К началу Первой мировой войны Германия имела одиннадцать "Цеппелинов", каждый из которых мог поднимать не менее десяти тонн груза. Вооруженные артиллерийскими орудиями, пулеметами и бомбами, к тому же поднимающиеся на недосягаемую для самолетов высоту, они представляли грозную военную силу. За годы войны немцы построили еще восемьдесят "Цеппелинов". Нетрудно представить, сколько неприятностей причиняла войскам Антанты эта воздушная армада.
В январе 1918 года англичанам стало известно, что немцы подготовили операцию по прорыву британской морской блокады. Ключевую роль в этой операции должны были сыграть "Цеппелины". И тогда англичане нанесли удар в спину: они заслали диверсионную группу, которая должна была поджечь ангары. Ранним утром 5 января загорелся ангар № 1, а через минуту начались взрывы в четырех других. Гигантское пламя охватило весь аэродром - ведь в ангарах были емкости с водородом, которым наполнялись дирижабли. От этого удара немецкое дирижаблестроение так и не смогло оправиться.
Впрямую имена Циолковского и Цеппелина никто не связывал, но все помнили, что первой изобретение Константина Эдуардовича признала и запатентовала Германия. Почему? Не из альтруистических же соображений! Значит, расчеты Циолковского были верны и конечно же переданы графу. Ну а то, что для уничтожения материализованных результатов этих расчетов понадобилась диверсионная операция, еще раз подтверждает их верность и безусловную перспективность.
Пророк в своем отечестве снова не был признан. Увы, но в России так было, есть и, наверное, так будет всегда.
То, что произошло с Константином Эдуардовичем полтора года спустя, вполне возможно, связано с историей на Альхорнском аэродроме. А произошло с ним огромное несчастье, которое могло закончиться трагически: в ноябре 1919 года Циолковский оказался на Лубянке.
Слухов об этой истории немало, да и сам Константин Эдуардович упоминал о своем пребывании в "Чрезвычайке", но написал он об этом очень кратко и, я бы сказал, туманно.
И вот восемьдесят лет спустя дело № 1096 по обвинению Циолковского Константина Эдуардовича в моих руках: мне посчастливилось быть первым, кто прикоснулся к этим бесценным страницам. Первое, что поражает, это прекрасная бумага, на которой велись протоколы. А почерк, чего стоит красивый, каллиграфический почерк! И чернила были замечательные - сколько лет прошло, а текст сохранился блестяще.
Чтобы передать дух того времени, я решил сохранить орфографию и весь стиль письма протоколов, показаний, донесений и других документов, хранящихся в папке.
Начато дело Циолковского 20 ноября 1919 года. Открывается оно весьма странным и, я бы сказал, загадочным документом. Называется он "Точные пополнения к докладу сотрудников Особого отдела 12-й армии т. Кошелева и т. Кучеренко".
Кошелев и Кучеренко не просто сотрудники Особого отдела, они - разведчики, засланные в стан врага. Им удалось так глубоко внедриться в деникинские ряды, что они стали сотрудниками их разведки. Рассказав о том, что они видели и с кем общались, Кучеренко далее пишет:
"В г. Киеве мне и Петрову было сказано начальником разведки князем Галицыным-Рарюковым, чтобы не ходить и не собирать сведения по фронтам и не подвергать себя опасности, а обратиться по адресу: г. Калуга, ул. Коровинская 61, спросить Циолковского. Пароль: "Федоров-Киев". Циолковский среднего роста, шатен, в очках, большая борода лопаткой.
В Калуге должен быть штаб повстанческих отрядов спасения России. Циолковский должен сказать адреса пунктов, находящихся в Москве, где и должны давать полные и точные сведения о положении дел на фронте и красных войсковых частях".
