Попытка к бегству
Что касается Батырши, то он, целый год скрывавшийся в лесах, к тому времени (6 августа 1756 года) уже был выдан властям старшиной Сулейманом Деваевым и после долгих допросов был, – почему-то как турецкий шпион, – осужден на пожизненное заключение в Шлиссельбурге. По легенде, там он затеял спор с тюремным священником, согласившись креститься, если ему докажут, что крест лучше полумесяца, и выиграл диспут, после чего мудрецу вырвали язык. Однако, зная порядки Империи, где без указа сверху ничего не делалось, и учитывая, что за пару дней до смерти, 21 июля 1762 года, узника в очередной раз допрашивали, в это не особо верится. 24 же июля, найдя где-то топор, храбрый мулла бросился на караульных и кого-то даже зарубил. Скольких – одного, двух или четверых?.. и бежать ли пытался или просто решил умереть в бою?.. и правда ли, что умер стоя, от разрыва сердца, или был заколот штыками? – не знаю. Такие детали, думается, ведомы только уфимским историкам. Зато точно известно, что дело его не пропало даром. Ровно месяц спустя, 23 августа 1756 года, Елисавета Петровна подписала Указ о разрешении строительства мечетей во всех губерниях, где проживают мусульмане. А излишне ретивые христианизаторы, Лука Конашевич и Сильвестр Гловацкий, еще раньше, осенью 1755 года (Батырша вполне мог об этом узнать, будучи тогда на свободе) были перемещены для служения в другие епархии, где не было мусульманского населения.
Подбивая баланс описанным событиям, отметим: при всей обеспокоенности правительство все же реализовало, – пусть и "по нынешним известным обстоятельствам", – старую, привычную схему. То есть курс на признание перегибов, исправление ошибок и достижение взаимоприемлемых компромиссов. Не сочтя возможным применить для усмирения края "практику Тевкелева", хотя все средства для этого в его распоряжении были. Иными словами, террор 1736-1737 годов следует оценивать не как естественный метод действий России при разрешении конфликтов с "инородцами", но, напротив, как выбивающийся из общего ряда, единичный и во многом обусловленный субъективно-личностным фактором сбой. Вероятно, именно поэтому из искры не разгорелось пламя. По крайне мере, в тот момент…
Глава XIV. ВОЛКОГОЛОВЫЕ (9)
Всех, с нетерпением ожидавших рассказа о Пугачевщине, – а таких (я в курсе) немало, – разочарую. О сражениях, осадах, казнях и прочих вкусностях говорить не будем. На эту тему литературы море, на всякий вкус, а пережевывать в очередной раз незачем. Но есть нюансы, куда более интересные и заслуживающие освещения, более того, по сей день вызывающие серьезные споры.
Со страниц пожелтевших
Так вот, очень показательно следствие по делу Пугачева. Никто никого не рубил сплеча. Все понимали, что в тяжелейшей ситуации очень многим (да, в общем, почти всем) старшинам приходилось лавировать, притворяться, целовать злодею ручку и так далее. Поэтому, по вопросу об участии нерусских народов в восстании были составлены ведомости, где самым подробным образом освещались действия каждого, хоть как-то замешанного в событиях. Разбирались индивидуально, предельно внимательно, стремясь не ошибиться. В итоге "воры" типа муллы Адигута Тимясева, косившего под психа ("говорит, что творил все в беспамятстве, от бывшей бутто б в нем тогда болезни"), шли на каторгу, если не хуже. Зато "искренне раскаянных" судили со всей возможной мягкостью. "Генерал" Каранай Муратов (внук знаменитого Алдара, первым из башкир признал самозванца, организатор осады Уфы, объявлен "первейшим злодеем" и "главным вором и возмутителем", за голову которого была объявлена награда больше, чем за голову Салавата) был полностью помилован. "Полковник" Каскын Самаров ("прихвостень" с первых дней мятежа, снабжавший "царя" пушками, боеприпасами и деньгами) – тоже. Более того, позже сделали немалые карьеры. Даже тех, у кого рыльце было очень в пушку, вроде Базаргула Юнаева ("фельдмаршал", осаждавший Челябинск), с учетом смягчающих обстоятельств всего лишь лишали чинов, но не свободы. А тех, за кем вина хоть и была, но чья менее значительная, вроде Туктамыша Ижбулатова, – речь о котором впереди, – вообще оправдывали и оставляли на госслужбе.
