70. Из-за чего возникает скепсис по отношению к философии?
Столь много всего сказано, написано, продумано в философии, а жизнь не изменилась нисколько! Не изменился сущностно и человек. Не изменился и не преобразился. Значит ли это, что, как полагали некоторые, философия призвана изменить жизнь, а не только созерцать? Нет. Философия не изменяет жизнь, но она ее и не созерцает; нельзя практическое действие противопоставить созерцанию; по крайней мере, ни то ни другое не имеет отношения к философии. Философы не зрители и не участники, они просто философы. Настоящая философия удерживается на уровне удивления, не переходя в объяснения с соответствующими социальными деяниями. Неумение остаться на уровне удивления порождает скепсис по отношению к философии, который задним числом отравляет всю жизнь. Вот, наверное, почему философы все же самые счастливые из смертных.
71. Как философия говорит на разных языках?
Бытие не как категория рациональной метафизики, а как прецедент удивления является и предметом, и "началом", и "концом" философии, ее вечно непостижимым содержанием. Поэтому язык чистой философии – это язык самого бытия, которое вещает посредством идей (мыслей, образов и дальше уже – слов) о самом себе. Здесь чистый неотмирный наднациональный логос философии входит самым глубоким и основательным образом в самую толщь и глубь национального языка. И философия невольно попадает в капкан филологии. В русском языке имеется слово "Бытие", в английском – "Being", в немецком – "Sein", "Da-Sein". Есть ли нечто общее у этих слов, через вербальную несхожесть которых проходит самое главное? Но что должно пройти: Being, Бытие или Da-Sein? Насколько фатально для мысли столкновение с фонетической и графической фактурой слова? Насколько слова разных языков могут вместить и приютить мысль о бытии? Какой язык может удержать бытие в большей мере? Можно ли вообще переводить Being и Sein русским словом "бытие", и наоборот? Нужно ли глубже всмотреться в графический образ слова, вслушаться – в фонетический, вдуматься – в семантический, чтобы почувствовать почву и первооснову? А может быть, нужно совсем забыть о языке, чтобы дать простор мысли? Ведь дело не столько в различии между Бытием, Being или Da-Sein, сколько в том, что эти вербальные знаки способны репрезентировать чистую идею бытия, которая формирует все проявления конкретных вещей мира. Именно эти знаки, а не какие-то иные. И потому философское благочестие все же требует от нас склонить головы перед Being, Бытием и Da-Sein.
72. Что препятствует философии?
Философии всегда препятствуют излишние эстетизм, религиозность, одержимость научностью и утилитаризм здравого смысла. Все это мешает чистоте философского мировосприятия, портит философию.
73. Кто такие профессиональные философы?
Это люди со своими собственными сугубо личными и индивидуальными представлениями о философии.
74. Кто такие философы?
Это люди без всяких идей и представлений о философии, поскольку они сами есть представление и идея философии.
75. Что значит для философии чистота мысли?
Всякий естественный язык есть препятствие для мысли. Язык может быть грубым, грязным и фальшивым, тогда это сильное препятствие для мысли. Философия, которая стремится выразить кристально чистую, то есть истинную, мысль о бытии, является "санитаром языка". Она не только "гигиена духа", но и "очиститель языка". Однако вопреки позитивистам, считающим, что философия должна избавлять язык от "туманных" положений метафизики как ненаучных и бездоказательных, нужно сказать, что философия должна избавлять всякий язык от шлака, в какой бы стилистической огранке он ни представал: в научной, религиозной, художественной или обыденной. Наука не в меньшей мере нуждается в избавлении от дурных положений своей собственной, такой же туманной научной метафизики, как и религия, и идеалистическая философия. Истинное философское положение возможно на любой языковой территории; нельзя сказать, что научный язык более истинен, нежели религиозный или художественной, или наоборот. Главный философский критерий – чистота мысли, достигаемая лишь одним – предельной честностью. Честность мысли – вот условие ее чистоты. Поэтому философия должна стремиться не к логической чистоте, достигаемой верификацией и прочим, а к нравственной чистоте, достигаемой честной мыслью. Когда человек мыслит абсолютно честно, мысль его всегда найдет правильную форму, не важно, в каком стилистическом пространстве (это может быть и религиозный, и научный, и художественный текст). Плох не сам по себе научный или религиозный текст: плох текст лживый, сотворенный исходя не из чистых и честных намерений, а из предзаданности, создаваемой авторитетом какой-либо традиции (научной, религиозной, литературной). В этом смысле философия совершенно антитрадиционна, поскольку она – вне всяких традиций. Есть только одна традиция – традиция истины. И хранителем и выразителем ее является философия.