Вот так-то… Князь бережет своих агентов, не хочет подвергать их опасности и считает, что они куда больше узнают от Циолковского. В ЧК сведения доставлены из надежного источника и надежными людьми, адрес и пароль названы начальником разведки Добровольческой армии. Что должны делать в этой ситуации чекисты? Одни скажут, что по законам военного времени Циолковского надо немедленно арестовать, другие - установить наблюдение и организовать засаду…
Но чекисты пошли другим путем. Они знали, кто такой Циолковский, знали о диверсии на Альхорнском аэродроме, знали и о том, что несмотря на поражение, Германия пытается возродить дирижаблестроение, разумеется, пока что в мирных целях. В этой ситуации Циолковский для немцев находка. И самое главное, чекистам было известно об активных контактах военного министра в правительстве Петлюры, а им был немецкий офицер фон Стайбле, с Галицыным-Рарюковым. Чуть позже выяснилось, что имя Циолковского оказалось в записной книжке князя.
Как оно туда попало? Знакомы они не были - это точно. И воздухоплаванием князь не интересовался. Значит, кто-то это имя назвал. Кто, зачем? Может быть, фон Стайбле? Не исключено. Другой вариант: Циолковский резидент германской разведки. Едва ли, в его переписке нет ничего, кроме развития идей дирижаблестроения. А вдруг Циолковский глубоко законспирированный руководитель повстанческих отрядов? Сомнительно… Хотя его авторитет велик, к его словам прислушиваются. Не раз выступал против гражданской войны, категорический противник смертной казни. Вожди учат, что революции без крови не бывает, а он призывает прекратить кровопролитие. Но раз он против крови, значит, против революции - это аксиома!
И почему это при царе он чуть ли не на всех углах кричал: "Основной мотив моей жизни: сделать что-нибудь полезное для людей, не прожить даром жизнь, продвинуть человечество хоть немного вперед" - и ничего подобного не говорит сейчас? Ясно же, что продвинуть человечество вперед можно только с партией большевиков, а он вне партии. Почему? И почему его выперли из Социалистической академии общественных наук, членом которой он состоял? Скорее всего, из-за составленного им проекта идеального общественного строя, который совершенно не похож на проект, разработанный вождями победившего пролетариата.
Так что старик он непростой, дно там может быть и двойное, и тройное. И в ЧК принимают решение провести проверку Циолковского, причем настолько жесткую, коварную и, не боюсь этого слова, бесчеловечную, что только чудом можно объяснить, почему Циолковский не был расстрелян. К проверке методом подставки были привлечены разведчик Молоков и комиссар Поль: Молоков должен был изображать деникинского офицера, а Поль в нужный момент арестовать Циолковского.
Отчет Молокова, длинный и путаный, в деле сохранился полностью. Написан он довольно безграмотно, поэтому вместо "я сказал" и "он сказал" я переведу этот отчет в форму диалога.
Итак, отчет разведчика Молокова.
"14 ноября вместе с т. Полем я выехал в Калугу. 16 ноября отправился по указанному мне адресу на Коровинскую, 61. Стучусь. Отворяет молодая женщина, завернувшаяся в плед.
- Здесь живет Циолковский? - спросил я.
- Да, здесь.
- Можно его видеть?
- Пожалуйста, проходите. Я сейчас скажу.
Иду за ней по коридору. Входим в помещение. Небольшая комната, справа лестница наверх.
- Как о вас сказать Циолковскому?
- Скажите, что я Образцов.
Поднявшись на самый верх, женщина говорит:
- Папа, вас хочет видеть господин Образцов.
- Сейчас, - слышится голос старика. - Я не одет. Да зови его сюда!
Поднимаюсь наверх. Навстречу выходит мужчина среднего роста, несколько сгорбившись. Темные волосы с большой проседью в голове и борода лопаткой. Правда, без очков, но с чуть заметными следами от них на носу. Он на ходу подвязывает веревкой старое пальто, которое надел поверх теплого нижнего белья. Рекомендуюсь:
- Я Образцов, - и добавляю данный мне пароль: - "Федоров-Киев".
- Я плохо слышу, - засуетился старик. - Сейчас возьму трубку.
