои расходы", Открытое правительство или радикальные политические достижения, как WikiLeaks, – это лучшие образцы расследований, демонстрирующих, что люди, вооруженные "правильной" информацией, могут призвать правительства к ответу. Философию движения за прозрачность можно кратко суммировать часто цитируемыми словами Луиса Брандейса: "Говорят, что солнечный свет – это лучший дезинфектор". Это движение намеревается построить паноптикон наоборот, в котором не правительство следит за обществом, но общество следит за теми, кто находится у власти. Тоталитарная утопия, в которой народ шпионит для правительства, заменяется прогрессивной утопией, в которой народ шпионит за правительством.
Проблема, однако, заключается в том, что шпионаж есть шпионаж, независимо от того, кто за кем следит (так же как победитель в крысиных гонках, увы, всегда является крысой). Должны ли мы отказываться от нашего права на частную жизнь во имя лучшей работы общественных служб? Есть ли тут принципиальное отличие от тоталитарных режимов, требующих отказаться от индивидуального выбора ради достижения национального могущества и более равноправного общества? Дискуссия вокруг опубликованных архивов WikiLeaks в полной мере высветила моральную сторону борьбы с секретностью.
Обычно государства следят за населением. Когда вы делаете эту работу прозрачной, вы открываете миру тех граждан, которые взаимодействовали с правительством или контролировались им. Нельзя опубликовать подлинные документы, не подвергая риску правительственные источники. Также невозможно сделать открытыми государственные архивы, не прочитав хранящуюся в них информацию о гражданах страны. Раскрытие секретных полицейских архивов в посткоммунистических обществах стало классическим примером дилеммы, встающей перед любой разоблачающей политикой. Должны ли все знать о том, что делали другие в тот период, когда у власти были коммунисты? Должны ли быть открыты только досье на общественных деятелей? Насколько надежной является информация, собранная тайной полицией? Произведет ли эта информация в обществе моральный катарсис или будет использована лишь как "компромат" в грязных политических играх? Это очень непростые вопросы.
Современное общество основано на надежде, что однажды мы сможем доверять чужакам и учреждениям, как если бы они были членами наших семей. Но недавний опыт показывает, что мы движемся в прямо противоположную сторону. Мы начали испытывать к членам своих семей недоверие, ранее уместное только в отношении преступников. Мы стали свидетелями того, что сочетание недоверия и новых технологий изменило нашу частную жизнь. Недоверие по умолчанию распространилось даже на семейные отношения. В самом деле, адвокаты говорят, что технологии превратили развод в своего рода гонку вооружений. Сегодня кухни и спальни кишат подслушивающими устройствами, как американское посольство в Москве во время холодной войны. И хотя прозрачность обещает восстановить доверие к общественным институтам, в действительности она лишь распространяет недоверие на область частной жизни.
Век одержимости
Покойный американский сенатор и публичный интеллектуал Дэниэл Патрик Мойнихен был одним из первых, кто проанализировал, как влияет правительственная секретность на доверие общества к своим институтам. Он очень убедительно доказывал, что секретность должна пониматься как одна из форм управления. С его точки зрения, образ правительства США воспринимался негативно во время холодной войны, потому что находящиеся у власти прибегали к значительному уровню секретности. Он предполагал, что секретность несет ответственность за параноидальный поворот в американской политике в эпоху Маккарти и что она больно ударила по готовности граждан доверять своему правительству. Утверждение Мойнихена, что для того, чтобы доверять правительству, граждане должны иметь о нем полную информацию, трудно оспорить. Но хотя аргумент прозрачности является довольно сильным, идея полной открытости информации все же проблематична. Не является ли любое раскрытие в то же самое время сокрытием другого рода? Будет ли информация, которую собирает правительство, понимая, что она моментально станет достоянием публики, столь же достоверной, как информация, которую правительство собирает, зная, что она будет храниться в секрете?
Кроме того, доступность информации не гарантирует, что люди начнут испытывать больше доверия к процессу принятия решений, потому что не бывает информации без интерпретации. Читая одни и те же источники, республиканцы и демократы в США, секуляристы и "Братья-мусульмане" в Египте буду т трактовать прочитанное по– разному, ведь участие в политике неотделимо от интересов и ценностей тех, кто принимает решение. "Похоже, наше время – это век одержимости, – пишут антропологи Джейн и Джон Комарофф в послесловии к сборнику "Прозрачность и конспирация". – Это век, когда люди почти повсеместно и одновременно захвачены идеей прозрачности и идеей заговора".
