* * *
А вот теперь надо возвращаться из Стэнфорда на родину.
Я в развитии чувств к своей стране всякие фазы проходил.
И брежневского отчаяния, и горбачевских надежд, и революционного настроя, и – довольно часто – желания изменить систему путем локальных технических перемен (а вот хорошо бы, например, заменить гаишников видеокамерами или отменить вообще внутренние паспорта).
А теперь вижу, что дело не в плохих законах, не в садистских наклонностях правителей и уж точно не в коррумпированности госслужащих, с которой сейчас ведется столь же беспощадная борьба, что и при Екатерине II (и с тем же примерно результатом).
Теперь я понимаю, что изменить невозможно ничего: при этих размерах, при этих пространствах, при этих миллионах населения, при этой генетической (для интеллектуалов: меметической, то есть от слова "мем") памяти. Все равно: из деталей швейной машины, вынесенных с местной фабрики, собрать получится только автомат Калашникова, а другого производства в нашем городе нет.
То есть вариантов жизни под родными осинами существует три: либо быть надсмотрщиком, либо заключенным, либо – такое порой тоже дано – убраться из игры прочь, выкатиться на волю "трамвайной вишенкой" (по определению Мандельштама) и "жить в глухой провинции у моря" (по определению Бродского).
То есть свести свои контакты с системой к минимуму: не лечиться в больнице, не ездить на машине, не бывать за границей, вообще не высовываться, – уйти в вечное поколение "дворников и сторожей". Потому что в первых двух случаях выбор роли палача или казнимого, заключенного или надзирателя есть не результат личной воли, а дело случая, как и в стэн-фордском эксперименте: это подметил еще Галич, спев о том, как вчерашние вохровец и зэк пьют вместе водку. Раз никто ни в чем не виноват, то и каяться не в чем. И я даже думаю, что пресловутая русская душевность, большей частью выказываемая во хмелю, когда любой круг ада становится ближним, – это какая-то отчаянная компенсация за то, что даже и грех здесь совершаешь не по своей воле.
Вот так оно есть, и так оно идет, и так оно будет идти – нравится нам или нет, и если я пишу этот текст с определенной целью, то она такова: к этому надо быть готовым. К этому вполне кафкианскому и абсолютно русскому превращению людей в нелюдей – и наоборот.
И не спрашивайте, бога ради, можно ли этот порядок вещей изменить.
Про стэнфордский тюремный эксперимент, про его ход и результат я слышал и читал много раз.
Про эксперименты же по выходу из стэнфордского эксперимента мне ничего не известно.
Хотя, конечно, ужасно хотелось бы этот второй эксперимент наконец провести.
Моя трехгрошовая опера
Весь фокус не в том, что кто-то поднимает цены, а в том, что они сами растут. А растут потому, что знают: маленьких в России не уважают
– Люди-и-и-и! Вы что, сдурели-и-и-и? У-у-у-у-у-у-у-у-У-У-У!
Я ведь давно чувствовал, что однажды начну писать в тональности чуть истеричных нотаций Татьяны Москвиной.
Татьяна Москвина, если кто не знает, – петербургский публицист, или, по нынешней моде, колумнист, пафос колонок которой сводится, грубо говоря, к тому, что, в то время как жулики раскатывают на стометровых яхтах и жрут омаров, интеллигентный человек не может позволить себе чашки чая в кафе. Эта чашка ныне в Москве-Петербурге стоит примерно 100–150 рублей при себестоимости в трешку.
По деталям заметно, что Москвина разницу между пятидесятиметровыми и стометровыми яхтами представляет слабо (как и разницу между омарами и лангустинами), зато цены на чай и кофе в кафе – хорошо. Таков вообще удел многих журналистов, не связанных с миром глянца. Однако, в отличие от прочих журналистов, Москвина печет, как горячие пирожки, еще и книги своей публицистики, и – невероятное дело! – эти книги именно как горячие пирожки и расхватывают. Об этом мне шепнул ее издатель. Он же шепнул, что главная аудитория Москвиной – интеллигентные дамы из бывших. То есть предпенсионного возраста врачихи, училки, библиотекарши, оставшиеся доживать в советском логоцентричном мире, не принявшие эстетику глянца, но сохранившие представления о добре и зле. А Москвина так громко, кликушески вещает о добре и зле, что ее читают порой даже те, кто иметь бы яхты мог. И в этой правде, брат, – сила. Скажем, утверждение: для покупки стометровой яхты надо 100 раз продать душу дьяволу и спуститься ниже девятого круга ада – тоже кликушество, но, положа руку на сердце, разве вы не согласны?