Берет слуховую трубку и вставляет в левое ухо. Я ему говорю:
- "Федоров-Киев".
- Как! - удивленно восклицает он. - Вы Федоров?
- Нет, я Образцов. Но прибыл из Киева.
- А-а, так вы, значит, знаете Федорова. Рад вас видеть, садитесь, - похлопал он меня по плечу. - У меня холодно. Но я сейчас затоплю печку, потеплеет, и тогда мы поговорим.
Пока он растапливает чугунку, я осматриваю комнату. Она небольшая, в два окна на реку, по стенам жестяные модели дирижаблей в разрезе, на столах и полках книги, брошюры, рукописи, на одном из столов электрическая машина, а рядом с ней станок для работ по жести.
Затопив печку, Циолковский усаживается поближе, берет слуховую трубку и начинает говорить.
- Итак, вы знаете Федорова и интересуетесь воздухоплаванием. С удовольствием поговорю с вами и сообщу все, что вас интересует.
- Благодарю вас. Я, конечно, интересуюсь воздухоплаванием как делом, имеющим большое будущее в жизни человечества, но в данное время у меня другая миссия, которую я должен выполнить прежде всего. Я послан из Киева начальником разведывательного пункта князем Галицыным-Рарюковым с тем, чтобы получить нужные сведения о Восточном фронте, о тех намерениях и задачах, которые думают предпринять на нем большевики. От вас я должен получить указания, к кому я могу обратиться в Москве, чтобы добыть нужные мне сведения.
- Я вас не совсем понимаю. Я ученый, интересуюсь наукой, в частности воздухоплаванием, политических же сведений дать вам не могу, ибо стою далеко от политики. А связи с Москвой у меня если и были, то чисто делового, научного характера - главным образом по изобретению дирижабля. Если хотите, покажу переписку; которую я вел.
- Спасибо. Но мне нужны адреса лиц, которые стоят близко к интересующему меня вопросу, ибо это очень важно для нашего дела в борьбе с большевиками.
- Я очень сожалею, что не могу помочь вам, но повторяю, что если и имел сношения с Москвой, то сугубо научного характера. Я удивляюсь, как вас могли послать ко мне.
- Я сам поражен и глубоко возмущен, что меня послали сюда. Перед отправкой я пошел к князю и в приемной встретил Федорова, который сказал мне, что для вас есть большой важности дело, и дал пароль.
- Неужели все это устроил Федоров? Я всегда думал, что он легкомысленный человек. Помимо переписки по поводу моего дирижабля, я с ним ничего не имел. И лично его никогда не видел. Насколько мне известно, во время войны он был офицером-летчиком. После взятия Киева большевиками он мне писал, что очень недоволен порядками, которые установили большевики. Как хоть он живет?
- Хорошо. Мы там не голодаем и не холодаем, недостатка ни в чем не испытываем. Не то что здесь…
- Да, это проблема. Теоретически я согласен с социалистическими идеалами, но на практике с большевиками расхожусь и в данное время не имею ничего против монархии - лишь бы миновали ужасы голодной и холодной жизни. Я ведь был членом Социалистической академии, но теперь вышел. Мне даже предлагали переехать в Москву, но я отказался. Проводимые аресты, конечно же, возмутительны. А жизнь в республике не налаживается потому, что всем управляет молодежь, не имеющая ни опыта, ни знаний.
Вскоре подали чай. Пошел разговор о ситуации на фронте, о помощи, оказываемой белогвардейцам англичанами, о дирижабле грузоподъемностью в 600 человек, который он предложил построить советскому правительству, причем в сугубо мирных целях.
Когда я собирался уходить, он проводил меня до двери и, похлопав по плечу, пожелал успехов и тихо добавил:
- Мы считаем вас своими спасителями.
