* * *
Миссионер. Высокий худой человек с болтающимися, как на шарнирах, руками и ногами, широкоскулый, с впалыми щеками; прекрасные большие глаза посажены глубоко, губы полные и чувственные; волосы изрядно длинные. Лицо поражает мертвенной бледностью, но взгляд обжигает сдерживаемым жаром. Руки крупные, довольно красивой формы, с длинными пальцами, а светлую от природы кожу насквозь прокалило тихоокеанское солнце.
Миссис В., жена его, - миниатюрная женщина с замысловатой прической и выпуклыми голубыми глазами за стеклами пенсне в золотой оправе; в длинном лице проглядывает что-то овечье, но она кажется отнюдь не глупой, а скорее крайне настороженной. Движения по-птичьи быстрые. Но заметнее всего голос: высокий, металлический и без модуляций; он режет ухо своей жесткой монотонностью, действуя на нервы не хуже пневматического сверла. Она неизменно одевается в черное, на шее тонкая золотая цепочка с маленьким крестиком. Родом она из Новой Англии.
Миссис В. рассказала мне, что муж ее не только миссионер, но и врач, а поскольку вверенный ему участок, Гилбертовы острова, разбросаны в море, ему частенько приходится совершать дальние путешествия на каноэ. Море нередко штормит, так что это небезопасно. Во время его отсутствия она остается в миссии и ведет все дела. Она рассуждала о порочности туземцев голосом, заглушить который не было никакой возможности, он так и звенел от неистового отвращения набожной христианки; их свадебные обряды, утверждала она, настолько непристойны, что не поддаются никакому описанию. Когда они с мужем впервые приехали на эти острова, во всех деревушках, по ее словам, нельзя было отыскать ни единой "неиспорченной" девушки. Особенно злобствовала она по поводу плясок.
* * *
Мисс Томпсон. Пухлая и, несмотря на грубые черты, миловидная женщина не старше двадцати семи лет; носила белое платье, большую белую шляпу и высокие белые ботинки, из которых выпирали икры в белых хлопчатобумажных чулках. Уехав после облавы из Ивелеи, она направлялась в Апию, где рассчитывала устроиться в баре при какой-нибудь гостинице. Ее привел в наш дом квартирмейстер, маленький, весь сморщенный, неописуемо чумазый человечек.
* * *
Меблированные комнаты. Сдавались в двухэтажном каркасном доме с верандами на обоих этажах, расположенном на Брод-роуд, фасадом к морю, в пяти минутах ходьбы от причала. Внизу лавка, где продают консервы: свиную и говяжью тушенку с бобами, а также мясной фарш, консервированную спаржу, персики и абрикосы; есть и бумажная мануфактура: юбочки лава-лава, шляпы, плащи и тому подобное. Хозяйствует в лавке метис с женой-туземкой, окруженной стайкой маленьких коричневых ребятишек. Мебели в комнатах почти нет, только убогая железная кровать под рваным противомоскитным пологом, шаткий стул и умывальник. По рифленой железной крыше барабанит ливень. Еды здесь не подают.
На основе этих трех заметок я написал рассказ "Дождь".
* * *
Рыжий. Служил матросом в американском флоте, а, приехав в Паго-Паго, заплатил изрядную сумму, чтобы его списали на берег. Он был по профессии мясником, но за те три года, что он прожил в Паго, своим ремеслом почти не занимался. Типичный белый бродяга, живущий в Океании и перебивающийся случайными заработками. Ему было, наверное, лет двадцать шесть, среднего роста, стройный, с правильным, но угрюмым лицом, маленькими рыжими усиками, трехдневной щетиной и густой шапкой кудрявых рыжих волос. Он ходил в майке-безрукавке и грязных армейских брюках. Когда хозяин местной столовой заболел, Рыжий взялся вести дело за одни только харчи. Твердил, что вернется в Штаты и устроится там на работу, но было ясно, что он не решится уехать с острова. Обиняками пытался узнать, можно ли найти место в Алии. Столовая располагалась в маленьком одноэтажном зеленом домике на окраине Паго-Паго, среди кокосовых пальм, хлебных и манговых деревьев, почти у кромки густых диких зарослей. Это была небольшая комната с баром и двумя столиками под красными скатертями; спиртного там не подавали, потому что в Паго-Паго сухой закон. За стойкой бара на полках пылилось несколько банок говяжьей тушенки, консервированных абрикосов и томатного супа. За стеной находилась грязная тесная спальня, а позади дома, на воздухе, под навесом веранды, стояла печь, на которой Рыжий стряпал, и грубо сколоченный не-струганный кухонный стол, служивший кладовкой, буфетом и, если нужно, сундуком. Яйца там подавали только после прибытия парохода с товарами; в другое же время не бывало ничего, кроме неизменных рубленых котлет и кофе. К обеду Рыжий варил суп из костей, с которых предварительно снимал мясо на котлеты. Посещали столовую немногочисленные путешественники, останавливавшиеся в Паго-Паго по дороге в Австралию, несколько матросов с американской военно-морской базы и кое-кто из туземцев. Болтливостью Рыжий не отличался, разговорить его бывало нелегко. Когда его угощали сигаретами или сигарами, он хмуро отказывался. В конце концов, немного оттаяв, он заводил речь о женщинах, об острове; горько сетовал на здешнее житье - губит, мол, оно человека, он становится ни на что не годным, а потом показывал свою коллекцию непристойных открыток.