Меня же перейти на интонацию популярной писательницы заставили две банальные вещи: утренний набег в московский гастроном да визит в фирменный автосервис, где на моем средних лет "ситроене" по причине царапин предполагалось кое-что подкрасить.
То есть утром я беззаботно швырнул в магазинную тележку пару пачек обезжиренного творога, литр кефира, филе замороженной американской индейки и еще кое-что из низкокалорийных мелочей, рассчитывая уложиться рублей в триста-четыреста. И решил, что кассирша обсчиталась, объявив сумму под тысячу. А когда глянул в чек, то ахнул. Кефир стоил 60 рублей ("Я вам всем русским языком объясняю: это же биокефир!" – сказала кассирша таким голосом, что стало ясно, что ее этим кефиром уже достали. Не исключаю даже, что доставала заскочившая на день в Москву Москвина). Каждая худющая пачка творога – еще под 100. Мороженая индейка – 380 за кило, как вырезка на рынке.
"Слушайте, это же недавно было вдвое дешевле!" – сказал я кассирше. "Всюду все дорожает", – ответила она.
Я прикусил язык. Не будешь ведь возражать, что недавно встречался с главой компании "Русские фермы" Андреем Даниленко (выросшим, кстати, в Америке; у него и подданство американское): Андрей жаловался, что оптовые цены на сельхозпродукцию идут вниз. И не будешь ведь говорить, что в питерском магазинчике я точно такую же индейку покупаю вдвое дешевле.
Потому что кассирша абсолютно права: в кризис падают только доходы (включая гонорары журналистов). Цены же прут вверх с необъяснимым, я бы даже сказал (о, Москвина, Москвина!) – с торжествующим хамством. Хамство – это ведь не когда экономический резон. Хамство – это когда уверенность, что тебе не ответят, потому что нечем отвечать.
В чем я убедился днем того же дня в фирменном автоцентре, расположенном в тени неоапмирной высотки "Триумф-Палас", – как блондинка держится в тени спонсора. Вышедший злобный мастер, едва глянув на мою машинку, с ходу сказал, что покрасить одну деталь – скажем, крыло – будет стоить 15 тысяч, а если придется в целях рихтовки стукнуть крыло раз-другой киянкой, то тогда и все 20. А поскольку у меня царапины и тута, и тута, и тама, то перекрашивать мою бандуру надо бы целиком, это встанет тыщ в триста, причем запись на три месяца вперед, а если я не хочу, то и не надо, ему на такую мелочевку плевать.
Мастер, отдаю должное, был психологом.
Он с ходу вычислил, что я "не хочу", хотя я не проронил ни слова, ибо потерял дар речи.
Во-первых, мне казалось, что моя бандура стоит немногим дороже 300 тысяч, – а ведь она, помимо окрашенных поверхностей, содержит еще и стекла, колеса, кресла и даже работающий мотор.
А во-вторых, мастер не производил впечатление человека, которому плевать на 300 тысяч рублей. Он производил впечатление человека, которому плевать на чужие 300 тысяч, причем потому, что никак не может скопить свои, – и отметить это мне кажется важным.
То есть отметить, что рост российских цен в условиях нынешнего кризиса (когда падает не рубль, а доход) происходит не по взмаху руки невидимого дирижера. Он – совместный заговор всего театра: от солистов до хора, от первых скрипок до кордебалета (при соответствующих ожиданиях зала). Заговор состоит в том, что все теряют (или боятся потерять) доходы, а потому взвинчивают цены, не обращая внимания на завтрашний день и здравый смысл, не говоря про уважение к профессии или совесть.
Потому что ничем другим это сумасшествие нельзя объяснить, правда.
Милая Москвина, давайте покричим вместе: лю-ди-и-и, вы сошли с ума-а-а-а-а-а-а!
* * *
Или сошел с ума я.
Потому что никак не могу взять в толк: отчего дорожает бензин, если нефть дешевеет, а налоги и акцизы не меняются?
Отчего на железной дороге мне втюхивают прозрачную коробку с невкусным йогуртом и жирной колбасой, причем это навязанное трехгрошовое безобразие, называемое жеманным словом "ланчик", прибавляют к цене билета примерно 400 рублей – стоимость двух бизнес-ланчей на Тверской?
Отчего цены на железную дорогу растут каждый год и почему на обычном поезде от Москвы до Питера ехать уже давно дороже, чем от Парижа до Биаррица – на скоростном?
Почему, когда я затеваю ремонт, мне в первой попавшейся компании, не моргнув глазом, оценивают доставку новых подоконников в 55 тысяч рублей (да-да, именно доставку: за изготовление – отдельная цена)?