На следующий день я снова зашел к Циолковскому. Поднявшись наверх, я сказал:
- Боюсь, что вчера вы мне не совсем доверяли. Я решил зайти снова и показать документ, удостоверяющий что я являюсь агентом разведывательного пункта Добровольческой армии. Вчера он был спрятан в сапоге под стелькой, а теперь я его достал.
- Нет-нет, я вам верю. Я вчера и с дочерьми разговаривал, и мы пришли к заключению, что вы действительно оттуда. Ведь это заметно.
Но документ он прочитал и еще раз пожалел, что ничем не может помочь. В это время снизу раздался голос жены Циолковского.
- Константин, еще гости.
Оказывается, явился тов. Поль с уполномоченными от местной ГубЧК.
- Вы Циолковский? - спросили они.
- Да, я.
Тут тов. Поль заметил меня, и я дал знак, чтобы он поднялся наверх. Когда он поднялся, я сказал, чтобы меня тоже арестовали.
- А кто вы такой? - громко спросил тов. Поль.
- Я из Москвы, фамилия моя Молоков, - протянул я паспорт.
- Вы это подтверждаете? - обратился тов. Поль к Циолковскому.
- Я вижу его в первый раз, а прибыл он по поручению Федорова.
Потом нас отвели в ГубЧК. Через некоторое время, якобы для выяснения моей личности, меня отвели в другую комнату и освободили".
На этом отчет провокатора заканчивается. Сделав свое дело, он двинулся по служебной лестнице дальше.
А в доме Циолковского полным ходом шел обыск. В дело подшит ордер № 109, на основании которого перетряхнули весь дом. Весьма любопытен текст этого документа.
"Поручается товарищу Рыбакову произвести обыск, ревизию, выемку документов и книг. В зависимости от обыска задержать гр. Циолковского и реквизировать или конфисковать его товары и оружие".
Задержали, а вернее, арестовали Константина Эдуардовича, еще до обыска. Слава Богу, дома была жена и дети, а то ведь ничего не стоило подбросить револьвер и пару гранат, а потом пришить Циолковскому обвинение в организации террористической группы. Но его дочь Люба была опытна в такого рода делах, недаром еще в царское время сидела в "Крестах", так что продолжения провокации она не допустила.
19 ноября Константин Эдуардович уже был на Лубянке: регистрационный листок Особого отдела МЧК составлен именно в этот день. Кроме фамилии, образования, национальности, происхождения - кстати, из дворян, - зачем-то внесены приметы Циолковского: роста среднего, походка качающаяся, нос длинный, глаза серые, волосы седые, голос глухой. Выяснилось также, что отец Циолковского перебрался в Россию из Польши, в Петербурге окончил Лесной межевой институт, работал в Рязанской губернии, там же женился на дочери помещика Юмашева, которая была полутатарских кровей.
Когда спросили о детях, Константин Эдуардович разрыдался. Ведь буквально на днях в страшных мучениях от заворота кишок умер его младший сын Иван. Старшего, Игната, от потерял еще в 1902-м: будучи студентом Московского университета, он покончил с собой, отравившись цианистым калием. Трудно сказать, за какие грехи расплачивался Константин Эдуардович, но через несколько лет покончит с собой и средний сын - Александр. Совсем молодой умрет от туберкулеза младшая дочь Анна.
А потом Циолковского отправили в камеру, причем - в общую, так что насмотрелся он всякого. Отсюда уводили на допросы и расстрелы, здесь выясняли отношения и умирали, просили передать последнее "прости" и отнимали тюремную пайку. Как старый, больной человек это выдержал, одному Богу ведомо…
И вот, наконец, первый допрос. Состоялся он 29 ноября, и проводил его следователь Ачкасов. Этот человек с самого начала вел себя довольно подло. Скажем, он ни словом не обмолвился о том, что о судьбе Циолковского беспокоились и активно хлопотали не какие-то частные лица, а целые организации. Он даже не подшил в дело протокол заседания правления профсоюза работников просвещения, которое состоялось 22 ноября 1919 года. А там черным по белому написано:
"Постановили ходатайствовать перед ГубЧК об освобождении Циолковского из-под ареста как человека преклонных лет, слабого здоровья и занятого научно-созерцательной деятельностью, а следовательно - аполитичного".