В общем, если вчитываться в протоколы допросов (Миллер и Мавродин рулят!) внимательно, возникает стойкое ощущение, что реально отягчающим, исключающим милость обстоятельством были только особое зверство, нарушение присяги с переходом на сторону самозванца да еще сотрудничество подследственных с Салаватом Юлаевым или Кинзей Арслановым. Тут все ясно. Кинзя, сын прославленного Арслана Аккулова, лоялиста, но ревнителя древних традиций, того самого, который сумел додавить до конца дело Жихарева, Дохова и Сергеева, выступив общественным обвинителем на процессе и добившись для них смертного приговора, во всем подражал отцу. Тоже был лоялистом, но при этом, как сейчас сказали бы, активным "правозащитником", воевал со всем светом, был на сильном подозрении у властей и подтвердил это подозрение, первым придя к самозванцу с большим отрядом, а затем став членом его Военной Коллегии. Фактически – главным (Салават просто гораздо более известен) лидером башкирского мятежа. Иными словами, рассматривался как смутьян старого типа, вроде Бепени, а таких власти не щадили и спуску не давали.
Поскольку же Кинзе удалось в конце войны пропасть без вести, отдуваться за все пришлось Салавату, за которым и зверства числились (его нукеры изрядно резвились на непокорных заводах), и однозначное предательство (не столько переход к самозванцу, сколько многократный отказ сделать, как многие, и вернуться). Собственно, и Юлай получил по высшей категории лишь потому, что послал его в поход вместо себя, то есть как бы изменил сам, а затем и поддался на уговоры сына. А возможно, и Кинзи, с которым дружил много лет и взгляды которого, в целом, разделял. Хотя, скорее всего, были у заслуженного (награды за походы в Польшу, в Пруссию, в земли калмыков) пожилого человека и особые соображения. При Советской власти принято было считать, что Юлай ""непримиримо боролся с несправедливым расхищением чиновниками и заводчиками башкирских земель, что оказало влияние и на формирование убеждений сына", однако на самом деле все было куда прозаичнее. Старшина клана Шайтан-Кудей долго судился с промышленниками Твердышовыми, с его согласия поставившими на родовой земле Симский завод, но отказавшимися выплачивать условленные отчисления, однако тяжбу проиграл и в ответ принялся организовывать налеты на Сим, в связи с чем против него было возбуждено уголовное дело. То есть явление "альтернативного царя" оказалось очень кстати, и дядя, не исключено, решил сыграть ва-банк. Впрочем, и Кинзя ведь тоже безуспешно судился…
Homo novus
Всегда полагалось считать: с одной стороны, сплошь айвенго, рыцари без страха и упрека, главный из которых, конечно, Салават, а с другой стороны, – тоже, конечно, сплошь, – мироеды, изверги-палачи и, разумеется, ненавистные народу коллаборационисты. Однако если присмотреться, все не так просто. Например, уже в самом начале бунта на стороне правительства выступил старшина Исмагил Тасимов, сформировав отряд из 140 башкир (это еще ладно, клан есть клан) и четырех сотен разноплеменных крестьян-добровольцев. Конечно, крепостных. И воевал этот отряд от звонка до звонка за законную власть, ни разу никуда не свернув. А между прочим, человек этот – очень не прост. Безо всякого "правильного" образования, но крупнейший "рудознатец", по тем временам, олигарх уровня Демидовых и Твердышовых. Имел 7 заводов и 234 рудника, где, понятно, работали крепостные, но условия их жизни были куда лучше, чем на демидовских предприятиях. От него к Пугачеву не бежали.