Отчего в магазине люстр мне на голубом глазу предлагают "монтаж изделия с гарантией два года" за 4800 рублей – это что, повесить лампу на крюк и соединить два провода равно пенсии моей тещи, причем через два года лампа имеет право упасть?!!
Почему в Питере и Москве цены на обувь начинаются с суммы, с которой они заканчиваются в Барселоне или Риме?!!
Как может в распивочной рюмка "Путинки" стоить 150 рублей за 40 граммов?!!
Отчего в любой кофейне "Кофе Хауз" полдюжины заполошных официантов замечают клиента не раньше чем через четверть часа, а потом за 120 рублей приносят эспрессо, за которое любой итальянский бариста набил бы всему персоналу морду?!!
Это они сошли с ума или я?!!
Люди-и-и-и-и-и!!!
Ей-богу, я знаю только один пример, когда в условиях кризиса снизились цены. Во Франции сейчас во многих ресторанчиках цена на блюда демонстративно перечеркнута и снижена на евро-полтора. В меню – приписка: "Нам снизили НДС, мы вам снизили цены".
Если бы у нас НДС отменили, цены бы только подпрыгнули.
Вон, у меня под окнами шалман "Плов" переименовался в "Барбарис".
Официанты все те же, интерьер тот же, и стряпня та же, и даже тарелки.
Но цены в секунду выросли вдвое.
* * *
Люди-и-и-и-и-и-и-и!
Я ведь действительно в этой вакханалии вижу общую вину.
Потому что как-то так в современной России сложилось, что принято уважать не деньги, а большие деньги, – а маленькие деньги принято презирать.
И по этой причине продавщица в вокзальном ларьке смотрит на меня с презрением, когда я прошу дать мне самую дешевую минеральную воду, а самую дешевую я прошу дать потому, что платить полета рублей за пол-литра "Святого источника" считаю глупостью, даже если бы ее исторгал из скалы лично Моисей.
И с еще большим презрением она смотрит на меня, когда я забираю до копейки сдачу, а окончательно испепеляет взглядом, когда нагибаюсь за упавшей мелочью. Но без мелочи мне не купить в автомате (так дешевле) утренние газеты: недостающий рубль может лишить меня "Ведомостей" или "Коммерсанта". Кстати, "Ведомости" месяца три назад подорожали разом с 15 рублей до 20, хотя, спрашивается, с чего?! Ведь цены на бумагу все те же, а зарплату в издательском доме – знакомые жаловались – урезали на 10 процентов…
Люди-и-и-и-и-и-и-и-и! Соседи по палате! Совместно больные!
Мне порой кажется: это не торговцы, забыв стыд, приличия и уважение к себе подобным, повышают цены в немыслимом прыжке.
Это сами цены, зная, что маленьких у нас не уважают и слабеньких у нас бьют, – растут, не обращая ни на кого внимания. Потому что совесть и честь от процесса добычи денег в современной России отделены примерно так же, как избиратель от выборов.
Только предчувствую я, что мы загоняем себя в угол и в тупик.
Я тут улетал как-то из аэропорта Внуково. И, пройдя спецконтроль, на котором, как известно, заставляют выкидывать в мусорное ведро прихваченную воду, остановился у буфета. А цены там были примерно таковы: чай – 230 рублей, минералка – 180, бутерброд – 400. И другого буфета и других цен не было. А рядом со мной таращилась на эти ценники замордованная провинциальная мамаша, которую дергали за подол трое шумных, громких, бесцеремонных детей, готовых немедленно зареветь, если им не купят шоколадку, бутерброд и кока-колу.
И я подошел к буфету, чтобы проделать то, что порой делал в начале девяностых, когда в стране не было денег, а у меня появились: то есть купить детям попить.
Но, глянув в кошелек с несколькими жалкими сотнями, понял, что помогать надо мне, – ведь карточек они не принимали.
Исторический круг замкнулся.
Я снова был унижен, как во времена СССР.
Люди-и-и-и-и-и-и-и-и-и!
Москвина-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
2009
Подзаборная философия
Растет благосостояние народа.
Раньше, гуляя по садоводству, мы с женой разглядывали, у кого что в хозяйстве прибавилось, кто соорудил баньку, а кто тепличку, – теперь же невинному вуайеризму приходит конец.
Нечего пялиться на чужие караваи. Участки стремительно обрастают заборами. И дешевая сетка "рабица", натянутая на столбиках, и сооружения вроде калиток из спинок от железных кроватей (воспетые Иосифом Бродским – "Ты забыла деревню, затерянную в болотах…") – все это остается в бедном советском и в перестроечном прошлом.