* * *
"Мануа". Шхуна водоизмещением в семьдесят тонн, оснащенная еще и керосиновым двигателем; если нет встречного ветра, она делает четыре-пять узлов в час; судно неопрятное и потрепанное, некогда белое, а теперь грязное, закопченное и облезлое. Предназначалась шхуна для мелководья, качает ее жутко. "В один прекрасный день, - сказал мне капитан, - она перевернется, и мы все пойдем на дно". Кают-компания, размером примерно два на полтора метра, служит пассажирам и столовой, и спальней, а помощник капитана делает там свои расчеты. Ночью ее освещает керосиновая лампа.
Команда состоит из капитана, помощника, механика с помощником, кока-китайца и полдюжины канаков. Судно отчаянно воняет керосином, на котором работает двигатель. Канаки одеты в одни только синие бумажные штаны; кок ходит в грязной обтерханной белой куртке и таких же брюках. Капитан носит синюю фланелевую рубаху с открытым воротом, старую серую фетровую шляпу и очень ветхие синие серже-вые брюки. Механик одет, как все механики в мире: видавшая виды твидовая кепка, старые темные штаны, застиранная серая фланелевая рубаха, и все это покрыто сажей и грязью.
На борту есть три крошечных каюты, в каждой по две койки; там почти негде встать и при закрытой двери совершенно темно. У капитана каюта побольше, с одной койкой и иллюминатором. Она просторнее, и в ней больше воздуха. Пассажиры-туземцы в юбочках из травы сгрудились на корме и на носу; у каждого сплетенная из листьев кокосовой пальмы корзина с провизией и завязанные в большой цветной носовой платок пожитки.
Из Паго-Паго мы отчалили около половины пятого. Несколько туземцев пришли проводить друзей, и немало слез было пролито как отъезжавшими, так и теми, кто остался на берегу. Шхуна шла вдоль побережья на двигателе, ее сильно качало, но тут подул попутный ветер, мы подняли паруса, и качка уменьшилась. Волн не было, но океан равномерно и тягуче вздымался.
В половине шестого кок подал ужин: суп, сваренный неизвестно из чего, крепко приправленные чесноком фрикадельки с картошкой, на сладкое консервированные абрикосы. Потом чай со сгущенным молоком. За нашим столом сидели: врач-шотландец с женою, они ехали в Алию, где его ждала работа в больнице, миссионер, лавочник-австралиец, направлявшийся в Апию закупать товар в магазине Бернса Филина, и мы с Джеральдом. После ужина мы вышли на палубу. Быстро опустилась ночь, и качка уменьшилась. Земля неясной массой темнела на фоне неба. Ярко сиял Южный Крест. Через недолгое время к нам подошли три-четыре матроса и сели покурить. У одного в руках было банджо, у другого гавайская гитара и гармоника. Они принялись наигрывать и петь, хлопая в ладоши в такт пению. Двое вскочили и пустились в пляс. Танец был странный, варварский, что-то дикое, первобытное чудилось в нем - в быстрых движениях рук и ног, в непривычных извивах тел; пляска была чувственная, даже сексуальная, но без вожделения, скорее, по-звериному наивная, непонятная, но без таинственности, короче говоря, безыскусная, почти детская.
Удивительно было плыть по безмолвному морю под звездным, источающим желание небом, под музыку, пение и пляски канаков. Наконец, утомившись, они растянулись на палубе и заснули; все стихло.
* * *
Шкипер. Это пухлый, без единого острого угла человечек, с круглым, как полная луна, лицом, красным и чисто выбритым, с толстой пуговицей вместо носа, белоснежными зубами, коротко стриженными светлыми волосами, с толстыми куцыми ручками и ножками. Пальцы у него тоже пухлые, с ямочками на суставах. Глаза круглые, голубые, носит очки в золотой оправе. Не лишен обаяния. Слова не скажет без богохульства, но делает это очень добродушно. Славный малый. Он американец, лет, наверное, тридцати, и всю жизнь проплавал в Тихом океане. Начинал первым помощником, а потом стал капитаном на пассажирских судах, ходивших вдоль берегов Калифорнии, но его корабль затонул. А с ним и капитанский аттестат - вот и пришлось ему опуститься до командования этой грязной посудиной. Но он и тут не утратил веселого нрава. Легко относится к жизни, любит виски и девушек-само-анок, очень живо и забавно рассказывает, каким пользуется у них успехом.