А если уж совсем на то пошло, то был мужик не только бизнесменом, но и зачинателем российской геологии. Еще в 1771-м, прося Берг-коллегию о дозволении поставлять медную руду на Юговские заводы и о передаче ему с "кумпанионами" в аренду казенных рудников, сей "темный азиатец" заглядывал далеко вперед. "Чтоб начальники заводов или надзиратели их трудов и промысла были знающие люди, – указывал он, – ибо они часто спрашиваться должны, и от умного и сведущего охотее слушать наставления, нежели от глупого невежи, то просить, чтоб завести офицерскую школу, как здесь кадетские корпусы и академии…", обязываясь такие учебные заведения содержать за счет "кумпании". Что было Государыней принято "с величайшим удовлетворением". 3 ноября 1773 года Матушка утвердила решение Сената о создании первой высшей технической школы в России – Горного училища, "дабы в оном заведении могли обучаться не только дворянские дети". Этот вуз Тасимов финансировал вплоть до смерти в 1781-м, завещав детям "сим важным делом не пренебрегать". Да-с. По большому счету, основатель российской геологии, инициатор и первый уральский инвестор важных государственных проектов. "Кто бы поверил, – писал позже академик Дмитрий Соколов, – что полудикий башкирец из дымного аула своего положил первый камень в основание Горного корпуса: по своенравию судьбы башкирцы были виновниками нашего просвещения в деле горном".
К слову, одним из "кумпанионов" Тасимова был еще один "олигарх", Туктамыш Ижбулатов (убивший в зародыше бунт Батырши), тоже имевший несколько приисков и заводов и с 1759 года поставлявший руду на Шермяитские заводы, поставленные на их земле с условием покупать сырье только у них. А когда приказчики Шермяита попытались обмануть и ограбить "дикарей", по всем правилам вчинил иск владельцу, могущественному генерал-кригс-комиссару (министру недр) Александру Глебову и выиграл долгую тяжбу вчистую: Берг-коллегия послала в канцелярию Главного управления сибирских, казанских и оренбургских заводов указание об "учинении верного ращета с рудопромышленниками". В период Пугачевщины, правда, Туктамыш, в отличие от Исмагила, в какой-то момент заколебался, писал неправильные письма, помогал, кому не стоило бы, но вовремя спрыгнул с темы и, как уже говорилось, в конце концов, был оправдан по всем пунктам. Ну и, до кучи, пара слов о еще одном старшине, Кулые Балтачеве. Это, правда, к бизнесу (кроме взяток, которые все любили) отношения не имел. Чистый управленец и вояка. Командовал башкирским корпусом в Польской войне, был награжден, в том числе "саблей, жалованной господином генерал-аншефом и разных орденов кавалером Александром Ильичом Бибиковым, с серебряною оправою и на ножнах бляхами". С самого начала встав на сторону законных властей, защищал Оренбург и Уфу, возглавлял "туземные" отряды, подавлявшие бунт. Шесть раз был ранен, много раз награжден. "Петр III" обещал за его голову 500 рублей, впятеро больше, чем власти за поимку Салавата. Потерял семью. На следствии, после очной ставки с Балтачевым, Салават признался, что "делал он великия селениям раззорении и пожеги, как-то, и его, Болтачева, дом совсем раззорил и выжег, но того Болтачева не спугал". Точно так же не удалось "спугать" большинство влиятельных старшины типа Мендея Тупеев, Шарыпа Кииков, Султан-Мурата Янышева (сын Яныша, "пресекшего" Батыршу) и подавляющее большинство авторитетных башкирских старшин, по итогам событий получивших медали и офицерские звания, то есть невзирая на вероисповедание, потомственное дворянство.
