* * *
И Ротштейны и Ротшильды все более вертели политикой России, как хотели. 18 июня 1895 года давний сотрудник Гирса граф Ламздорф внес в свой дневник следующее: "Наш посол беспокоится за судьбу нашего займа и уверяет, что французские капиталисты не дадут ни копейки, если в займе будут участвовать англичане или немцы. Он приписывает все зло прежде временному разглашению сведений агентом Ротштейном; тот беседовал с Ротшильдом еще до обращения в кредитные учреждения…". А месяцем ранее до этого Ламздорф писал: "Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может этого сделать без лондонского Ротшильда".
России оставалось гадать: с какой - лондонской или парижской - ноги встав, европейский капитал будет свысока разговаривать с нами. Однако Витте не видел в том ничего угрожающего…
Владимир Карлович Ламздорф считал, что для России дружба с Францией "подобна мышьяку - в умеренной дозе она полезна, а при малейшем преувеличении становится ядом". Витте и его доверенные банкиры думали иначе, и Россия принимала французские займы с отчаянностью самоубийцы. Зато тот же Витте был очень тверд с немцами, а это обеспечивало нам таможенные войны с Германией и взаимные убытки. Витте воевал с немцами, требуя снижения пошлин на русский хлеб, в то время как русский мужик хронически недоедал. Зато Витте повышал пошлины на ввоз германских машин, чем способствовал сохранению нашей технической отсталости.
Что касается отношений с французами, то и здесь Россия терпела убытки. Ламздорф 1 июня 1895 года меланхолично помечал в дневнике: "Мы испортили наши отношения с соседней Германией и на более или менее длительное время устранили всякую возможность общих с ней действий в условиях доверия; все это ради того, чтобы понравиться французам, которые стараются скомпрометировать нас до конца, приковать только к союзу с собой и держать в зависимости от своей воли".
Ситуацию определяли не интересы России. По точному выражению одного комментатора деятельности Ламздорфа, "посуду били другие". Однако, несмотря ни на что, к началу XX века треть русского экспорта шла в Германию: зерно, сахар, мясо, масло, лес. И четверть германского экспорта - машины, оборудование, химические изделия - шла в Россию. Промышленное оборудование - это не "Шанель № 5", не "Кока-кола". Промышленные машины - это основа суверенитета, и их поставляла нам Германия.
Русский сбыт товаров в Германию укреплял русский рубль, немецкий сбыт в Россию развивал русскую экономику и обеспечивал стабильный рост экономики немецкой. Тем не менее Витте тормозил перезаключение торгового русско-германского договора вплоть до того, что сам кайзер вынужден был написать личное письмо Николаю II, где предложил покончить с волокитой.
Договор был продлён. Немцы предоставили нам крупный заем, но в общей политике это не меняло уже почти ничего. Любителей помогать русским бить немецкие "горшки" прибавлялось в Европе со всех сторон. Россию разворачивали к Франции очень мощные силы внутри и вне страны.
Ламздорф был одним из них. В 1905 году он писал послу в Париже Нелидову: "Для того, чтобы быть в действительно хороших отношениях с Германией, нужен союз с Францией. Иначе мы утратим независимость, а тяжелее немецкого ига я ничего не знаю".
Ламздорф не знал, что самый страшный хомут - тот, в который запрягают для поездки на войну. А в такой "хомут" запрягала нас Франция, ведя себя крайне высокомерно после неудач России в русско-японской войне. Тот же Нелидов предупреждал офицеров Генштаба капитанов Половцева и Игнатьева, приехавших в Париж в служебную командировку: "Учтите, что здесь в моде mot d'ordre (лозунг) "La Russie ne compte plus!" ("С Россией больше не считаются")."
* * *
Так обстояло дело на континенте. Но оставалась же ещё и Англия… Со времен друга Ротшильдов - Дизраэли-Биконсфилда - еврейское видимое, то есть личностное, участие в политической жизни британцев становилось все более ощутимым, хотя история его уходила как минимум во времена Оливера Кромвеля.
Эта новая политическая черта английского общества проявилась не только в прижизненной роли Дизраэли, но еще более зримо - в посмертном его почитании. День его смерти - 19 апреля 1880 года - на десятилетия стал для королевского двора и тори-консерваторе в "Днём подснежника". Почивший лорд особенно уважал этот цветок.
Лейб-публицист Сесиля Родса - редактор иоганнесбургской "Star" Монипенни - скорбел о Дизраэли лишь чуть меньше, чем лейб-публицист самого Дизраэли - многолетний редактор "Times" Бакли. Что все это означало для Англии в канун нового века?