76. Что отличает современных философов?
Пожалуй, то, что отличает современных философов от их предшественников, слишком очевидно. Иногда это отличие столь радикально, что выглядит если и не как приговор философскому делу, то, по крайней мере, как глобальная смена парадигмы. Ни в коем случае нельзя игнорировать, не замечать или презирать смену философской тактики, которая сместилась в сторону комментирования, интерпретации, толкования. Экзегетов было всегда предостаточно (по крайней мере, гораздо больше, чем людей подлинно мыслящих). Важно понять, почему имеет место почти что всеобщий отказ от философской метафизики? Стал ли мир прагматичнее, умнее, экономичнее или даже глубже и ближе к истине или он стал глупее, пошлее, примитивнее? В любом случае, сегодня чисто метафизические исследования считаются если и не признаком умственной невменяемости, то, по крайней мере, неоправданной роскошью. В современном философском мире царит мелочная "политкорректность", заключающаяся в усмотрении опасности в философской привилегии на истину. Низвержение философии до прикладной, проясняющей и прочих совершенно несущественных функций может омрачить настроение неискушенных умов, исходящих из чистых истоков вопрошания, которое они вдруг обнаружили в себе. Несоответствие современной философской конъюнктуры своей исконной сути может породить разочарование и неуверенность и вызвать апатию, уже ставшую почти что повсеместной. Здесь нужно проявить философскую волю и заняться чистой (то есть совершенно непрагматичной, наивной и "несовременной") философией вопреки духу времени. Возможно, это и есть истинно философское дело сегодня – противостоять всяческому отрицанию философии.
77. Можно ли говорить, что сегодня отсутствует стремление к философскому вопрошанию?
Оно отсутствует не только сегодня, оно отсутствует всегда. Но каждое время характеризуется собственным отсутствием этого стремления. Сегодняшнее отсутствие, безусловно, имеет свои особенности. Понять это значит понять причины собственной никчемности, в которую всегда впадает человек, лишь в редкие минуты достигающий истинного бытия. Истинное бытие не недостижимо, оно труднодостижимо. В большинстве ситуаций и случаев человек живет, повинуясь психофизиологическим импульсам и социальным инстинктам. Но философия освобождает его от власти природы и общества, сталкивая с самим собой. Что сегодня не позволяет человеку посмотреть на себя философски? Трудно без дидактики дать однозначный ответ. К дидактике стремится все, даже самое недидактическое, то есть философское. Но ставя так вопрос, ставя его неотступно сегодня перед всеми (и перед философами, и перед нефилософами), мы спасаем человека от его собственного бездумья и безумия. Философия ничего не может предложить человеку, кроме самой себя. В этом ее абсолютная непрактичность (в отличие от науки и религии), но и безусловное преимущество: не предлагая человеку ничего конкретного, философия не предлагает ему и ничего утопичного, абсурдного, нелепого. Не получая ничего конкретного, в философии человек получает самого себя. Поэтому, отказываясь от философии, он отказывается от себя. А что может быть хуже для человека, чем потерять себя?
78. Есть ли у философии какая-то духовная и моральная миссия в наше время?
В каждую эпоху люди впадают в свой абсурд существования – не в тот высокий и трагический абсурд, который доступен лишь избранным тонким натурам, но в абсурд заедающей повседневной пошлости. Сегодня – коммерческий абсурд, опустошающий душу до неприличной наготы. Власть коммерческого сегодня настолько сильна, что это грустно и смешно одновременно. В коммерциализации жизни задействованы все – и власть, и народ; таков обоюдный процесс. Здесь они показывают себя самым нелицеприятным образом: подлость власти в том, что она задает исключительно коммерческие условия существования, а глупость людей в том, что они всерьез надеются коммерчески решить свои жизненные проблемы. Философия в силу исконного благородства и дара видеть бесценное в мире может раскрыть некоммерческую ценность бытия, показать и обосновать приоритетность неутилитарного смысла существования. Чистая сущность бытия, его прелесть и интрига, детскость и наивность – утопия, скажут современные прагматики. Но ситуация безвыходная: или мы идем в философию, или нам конец. Честным и порядочным людям существовать сейчас неприятно, поскольку бессмыслица социального мира усилена до неприличия всеобщей жаждой комфорта любой ценой. Сегодня неподлинное существование, в том числе и существование социального мира, может быть отчасти преодолено философией. И в этом ее главная духовная и моральная миссия.