Двусмысленность политики доверия наиболее полно проявилась в ситуации недавних президентских выборов в России. В декабре 2011 года парламентские выборы в стране вызвали гражданский протест. Сотни тысяч людей вышли на улицы Москвы и других крупных городов, требуя честных выборов и самой возможности делать выбор. Нарастающий кризис легитимности заставил правительство искать оправдание своей политической власти. Была найдена гениальная идея. Кремль предложил установить на всех избирательных участках веб-камеры, призванные гарантировать честные выборы. С их помощью каждый гражданин может лично следить за процессом голосования. Как восторженно сообщало китайское новостное агентство "Синьхуа", "от Камчатки и до Калининграда, от Чечни и до Чукотки более два с половиной миллиона пользователей интернета зарегистрировались, чтобы смотреть потоковое видео со 188 тысяч веб-камер, установленных на более чем 94 тысячах избирательных участков на территории России". По словам финского корреспондента, произошедшее стало уроком прозрачности, "вехой в истории демократии и демократических выборов".
Однако совсем нетрудно доказать, что в условиях режима Владимира Путина, когда от правительства зависит, кто победит и кто проиграет на выборах, установка веб-камер была не более чем фарсом. Гораздо важнее двусмысленность присутствия веб-камер. С точки зрения Москвы и Запада они представляют собой инструмент контроля над властью: позволяют людям знать, чем занимается правительство. Но с точки зрения посткоммунистического российского избирателя из глубинки, веб-камера несет иное сообщение: правительство знает, как ты голосуешь. Поэтому Путин, в некотором смысле, победил дважды. Он сумел показать себя полностью прозрачным в глазах Запада и одновременно запугать большинство собственных граждан. Короче говоря, установка веб-камер на выборах в России стала одновременно актом прозрачности и заговора.
Летом 2009 года в Болгарии появилось новое правительство. Обещание открытости занимало первые строчки в его программе. Новый премьер– министр в первые же дни работы объявил, что все дискуссии в Совете министров должны быть доступны на правительственном веб-сайте в течение сорока восьми часов. Общественные организации пребывали в эйфории. Но последствия оказались абсолютно неожиданными.
Хорошо понимая, что правительственная информация практически немедленно появится онлайн, министры стали проявлять чрезвычайную осторожность в выборе слов и в том, как их слова могут быть истолкованы. Вскоре правительство начало использовать открытость политики как своего рода инструмент для связи с общественностью. Премьер-министр, проводя правительственные собрания, обличал оппонентов или произносил речи. Постепенно большинство решений стало приниматься практически без обсуждения. Извращенным следствием прозрачности стала практика принятия "реальных" решений в обход совета министров и "открытость", работающая на усиление персональной власти премьер-министра.
Взаимосвязь прозрачности и заговора, пожалуй, лучше всего проявила себя в характере и образе мышления современных великих борцов с государственными секретами. Джулиан Ассанж, основатель WikiLeaks, назвал свою организацию "открытой демократической разведывательной службой". Во многих отношениях Ассанж напоминает героя конспирологических романов Джозефа Конрада. В десятках недавно опубликованных книг об Ассанже, не говоря о его автобиографии, радикальный борец за прозрачность превратился в параноидальную, авторитарную фигуру. Он стал тем, кем можно восхищаться, но кому нельзя доверять. Ассанж сделал обман своей страстью и своей профессией. Его излюбленной стратегией стало игнорирование различий между демократическими и авторитарными правительствами; в его представлении все правительства являются авторитарными. Возможно ли, чтобы мировоззрение Ассанжа стало отправной точкой для восстановления доверия к демократии?
В том случае, когда исходящая от правительства информация рассчитана на немедленную публикацию, ее ценность в качестве информации уменьшается, зато увеличивается ее значение как инструмента манипуляции общественным мнением. Вспомним, как разговаривают в фильмах гангстеры, когда им известно, что их прослушивают. Они говорят простейшие, банальные вещи и в то же время обмениваются записками под столом. Так же точно ведет себя и правительство в эпоху прозрачности. Ту т возникает очевидный вопрос: почему увеличение потока информации не ведет к улучшению качества демократии? В своем исследовании практики изречения истины в Древней Греции Мишель Фуко подчеркивает, что правдивая речь не сводится к сообщению чего-то, что граждане не знали прежде. Парадоксальным образом, истина в политике – это то, что известно всем, но что мало кто решается высказать или хотя бы обратить на это внимание. Люди вряд ли нуждаются в дополнительных источниках, чтобы осознать растущее неравенство или дискриминацию мигрантов. Архивы WikiLeaks не дадут нам качественно нового знания об американской политике. Выступление становится политически значимым, если оратор заявляет о готовности рисковать, идти на конфликт с властями или своим сообществом, а не благодаря обнародованию неких "неизвестных" фактов. Для того чтобы блюсти истину, не нужно обладать всей полнотой информации. К изменениям в политике приводит не истина как таковая, но человек, осмелившийся ее произнести.