Зато самый главный вопрос тех лет он задал первым.
- Ваши политические убеждения?
Десять дней в общей камере не прошли для Циолковского даром. Он не стал изображать из себя пацифиста, толстовца, противника кровопролития, а своим глухим голосом ответил:
- Сторонник Советской Республики.
Следователь решил усыпить бдительность шестидесятидвухлетнего ученого и дал ему возможность поговорить на любимую тему - о воздухоплавании и дирижаблестроении. И вдруг как обухом по голове:
- Почему именно к вам зашел деникинский офицер?
- Почему? Я не знаю, почему, - сбился с темы Циолковский. - Видимо, потому, что я состоял в переписке с Федоровым, а они были знакомы. Ко мне пришел молодой человек, назвавшийся Образцовым. Я поверил, что он деникинский офицер, и дал понять, что он ставит меня в весьма затруднительное положение. "Вы рискуете головой, да и я рискую, если не донесу на вас", - сказал я. Но он и после этого не ушел. Тогда-то я и усомнился, что он деникинец, а всего лишь играет роль деникинца, и потому ни в чем ему не противоречил. Когда он все же ушел, я все продумал, посоветовался с семейством, и мы решили отложить донесение в следственную комиссию до следующего дня, так как видели в нем провокатора.
Ни за что бы не додумался Константин Эдуардович до такого кульбита, и доносить бы он не стал - не то воспитание. Значит, кто-то посоветовал, кто-то из сокамерников пожалел старика и, если так можно выразиться, направил на нужный путь. И еще одна деталь: уж если идти с доносом, то с утра, а в рапорте Молокова сказано, что второй раз он явился к Циолковскому в середине дня - значит, бежать в следственную комиссию никто не собирался.
- На другой день Образцов явился снова, - повествовал между тем Константин Эдуардович, - и продолжал настаивать на том, чтобы я указал лиц, которые дали бы сведения о Восточном фронте - тут я окончательно убедился в том, что он играет роль деникинца. Потом явился комиссар Поль и предъявил ордер на право обыска и ареста… После всех произнесенных мною показаний больше показать ничего не имею и виновным себя в чем-либо по отношению каких-либо антисоветских действий не признаю, в чем и расписываюсь.
Подпись Циолковского заверил следователь Ачкасов. Но вот что удивительно: оказывается, Константин Эдуардович писал свою фамилию через "а", то есть Циалковский.
В деле есть еще один протокол - показания разведчика Евсеева, но ничего нового они не добавляют.
И вот, наконец, главный документ, написанный каллиграфическим почерком. Приведу его без купюр.
"ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Следователя Ачкасова по делу № 1096.
Несмотря на все доводы Кучеренко и Евсеева-Петрова, что через некоего Федорова они узнали в Киеве в стане неприятеля, что Циолковский знает все пункты организации Союза возрождения России, я делаю вывод, что белые не знали Циолковского. Когда Циолковский стал догадываться, что Образцов является подставкой и только играет роль деникинца, он ему ни в чем не противоречил. В невыяснении о принадлежности Циолковского и неполучении сведений сделал оплошность т. Образцов, он же Кучеренко, который погорячился, открывая себя деникинским агентом, узнавая сразу справки у Циолковского, который, переживший многое и как практик в жизни, сразу же догадался о посещении его Образцовым и тем самым скрыл свою принадлежность к организации СВР и место нахождения таковых.
А поэтому, ввиду полной недоказанности виновности Циолковского, но твердо в душе скрывающего организацию СВР и подобные организации, предлагаю выслать гр-на Циолковского К. Э. в концентрационный лагерь сроком на 1 год без привлечения к принудительным работам ввиду его старости и слабого здоровья.
Декабря 1 дня, 1919 г. Следователь: Ачкасов ".