Чёт и нечет
По сути, ничего удивительного. Подавляющее большинство башкирских старшин (а значит, и всех башкир, поскольку традиция согласования действий с кланом и племенем еще была жива) сделало свой выбор задолго до смуты, выступив против сторонников Батырши. Разумеется, из карьерных и меркантильных соображений. Но не только. Судя по документам, таких, которые просто рвачи и взяточники (куда ж без того?), типа некоего Валиши Шарипова, было среди этого поколение не столь уж много. Большинство так или иначе хотело странного. В частности, осознавая себя частью некоего единства, куда более масштабного, чем клан, племя или даже башкирский народ. Когда в декабре 1766 года Екатерина II, еще не укатанная крутыми горками и надеявшаяся одолеть пропасть одним прыжком, издала Манифест о созыве Уложенной Комиссии по ("…дабы лучше нам узнать было можно нужды и чувствительные недостатки нашего народа"), в башкирских землях новость выслушали с не меньшим интересом, чем в коренных губерниях, с удовольствием отметив, что, выходит, признаны "культурным" народом. Поскольку, согласно Манифесту, "номады" к выборам не допускались, а вот оседлые "инородцы" имели право избирать и быть избранными, по одному депутату от каждой провинции. И выбирали всерьез, понимая ответственность, сперва – 85 "выборщиков" из почти трех тысяч кандидатов, а затем из этих 85 – полтора десятка депутатов.
Что интересно, Кинзя, при всем огромном к нему на всех дорогах уважении и заслугах, в список не попал: всем было ясно: вовсе уж замшелым ревнителям "жалованных грамот" в столице делать нечего. Зато, в частности, Туктамыша Ижбулатова, свободно владевшего русским языком, выбрали и даже поручили составить наказ. Очень толковый. 47 страниц, 35 пунктов, и ничего не забыто, но все аргументировано документами и фактами. Именно автору наказа доверили коллеги выступать все пять раз, когда слово предоставлялось депутатам от башкир, и он выступал, требуя отмены монополий, юридического оформления прав промышленников, конкретизации отношений башкир с русским дворянством и даже, трудно поверить, облегчения условий труда русских крепостных. То есть того, что считала актуальной башкирская элита и за что она потом билась. К слову сказать, билась, по ходу дела (понятно, что случайно) сжигая "неправильные" заводы как бы не круче пугачевцев, до суглинка, – так, что потом их и восстанавливать-то не стали.
И вот теперь самое время задаться вопросом: а за что, собственно, бился Салават? За народ? Нет. До конца, осознанно за ним пошла только часть народа. А кто-то против. А кто-то бегал туда-сюда. Даже Юлай, судя по материалам следствия, пошел к Пугачеву "не хотя быть низше сына" плюс поддавшись уговорам Кинзи, имевшего на него огромное влияние. За "угнетенных"? Тоже не получается. Русские села он жег только так, и крепостные работяги защищали от него свои заводы, как от чумы. Своему клану? Опять не-а. Шайтан-Кудей никаких оснований для обид на власть не имел, был ими, в общем, обласкан, а проблемы с Твердышовыми можно было куда надежнее решить, верно послужив Матушке… За веру? Не похоже. Во всех его воззваниях – ни одного призыва к "священной войне", ни одной ссылки на "Воззвание Батырши", которое он, конечно, читал. За самостийность, за титул хана? Ни в коем случае. Этого ему не шили даже на следствии. За "настоящего государя"? Не верю. Даже если допустить, что сам он по молодости жулика распознать не мог, так Юлай-то, бывавший и в столице, и в Европе, видывал начальство всех рангов и не мог не понимать, что к чему. Может быть, пацана (19 лет все-таки 19 лет, хотя уже и женатый, и с детьми), ласково принятого "государем" и назначенного аж "бригадиром", просто понесло? Не исключено. Тем более что возраст объясняет и неумение (нежелание?) лавировать: ему сам Потемкин предлагал сдать Пугачева в обмен на полное прощение, а он отказался. Но опять-таки опытный папа мог бы одернуть. А не одернул. Непонятно. Но будет понятнее, если вспомнить проигранный суд. Вот Исмагил с Туктамышем, разбираясь в законах и денег на адвокатов не пожалев, своего добились и даже уступив земли, получили от этого прямую выгоду. А шайтан-кудейцы, живущие по старинке, просто-напросто ударили по рукам, не проверив документы, и пролетели. Обидно, ага. Тут уж неважно, истинный царь или нет, главное, что свой.