Прозрачность и антиполитика
"Можно быть уверенными, что в ближайшее время будет изобретено программное обеспечение, благодаря которому обман в политике станет абсолютно невозможным", – сказал мне однажды полушутя мой старый друг Скотт Карпентер, заместитель директора Google Ideas. Недавно Google создала проект Google Ideas – мозговой центр, цель которого в том, чтобы поставить технологии на службу гражданам. В течение многих лет политика была искусством говорить людям то, что они хотят услышать. Карпентер предположил, что в эпоху прозрачности это станет невозможным. Мой друг имел в виду, что новое программное обеспечение будет сохранять все высказывания, сделанные политиком по конкретному вопросу, так что, если он изменит свою позицию или начнет колебаться, избиратель сможет наказать его за оппортунизм. Мы также будем знать, с кем этот политик встречается, кто участвовал в его избирательной кампании, не заседают ли его жена или дети в совете директоров проправительственных компаний.
Прозрачность в этом случае борется не столько с секретностью, сколько с обманом и ложью. Обещание прозрачного общества ничем не отличается от обещания Машины Правды из научно-фантастических романов. Это мечта об обществе без лжи. Невозможно уничтожить лжецов, но можно ликвидировать ложь и ее развращающее влияние на общество. В растущей надежде, что прозрачность облагородит наши общества, вызывает тревогу нечто, на что еще век назад обратил внимание Т. С. Элиот: адвокаты прозрачности "мечтают о системе столь совершенной, что больше не нужно будет стараться быть хорошим". В этих мечтах правда достигается не путем совместного опыта, или стремления к общей цели, или конкретной этики, но является результатом совершенства институционального устройства. Вместо того чтобы поверить в саморегулирующуюся природу демократического общества, нам предлагают поверить в общество, которое не совершает ошибок.
Если некогда философы Просвещения пытались понять человека – его сердце, его ум, его страхи, – то новое поколение демократических реформаторов полностью утратило интерес к людям. В их мире институтов и стимулов изменение точки зрения является лишь признаком политического оппортунизма. Но не представляет ли изменение точки зрения самую суть демократической политики? Разве для проведения демократической политики постоянство важнее, чем готовность изменить свое мнение в связи с появлением новой информации или новых обстоятельств? Представьте, каким был бы мир, если бы Вудро Вильсон или Франклин Рузвельт не пересмотрели свои ранние заявления, что Америка будет сохранять нейтралитет. Первородный грех движения за прозрачность состоит именно в этом пренебрежении психологической сложностью демократической политики.
Зацикленное на прозрачности, реформаторское движение попало в ловушку, допустив, что достаточно знать, кто дает деньги политикам или с кем они встречаются за обедом, чтобы ясно представлять процесс принятия решения. Тот факт, что конгрессмен получил 50 тысяч долларов от подрядчика министерства обороны, сам по себе не означает, что именно это подношение определило его согласие на увеличение оборонного бюджета. Но в наш Век Прозрачности люди склонны навешивать ярлыки. "Назовите мне его спонсоров, и я объясню вам его политику" – вот достойная сожаления краткая формула, характеризующая современную политическую среду. Но политику нельзя сводить только к таким вещам. Все новые информационные и передовые цифровые технологии не помогают лучше понять демократическую политику. Скорее, такой подход грозит тем, что общественность начнет считать своих собственных представителей опасными преступниками, за которыми необходимо следить круглые сутки. Убежденность в том, что доверие зависит лишь от нашей способности контролировать политиков, пагубно влияет на настроение большинства наших талантливых сознательных граждан, которые приходят в ужас от одной мысли выдвинуть свою кандидатуру на государственный пост. Можно ли восстановить демократию, если относиться к политикам не как к национальным героям, но как к людям, которым нельзя доверять по определению?
"Если вы действительно хотите знать, куда катится мир, – писал философ и мастер детективного жанра Г. Честертон, – можно взять какой-нибудь заголовок или фразу из сегодняшней прессы, перевернуть ее, придав совершенно противоположный смысл, и посмотреть, не станет ли она от этого более осмысленной". Где же больше смысла в нашем случае? Поможет ли прозрачность восстановить доверие к демократическим институтам, или она сведет политику к простому управлению недоверием? Реформа демократии, ориентированная на достижение прозрачности, вовсе не является альтернативой демократии недоверия. Она не позволяет избавиться от нее, но, напротив, служит ей в качестве наилучшего оправдания. Она является следствием неспособности обычного избирателя что-то изменить и иметь осмысленный выбор в век, когда "нет никакой альтернативы". Она молчаливо соглашается с тем, что демократическая политика больше не имеет отношения к столкновению различных представлений о том, каким должно быть "хорошее общество", к конфликту интересов и ценностей. Это просто способ контроля за власть имущими. Но прозрачное принятие решений – не то же самое, что хороший политический режим. Прозрачность – это не симулякр общественного интереса. Прозрачность может быть одним из инструментов социальной реформы, но она не может быть целью и содержанием демократической реформы. Вопрос о способе принятия решения не сможет вытеснить более фундаментальный вопрос: что для общества является благом?