Ну, во-первых, усиление транснациональных, то есть для Англии - антинациональных тенденций во внешней политике. То, что было выгодно лондонским Ротшильдам, было выгодно и Ротшильдам парижским, и Варбургам берлинским, и Варбургам заокеанским. Но далеко не всегда было выгодно даже всем английским лордам. О народе можно было и не говорить.
Между прочим, Гилберт Кийт Честертон - не только создатель образов патера Брауна и Хорна Фишера, но и самобытный философ, писал: "Бенджамен Дизраэли справедливо сказал, что он на стороне ангелов. Он и был на стороне ангелов - ангелов падших (то есть, напомню, - Сатаны. - С.К.). Он не стоял за животную жестокость, но он стоял за империализм князей тьмы, за их высокомерие, таинственность и презрение к очевидному благу".
Особую пикантность словам Дизраэли о его приверженности ангелам придавало, пожалуй, то, что лорд встал на их сторону во времена бурных споров, вызванных опубликованием "Происхождения видов" Чарльза Дарвина. Тогда-то лордом и было заявлено, что по Дарвину-де человек либо обезьяна, либо ангел, и сам Дизраэли - "на стороне ангелов".
Если вспомнить, что дьявола порой именуют "обезьяной Бога", то с поправкой Честертона вся эта история приобретает дополнительную, хотя и несколько забавную глубину.
Политика князей тьмы, "обезьян Бога", становилась политикой Дизраэли, а та становилась политикой Англии, то есть политикой еврейских космополитических банкиров.
Вот, читатель, любопытная история… Суэцкий канал, обошедшийся в 400 миллионов франков и 20 тысяч жизней египетских феллахов, был официально открыт для судоходства 17 ноября 1869 года. Проект канала принадлежал французу Лессепсу, строили канал французы и преимущественно французы им владели - к крайнему неудовольствию Англии. 44 % акций (176 600 штуками из 400 000) владел египетский король - хедив Измаил-паша.
Суэцкие акции были "золотыми", но "вдруг" в 1875 году Дизраэли "неожиданно узнает" о том, что хедив готов свою долю акций продать. Кредиты на закупку можно было провести через парламент, но разве мог Дизраэли забыть о Ротшильдах! Вместо государственного беспроцентного финансирования деньги под проценты взяли у них - якобы в целях ускорения сделки. За 100 миллионов франков английское правительство стало вначале совладельцем канала частично, а после оккупации Египта англичанами в 1882 году - фактически полностью. Советская "История дипломатии" резюмировала: "Теперь… контроль над каналом был английскому правительству обеспечен".
Так-то оно так, но вот правительству ли? Граф Арчибальд Филипп Примроз Розбери был влиятельным лидером либералов. С 1892 по 1895 год он - вначале министр иностранных дел, а потом премьер-министр Англии. Граф относился к группе "либералов-империалистов", был сторонником репрессивных мер в Южной Африке, обеспечивавших интересы… Кого? Да все тех же Ротшильдов.
И ещё бы Розбери не хотел войны с бурами! Ведь в тридцать лет, в 1878 году, он стал мужем единственной дочери всесильного Ротшильда Лондонского - Ганны. Вот почему через полтора десятка лет граф Ламздорф сетовал 22 мая 1895 года: "Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может это делать без лондонского Ротшильда, а тот, будучи родственником Розбери, имеет собственные замыслы".
К слову, читатель, кроме лондонских и парижских были еще и Ротшильды венские, где они через крупнейший банк "Кредит-Анштальт" контролировали экономику Австро-Венгрии.
В 1895 году кабинет Розбери пал, но новый кабинет Солсбери тоже был связан с Ротшильдами если не родственными, то дружескими и деловыми связями. Такой ротшильд-фактор почти автоматически пристегивал английскую политику к американской.
Конечно, развернуть тяжеловесный дредноут Альбиона к бывшей его колонии было делом непростым и нескорым, но для ротшильдов и варбургов совершенно необходимым, потому что Североамериканский континент, надежно укрытый от военных потрясений, уже давно рассматривался ими как будущая главная резиденция мирового капитала.
Для британской Англии долговременные нормальные (как минимум - нейтральные) отношения с Германией были бы разумными. Для ротшильд-Англии - абсолютно недопустимыми. Борьбой этих двух мощных тенденций и определялась непоследовательность и раздвоенность английской политики…
Американка Барбара Такман, написавшая в 1962 году интересную книгу о начале Первой мировой войны "Guns of August" ("Пушки августа"), считает, что Германия могла бы иметь союз с Англией, если бы не отвергла "заигрывания министра колоний Джозефа Чемберлена".
Советский автор книги о Джозефе и его сыновьях Лев Кертман убежден в обратном: ни о каком согласии не могло быть и речи, потому что, мол, Германия была "главным империалистическим конкурентом Великобритании". Неправы тут, нужно сказать, оба.