* * *
Помощник капитана. Служит в Сан-Франциско в фирме, фрахтующей суда. Низенький жилистый человек, еще очень молодой, родом из Портленда, штат Орегон. У него бритая голова, большие карие глаза и забавная физиономия. Кажется, он весь на пружинах, неизменно возбужден и весел, крепко закладывает за воротник; по утрам, после выпитого накануне, вял и сонлив. "Фу ты, черт, ну и набрался я вчера, - говорит он. - Больше ни за что. Все, с сегодняшнего дня завязываю". Но к полудню приходит в себя, голова уже трещит не так сильно, и, пропустив стаканчик, он снова беспечен и весел.
* * *
Апия. Городок беспорядочно разбросал вдоль берега, среди кокосовых пальм, свои каркасные домишки с красными крышами из рифленого железа. Бросается в глаза католический собор, весь белый, не лишенный величественности; рядом с ним протестантские церковки выглядят жалкими молельнями. И едва ли можно назвать гаванью прикрытый с моря рифами рейд. Кораблей здесь мало: несколько катеров, считанные вельботы, одно-два моторных судна, да еще лодчонки туземцев.
* * *
Гостиница "Центральная". Трехэтажное каркасное здание, со всех сторон окруженное верандами; сбоку выгул, на котором пасется серый пони, а позади гостиницы два дворика: в одном стоит низенький домик для слуг-китайцев, в другом - конюшни и место для стоянки двуколок и колясок, на которых приезжают постояльцы из других уголков острова. Главное помещение в гостинице - бар, поделенный на две части: длинную, с низким потолком столовую и маленький зал с круглым столом и плетеными стульями. На втором этаже на улицу выходит более просторная веранда, уставленная массивными стульями. Номера располагаются по обе стороны главного коридора, в конце которого две крохотные душевые кабинки.
* * *
Владелец гостиницы. Он родом из Ньюкасла, по профессии зубной врач. Низкого роста, не толст, но и не худ, с черными, редеющими на макушке волосами, в которых пробивается седина; маленькие неопрятные усики, маленький красный нос, лицо густо багровое - отчасти по причине загара, отчасти из-за пристрастия его обладателя к крепким напиткам. Носит белые парусиновые брюки и черный галстук. Легко возбуждается, чуть не каждый день бывает навеселе, обожает рассказывать местные сплетни. Ему уже пятьдесят, но он то и дело с важностью сообщает, что в феврале отправится на фронт; можно, однако, не сомневаться, что в феврале речь пойдет уже о марте. Он подолгу болтает с постояльцами или суетится за стойкой бара, и тогда его без труда можно уговорить выпить стаканчик за компанию. Ему в разное время принадлежало несколько гостиниц в Сиднее, и он в любую минуту готов купить или продать что угодно: гостиницу, лошадь, автомобиль или походную кровать. На словах он очень воинствен и любит рассказывать, как расквасил нос тому и этому. Из стычек, по его словам, неизменно выходит победителем. В гостинице он только считается главным, но все дела вершит его жена, высокая сухопарая женщина сорока пяти лет с величественной осанкой и непреклонным видом; у нее крупные черты лица и сурово сжатые губы. Хозяин ее жутко боится, по дому ходят слухи о семейных ссорах, в которых она, дабы удержать его в покорности, пускает в ход не только острый язык, но кулаки и ноги. Рассказывали, что после ночных кутежей она, бывает, по целым дням не выпускает его с крохотной верандочки, и в таких случаях, не решаясь покинуть узилище, он пускается в жалостные беседы с идущими внизу прохожими.
* * *
Банановые листья. Есть в их растрепанности своеобразная красота - они похожи на прелестную женщину в лохмотьях.
* * *
Игривая элегантность пальм.
* * *
Кокосовые пальмы спускались к самой воде хоть и не строем, но все же в определенном порядке. В них было что-то, напоминающее чинный танец старых дев, пожилых, но легкомысленных, с жеманной грацией застывших в вычурных позах.