79. Что значит философия как алиби бытия?
Тот уровень философии, который соприкасается с основами нашего существования, совершенно не имеет никакого отношения к истории философии, вообще к "профессиональной" философии. Это та философия, настоящая философия жизни, о которой нельзя сказать: я ею не занимаюсь. Сказать так – все равно что сказать: я не существую. Кто не занимается философией жизни, тот не существует. В философии человек получает осмысленное и ответственное бытие, то есть бытие, достойное человеческого, а не животного существования. Отказываясь от философии осмысленности и ответственности, человек отказывается от существования. Вот почему большинство людей просто не существуют: они отказываются не от "профессиональной" философии, но от осмысленности бытия, которую ставит перед ними честная философия жизни.
80. В чем предельный смысл философии?
В принципе, философствование – роскошь. Человек может еще и философствовать! Да кто же он тогда, этот человек?! Человек философствует – и этим почти все сказано. И какое это удивительное и загадочное дело – философствовать!
81. В чем состоит философское чудо?
Если желание философа сбывается и человек хотя бы на миг становится философом, то происходит чудо: мир действительно становится лучше. Благодаря философии он становится все лучше и лучше. Одномерное мышление видит "конец света", упадок, закат, кризис, не видя прелести мира, открывающейся чистому взору философии. Философ, глядя на мир, видит, как тот становится "лучшим из миров". И это происходит благодаря философии, ее особому видению мира. Благодаря философии мир становится все лучше и лучше, и так будет, пока мы не поймем, что живем не в "мире греха", не в мире социальных несовершенств и враждебной природы, а в лучшем из возможных миров.
Вопросы около философии
82. В чем действительное различие между людьми?
На самом деле разница между философами и не-философами гораздо значительнее, нежели разница между верующими и неверующими, учеными и неучеными и т. д. Это говорит о том, что у людей есть свойство, которое можно назвать метафизической потребностью, иногда переходящей в метафизическую страсть или находящей выход в метафизической апатии. Определить однозначно сущность этой потребности нельзя; ясно, что ее нельзя недооценивать. Метафизическая потребность возникает у человеческого существа, специфическое бытие которого заключается в наличии этой потребности и особого способа ее удовлетворения. Сама же потребность проистекает из вездесущего стремления понять, постичь, оправдать существование, найти его смысл, цель и ценность. Таково рациональное объяснение этого, по сути дела, глубоко иррационального импульса, связанного с "мета", то есть с тем, что по ту сторону видимого и понятного. Различные способы удовлетворения метафизической потребности отличают людей друг от друга более всего. Эта потребность может быть выражена сильнее или слабее, может быть осознанной или бессознательной, но она присутствует у всех людей, а не является свойством отдельных людей как их психическая или какая-то иная особенность. Различие между людьми зависит от того, как человек относится к этой своей потребности: считает ли он ее достойной, заслуживающей уважения и требующей, соответственно, культивации, или же он ее игнорирует, невнимательно к ней относится, презирает ее, не обращает на нее никакого внимания, стараясь жить так, как будто ее нет. Наиболее интересный критерий классификации "психологических типов", который как раз психологией никогда не принимался в расчет, отношение людей к метафизической потребности. В этом человеческие существа расходятся на бесконечное количество типов, сделав невозможной какую бы то ни было классификацию (что, по нашему мнению, и составляет главное дело психологии). Однако в культурной институализации есть формы, принятые для выражения этой потребности: с одной стороны – философия, с другой – искусство, религия, наука. Именно в этих формах метафизическая потребность находит свое удовлетворение. Самая малочисленная, но самая чистая форма ее удовлетворения – философия. Здесь наличествует высшая и предельная метафизическая чистота, лишенная всякой субъективности и эмпирики; по мере убывания чистоты – искусство, наука и религия. Ближе всего к философии – искусство, дальше всего – наука и религия. Адептов науки и религии гораздо больше, чем адептов философии. Как получилось все-таки, что есть наука и религия?! Почему одни видят одно, другие – другое (притом что все видят одно и то же)? В этом и заключено основное отличие, создающее непреходящий конфликт между истиной и мнением, между элитой и толпой, в конце концов – между "рабами" и "господами". Но только в философии критерий аристократизма и господства коренится исключительно в духовных качествах и не передается ни по какому наследству и ни по какой традиции.