Короче говоря, если уж по совести, то в башкирских землях Пугачевщина спровоцировала гражданскую войну. Не классовую, ибо и элита, и низы были по обе стороны баррикад, не племенную, а, скажем так, "мировоззренческую". Отбросив "болото", которое везде колеблется и выжидает, и говоря лишь об активных лидерах, приходится признать: лоб в лоб столкнулись два понимания жизни, державное и ордынское, два осмысления себя в этой жизни. Тасимов, Балтачев и другие – "государственники", умевшие смотреть дальше границы родового стойбища, Кинзя и Юлай (про пацана Салавата говорить вряд ли стоит) – "индейцы", желавшие затормозить ход времени и навсегда остаться в уютном, но безвозвратно уходившем прошлом. Что, мерси Аллаху, не под силу никому…
Глава XV. ВОЛКОГОЛОВЫЕ (10)
Особенности национального ego
Подводя итоги всему, что мы уже знаем: основная проблема России в отношениях с башкирами заключалась в перпендикулярности мироощущений. Добровольно войдя в подданство "белому царю" на основе жалованных грамот Грозного, башкиры исходили из того, что договоры должны выполняться. Или, если возникает настоятельная необходимость их пересмотреть, пересматриваться совместно, а потом опять-таки исполняться. Они, в общем, не возражали даже против ограничений и ущемлений, но при условии, что ограничивают и ущемляют по закону, а не по желанию левой пятки даже не царя, с которым заключен договор, а мелкого местного самодура. Власть падишаха? Замечательно. Но пусть не позволяет холуям нарушать свои, падишахские клятвы. Заводы? Раз без них нельзя, пускай. Но по-честному, с договором, отчислением части прибыли и без мошенничества. Города? Не очень хорошо, угодий все-таки жалко, но тоже можно уладить. Только не ломая с ходу, без предупреждения родовые поселки, не ровняя с землей святые места и кладбища, как поступили с родовым гнездом Кильмяк-Абыза в 1735-м, не оставив ему иного выхода, кроме как воевать. И если уж мы, башкиры, честно служим и честно сдаем ясак, Аллаха ради, не воруйте наше жалованье и не отбирайте коней сверх оговоренного, потому что вы ведь тоже защищаете свое, разве нет?
По сути, трагичность ситуации заключалась в том, что Россия, развиваясь, переставала нуждаться в "договорных" народах. Вернее, даже не в этом, а в том, что разрывала договоры явочным порядком, по мере возникновения целесообразности. А в результате, "договорные" народы зависали в своего рода невесомости, оказываясь (при наличии скольких угодно жалованных грамот) никем и ничем, докучливыми, мешающими "дикарями", с которыми разговор короток. Нечто вроде того, что случилось в США с "пятью культурными племенами" или с казаками (тут чуть иное, но, в данном случае, разница не очень существенна) в Речи Посполитой. С той лишь разницей, что чероки и их друзья по несчастью были культурны уже настолько, что оказать сопротивления не могли. А башкиры, как и казаки, – могли, и даже очень. Тем паче что вовсе обойтись без их службы, в свою очередь, не могла Империя, а охраняемая законом вотчина для башкир была примерно тем же, что и реестр для казака: гарантией социального статуса, соответствующего исполняемой службе, но статуса для всех, а не для избранных.