Кстати, тезис Кертмана еще раньше высказал академик Тарле. Он также считал, что союз Германии с Англией неизбежно делал бы Германию "солдатом Англии на континенте" с перспективой войны против России постольку, поскольку Россия-де была связана союзом с Францией.
Если Евгений Викторович что и доказал, так только то, насколько вредной и неестественной для России была ее ориентация на Францию. Ведь без союза с Францией не могло быть и резкого ухудшения отношений с немцами.
Возможный же союз немцев и англичан, хотя был бы не лучшим для России вариантом, но и не смертельным, Конечно, в таком случае России, например, были бы закрыты пути в Персию и еще кое-куда… Ну и что? Нам нужен был иной путь - в глубь России, в глубь себя…
* * *
Объективные условия для сближения Англии и Германии были, но не на той базе, которую имели в виду Такман, да и сам Чемберлен. Чемберлен раз за разом считал, что возможно "генеральное соглашение между Германией, Англией и Америкой". Однако смысл имел бы лишь союз Англии и Германии против Америки.
Как бы то ни было, Англия развивалась естественно. И хотя она крепла за счет колоний, но из своего дома она выходила во внешний мир сама. Германия тоже развивалась и крепла, используя внутренние силы прежде всего собственного народа. Это же можно было сказать и о других народах Земли, кроме… двух - еврейского, саморассеявшегося по планете, и американского. Америка создавалась как своего рода "черная дыра", в которую проваливались части разных народов, всемирные ресурсы и золото… Своими успехами Америка была обязана чужим народам как минимум не меньше, чем собственному.
Англия же и Германия оказались наиболее развитыми странами мира благодаря качествам самих английского и немецкого народов. Обе нации имели право сказать: "Мы развили нашу Родину сами, даже если средства для этого брали у других!". Американский же человеческий "коктейль" мог лишь драчливо заявлять: "А пошли вы все к черту!", потому что Америка развивалась в условиях искусственных, тепличных и уже поэтому неестественных. Объединение англо-немецкой европейской естественности против еврейско-американской искусственности дало бы могучий потенциал развитию нового мира.
Также естественно (пусть и медленно, с задержками и просчетами) развивающаяся Россия могла бы вскоре стать в таком мире той третьей опорой, которая окончательно придала бы устойчивость подлинному прогрессу человечества.
Возможна была и иная последовательность: вначале германо-русский союз, а потом уже - присоединение к нему Англии.
И если и был в таком возможном раскладе "четвертый лишний", так это - Франция.
Когда Чемберлен нащупывал возможности союза с рейхом, Вильгельм II сообщил об английском предложении Николаю II и поинтересовался, что он может получить взамен от России, если откажется от "английского варианта"? Было ясно: Вильгельм хотел знать, не отойдет ли Россия от ориентации на Францию? Увы, советчики царя придерживались твердого мнения относительно Франции.
Профранцузско-антигерманская линия русской политики постепенно укреплялась. И все тот же Тарле позже был уверен, что царь поступил верно, не попавшись на удочку германского кузена, ведь немцы же всерьез о германо-английском заговоре против Европы и не помышляли, поскольку, мол, в этом случае Германия становилась континентальным наемником бриттов.
Как знать! Если бы царь договорился с кайзером, то даже англо-германский союз мог означать всего лишь изоляцию Франции. Россия имела бы выгоду от упрочения отношений с немцами и от роли "третейского судьи", потому что, "отстранившись" от Франции, Россия оказывалась бы в положении естественного арбитра - регулятора европейской ситуации. Россия могла бы стать той "осью", на которой висело бы коромысло европейского равновесия, где колебались германская и английская "чаши весов".
Иными словами, любой союз, скрепленный российско-германским рукопожатием, означал бы европейский мир, умаление Франции, ограничение инициативы Англии и гегемонию Германии в Европе. А почему бы и нет? Германия этого заслуживала, а России это не вредило бы. Наоборот, ей это было бы только выгодно!
Неестественные, но могучие силы кажущегося прогресса сопротивлялись такому возможному будущему и сознательно, и инстинктивно. И их сопротивление было тем успешнее, чем больше разногласий возникало между великими европейскими народами.
Англо-германские противоречия были, конечно, налицо. Если раньше "мастерской мира" считалась Англия, то теперь это определение подходило уже скорее Германии. Германский экспорт рос так быстро, что к концу XIX века удивление англичан, смешанное с досадой, сменилось, по их собственному признанию, паникой. Англичане мешали немцам в Турции, а немцы им - в Южной Африке.