83. Что кроется за вопросом о "начале" и "происхождении"?
Насколько он обоснован и серьезен? Почему всегда возникает такой вопрос? Не присущ ли вопрос о "начале" самой "безначальной" сущности человека? Мир был бы глупейшей и пошлейшей шуткой, если бы была верна хотя бы одна версия о его происхождении. Нужно заметить, что "вопрос о начале" не относится к разряду философских вопросов. Хорошо известно, что древняя авторитетная философская сентенция гласит: мир не создал никто из богов и людей, он – вечно сущий и именно в таком качестве представляет собой тайну, изумляющую человека своей очевидностью, простотой, безответностью и противоречивостью. Здесь исток философского удивления перед бытием, снимающего вопрос о его происхождении. А вопрос о происхождении – самый нефилософский вопрос, контрабандой проникший в философию из других (прежде всего, религиозных и научных) областей и занявший место главного вопроса. Поэтому так много не-философов в философии, порождающих кривотолки вокруг философии. В философии – "всякой твари по паре". Сказанное не значит, что найдется некто, кто сможет совершить "чистку" философских рядов, освободить философию от "исторического балласта" философии (это – дело санитаров истории философии, которые творят собственную картину философского бытия). Сама же философия есть метафизическая гигиена духа, и тот, кто стремится к истине, не должен обращать внимания ни на что, кроме истины.
84. И все-таки почему возникает вопрос о начале?
Просто ли здесь дело в любопытстве, любознательности, детской наивности или взрослой пытливости? Как понять, что философское вопрошание о смысле не тождественно научному вопросу о происхождении и религиозному – о творении. Оно далеко и от пошлого равнодушия обыденности к чему бы то ни было. Как далеко философское удивление от всего этого! От всего "слишком" человеческого, которое не есть "только человеческое".
85. Почему судьба человека никогда еще не подпадала под вопрос?
Всегда есть засада и преграда на пути постановки философского вопроса о всеобщей судьбе человека. С одной стороны, мешает общий безликий вопрос об истории, в рамках которого и решается вопрос о человеке. Вопрос о человеке здесь означает вопрос об историческом человеке, о человеке в истории. Это вопрос науки, религии и культуры, но не философии. Здесь есть некая презумпция исторического существования человека: раз человек уже существует в истории, значит, последняя имеет априорный (хотя и неявный) смысл, гарантирующий смысловое алиби и коллективному, и индивидуальному бытию человека. Кроме обезличивающего человека исторического бытия, слишком масштабно и панорамно смотрящего на человека и тем самым уничтожающего всякий его личный смысл, еще одним препятствием для постановки философского вопроса о загадочной судьбе человека является мелкий и незначительный психологический взгляд на человека. Он настолько мелок и незначителен, настолько не важен и не существенен, что в нем человек просто-напросто испаряется, растворяется в "аффектах", "реакциях" и "мотивах", так что и следа не остается от какой-либо целостности, всеобщности, человечности. Так, с одной стороны, история, с другой – психология, создавая совершенно неверную оптику в оценке реальных масштабов "глубин" и "высот" человека, создают тотально нефилософскую модель человека в качестве всеобщей и общеобязательной. Обыденный человек, то есть исторический и психологический человек, хватается за микро– и макромиры, где разворачивает свое бытие уже человек природный, он же социальный (или общественный). Здесь вместе с истиной исчезает и проблемность, создаваемая философией, от которой пытается избавиться заурядный человек. История и психология в этом смысле не менее значительны, чем наука и религия. Будет правильно сказать, что история и психология – это те методы науки и религии для создания ложных образов человека, живущего в неистинном мире.
86. Чем создается неистинный мир?
Неистинный мир создается совокупными усилиями Истории и Психологии: История и Психология, с их формальными методами, заполняются содержимым Науки и Религии, а Наука и Религия соотносятся со своими референтами – Природой и Обществом. Человек так привык к нечеловеческому, что уже не только не понимает, но и не замечает самого себя. В конце концов, мы должны понять и привыкнуть к тому, что истина есть, но мы живем в неистинном мире. Неистинный мир, в котором мы живем, – такая же банальность, как восход и заход солнца. Этот всепоглощающий неистинный мир окончательно отбил какое бы то ни было живое стремление к истине. Отсюда все наши беды, но в этом и наше счастье, поскольку сохраняется надежда на истину.