Любопытен в загородных привычках новый зверь – приподнявшийся финансово россиянин. То есть любопытно, на что он тратит свои кровные – те, что остались после покупки иномарки. Весьма примечательно, что эти деньги идут не на создание удобств, недостаток которых так характерен для русской жизни за городом. То есть разбогатевший русский дачник не спешит объединяться с соседями ради асфальтирования дороги, устройства капитального водопровода, ночного освещения или – что вообще из разряда фантастики – нормальной канализации. (У одной нашей родственницы, вон, коллективный доступ к воде в садоводстве вообще исчез: колонки заилились, трубы сгнили, и все выкручиваются поодиночке. Кто-то роет колодец, а родственница возит воду на себе в бутылях.)
Но этот новейший садовод и дачник с лихостью и размахом тратит деньги на новый забор. Причем лишь один из появившихся в нашем поселке заборов имеет европейский – то есть прозрачный – вид. Все остальные – глухие, мощные, грозные.
На заборы даже появилась местная мода. Скажем, вдоль главной улицы выкупила участки компания военных моряков: у них столбы сложены из силикатного кирпича, а заборные доски сбиты внахлест и крашены в коричневый цвет. Теперь прогулка по поселку неуловимо напоминает поход по средневековому городу, хотя полному сходству мешают, конечно, торчащие над забором на флагштоках военно-морские флаги, запах шашлыка и радио, во всю дурь уверяющие, что шашлычок под коньячок – вкусно очень.
В другом, примыкающем, садоводстве половина дачек огорожены заборами из кровельного железа: впечатление, как будто у всех съехала крыша.
В третьем поселке повырастали одинаковые заборы из литых железобетонных секций: литье было высокохудожественным, то есть с пущенными для красоты поверху балясинами, – однако цемент оказался, увы, не столь добротным. За пару сезонов балясины раскрошились, явив миру ржавую арматуру: ужасно напоминает заброшенное кладбище.
Ну и прямо у озера самый наглый длиннющий забор откусил кусок воды. Недавно он покрылся граффити с руганью в адрес Госнаркоконтроля – подозреваю, что именно в этом ведомстве получают зарплату (и, судя по размерам домища, немалую) укрывшиеся за забором земле– и пляжевладельцы.
Впрочем, я вовсе не собираюсь сетовать на нарушение природо– и водоохранного законодательства, которое на Карельском перешейке под Питером, где озеро на озере сидит, нарушается сплошь и рядом. Что время тратить? Да прямо в центре Петербурга, на Крестовском острове, судьям перебравшегося в Северную Пальмиру Конституционного суда выстроили виллы, оттяпав кусок набережной, чтобы никто мимо шастать не смел, – и ничего, пипл схавал.
Я так подробно описываю российское заборное дело, потому что хочу провести маленький эксперимент. Пожалуйста, прямо сейчас, ни на секунду не задумываясь, дайте ответ: для чего надо вообще возводить вокруг несчастных шести или даже, черт с ним, двадцати соток забор, а?
Ну, глупости, что забор защищает "от больных бешенством лис" (я такое слышал), мы в расчет принимать не будем. Скажем, на Аландских островах, что между Финляндией и Швецией, зверья обитает такое количество, что ночью от топота вздрагивает арендованный коттедж, – однако ж заборов я там не видел (и покусанных лисами – тоже).
Защита от лихих людей? Тоже глупость, потому что лихим людям – и даже бомжам, шляющимся, как медведи-шатуны, по оставленным на зиму дачкам, – никакие заборы не помеха. У нас на том же озере, что захвачено наркоконтрольщиками, появился лет десять назад поселок с каменными домами, тут же прозванный "поселком миллионеров". Самый большой домина (имитирующий, понятное дело, замок) был обнесен и самым богатым забором с ковкой и литьем. И что? Когда владеющее замком семейство ужинало, в окно швырнули гранату. И уже который год обгоревший остов замка стоит пустой среди бурьяна: владельцев убило взрывом.
Забор как показатель статуса? Это тоже версия на "троечку". То есть да, одна знакомая девушка, чьи родители обитают в поселке с каким-то номенклатурно-секретным названием, не то в Жуковке-2, не то в Горках-11, как-то объяснила разницу между слугами народа: "Понимаешь, Дим, у этих забор всего в три метра, а у этих полноценные пять. Но мой папа скромный, у нас четыре". Однако и в садоводстве "Лебедевка", и в садоводстве "Лесник", и в садоводстве "Энергетик" высотой заборов мериться пока что ума (не) хватает…
Как видите, простой вопрос оказывается не прост.