И такие конфликтные точки множились: Дальний Восток, Китай, Стамбул и Багдад. Расстояния на земном шаре оставались прежними, но резко выросли скорости перемещения людей, грузов, оружия и информации. Конфликт между двумя соседями мог возникнуть за тысячи миль от них и стать известным в столицах враждующих сторон не позднее чем через сутки. И раз уж Британская империя была всемирной, а Германский рейх стремился к тому же, то и сталкивались они лбами постоянно.
Пангерманский союз был настроен решительно антианглийски (он, правда, вообще был настроен "анти-…" по отношению к любой стране, кроме собственной), а лондонская "Сатердей ревью" не менее категорично утверждала: "Германия должна быть уничтожена"…
Всё это так. Однако объективно главным империалистическим конкурентом и Англии, и Германии оставались все-таки Соединенные Штаты. Конечно, Англия могла попытаться решительно ослабить Германию, столкнув ее с Францией, но тогда она оказалась бы один на один с Америкой, надежно защищенной океаном от военного нападения.
Конечно, Германия могла утверждать себя в Европе и далее силой меча. Но в конце концов она проигрывала бы той же далекой Америке, не растрачивающей силы в истощающей лихорадке войны.
Америка была за океаном. Германия же и Англия находились друг от друга на расстоянии почти вытянутой руки. Их конфликт мог легко перерасти во взаимное уничтожение. Вариант не самый разумный с любой точки зрения.
Увы, как раз разума {даже не гуманистического, а практического, дальновидного) у англичан и немцев не хватило, хотя они не раз вступали в переговоры и даже заключали временные соглашения. 29 марта 1898 года переговоры Джозефа Чемберлена с германским послом графом Паулем фон Гатцфельдом проходили в… лондонском доме банкира Ротшильда. Но это ничего не меняло в главном.
А Ротшильд в роли миротворца? Ничего удивительного и противоречивого не было и тут, если понимать, что дело было исключительно в тактике, а не в стратегии извлечения при былей.
Ротшильды - это южно-африканская золотая и алмазная промышленность. Крупный бирмингемский промышленник Джозеф Чемберлен - второе лицо в кабинете после премьера Солсбери, был также связан с нею. Значит волей-неволей и с теми же Ротшильдами.
Лорд (лорд, читатель!) Ротшильд стал покровителем безжалостного энтузиаста "империи желудка" Сесиля Родса и одним из основателей Британской южно-африканской компании. Это было чуть ли не государство со своим знаменем, гербом, почтовыми марками. Но коммерческой "империи" Ротшильда мешала независимость бурских республик. На Трансвааль и его бурского президента Крюгера давили политически и оружием.
У Германии же на Африку был собственный расчет, и кайзер Вильгельм II поддерживал буров. Его приветственная телеграмма Крюгеру после неудачного набега англичан на Трансвааль наделала в Европе много шума. "Нация никогда не забудет этой телеграммы", - восклицала английская "Morning Post", словно Вильгельм поздравлял не людей, отстоявших свою свободу, а поработителей.
Но в тот момент Ротшильду нужно было срочно договориться с немцами, и его компаньон-министр Чемберлен оказывался отличным вариантом, тем более что дело заключалось не в одной лишь Африке. Интересы акционера "Королевской компании Нигера" Чемберлена конфликтовали и с французскими колонизаторами, мешавшими и немцам. А кроме того ближайшего союзника в кабинете Чемберлена - герцога Девонширского - обеспокоило состояние дел в Китае, потому что на китайском рынке оперировали текстильщики Ланкашира, а в этот текстиль вложил свои капиталы герцог. Положение же Германии в Китае было очень прочным.
При таком переплетении корыстных интересов временные союзы стали неизбежными, и такие "высокие государственные соображения" не могли не быть приняты во внимание министрами то ли Его Величества короля, то ли Его могущества капитала. Подобные перипетии придавали "высокой политике" и "высшим государственным интересам" дополнительную многозначность и противоречивость.
Так, в начале XX века Родс и Ротшильды решили-таки провести и провели победоносную войну с бурами. Германия отнеслась к ней спокойно. Почему? Да потому, что "в обмен" английские финансовые воротилы не возражали против планов "Дойче банк" и германского правительства построить Багдадскую железную дорогу и усилить германское влияние в Турции.
Немец Сименс едет в Константинополь с дочерью, а за компанию с ними и дочь Джозефа Чемберлена. 10 марта 1899годав Берлин приезжает злейший враг буров Сесиль Родс, а кайзер Вильгельм благосклонно его принимает…
Ничего особенно нового здесь не происходило. Эгоистичность верхов была от них неотделима испокон веку. Но масштабы возможностей были теперь так по-новому велики, что изменяли общество неузнаваемо. Стратегическая цель не менялась: постоянная и максимальная выгода. Тактические средства тоже оставались прежними - временные союзы. А вот стратегическое средство вырисовывалось ранее небывалое: мировая война. И достаточно скоро.