* * *
Управляющий островом. Живет сейчас в Апии, потому что жена его ждет ребенка. Жена - крупная неопрятная женщина в свободных одеждах, своим обликом напоминающая обитательниц Ноттинг-Хилл-Гейт и Уэст-Кенсинггон. У нее томные движения и жеманно замедленная речь. Она не красива, даже не миловидна, но у нее приятное открытое лицо. Ее муж высок ростом, за долгие годы его небольшое худое лицо загорело подтропическим солнцем дочерна. Маленькие усики едва прикрывают безвольный рот. Он глупо хохочет, обнажая длинные желтые зубы. Начинал он студентом-медиком и очень гордится своими медицинскими познаниями. Любит пошлые шутки, особенно розыгрыши, обожает вышучивать других. К белым, живущим в Апии, испытывает крайнее презрение. Судя по всему, островом он управляет умело, но чрезмерно придирчив к соблюдению пустых формальностей. Ко всему подходят с мерилом ученика частной школы. Туземцев считает своевольными неразумными детьми, только недавно превратившимися в людей, которых надо не обижая, но твердо учить уму-разуму. Похваляется тем, что у него на острове образцовый порядок. Есть в нем что-то от старой девы. Он мечтает о том времени, когда сможет уйти на пенсию и жить на унылой лондонской улице, которую наверняка считает своею настоящей родиной. Невероятно самонадеян.
* * *
Выйдя из "Центральной" и свернув налево, идешь мимо лавок, большей частью их держат метисы; за ними высится здание "Немецкой фирмы": так здесь называют конторы и главное управление большой германской компании, которая едва ли не монополизировала всю торговлю в Океании; дальше стоят небольшие симпатичные одноэтажные домики живущих здесь европейцев, а еще дальше раскинулась в беспорядке деревня туземцев. Если от гостиницы повернуть направо, тоже сначала потянутся магазины, потом здания правительственных учреждений, английский клуб, а затем попадаешь в еще одну туземную деревушку. В дальней от моря части Апии расположены лавки и каркасные домики, в которых живут китайцы и метисы, а еще дальше жмутся друг к другу хижины туземцев. Повсюду растут кокосовые пальмы, манго, там и сям деревья, сплошь покрытые гроздьями цветов.
* * *
Л. В Лондоне он торговал недвижимостью и на Самоа первоначально приехал поправить здоровье. Это маленький худой человек с длинным лицом, узким безвольным подбородком, большим хрящеватым носом и добрыми темно-карими глазами. Он женат на метиске, у них маленький сынишка, но она живет у родителей, а он в гостинице. Вид у него плутоватый и хитрый, во всяком случае, он не производит впечатление человека честного и щепетильного; тем не менее, очень хочет слыть славным парнем и прямо-таки искрится напускной веселостью. Умом не обделен. Сильно пьет и три-четыре раза в неделю напивается в стельку, зачастую еще днем. Тогда становится угрюм и мстителен, задирается и рвется в драку. Потом валяется в полном отупении где попало, а когда приходится встать, ковыляет на полусогнутых ногах.
* * *
Гарднер - американский немец, сменивший свою прежнюю фамилию Кертнер; это тучный лысый гигант, неизменно в белоснежных парусиновых брюках; у него круглое чисто выбритое лицо и кроткие глаза за очками в золотой оправе. Большой притворщик. Он приехал сюда открыть филиал сан-францисской торговой фирмы, намеренной в обмен на копру продавать все, что пользуется спросом на острове: ситцы, приборы и станки. Много пьет и, хотя ему пятьдесят, всегда готов ночь напролет кутить с "ребятами", однако никогда сильно не напивается. Весел и приветлив, но очень практичен; ничто не должно идти во вред делу, и свой компанейский характер он тоже использует на полную катушку. Играя с молодежью в карты, он постепенно выуживает у них все деньги.
* * *
Доктор Т. А. Шотландец, судя по выговору, из Абердина; работал врачом в Новой Зеландии, а когда началась война, его послали во Францию хирургом. Из армии уволен по состоянию здоровья и отправлен сюда на "легкую работу". Он худощав, у него изможденное лицо и редеющие короткие рыжие волосы. Говорит очень низким тихим голосом с шотландским акцентом. Аккуратный до педантизма человечек.
* * *
Шарп. Судовой механик, прежде служил в американском флоте. Женат на метиске из Апии, у них двое детей. Долговязый, тощий, с жилистой шеей, маленьким личиком и крючковатым носом; сильно смахивает на птицу, причем хищную. Ходит в синем комбинезоне и синей фуфайке без рукавов; руки у него сплошь покрыты татуировкой: там и флаги, и голые женщины, и инициалы. На босых ногах парусиновые пляжные тапки, некогда белые, а теперь совершенно черные, а на голове неизменно - ив доме, и на улице - бесформенная черная кепка.
* * *
Английский клуб. Это непритязательный каркасный домик, фасадом выходящий на море; в одном крыле расположена бильярдная, позади которой находится небольшой бар, в другом - гостиная, обставленная плетеными стульями, а наверху комната, где хранятся старые газеты и журналы. Ходят в клуб только затем, чтобы выпить и сыграть в карты или в бильярд.