* * *
Предводительница племени. Живет в трехэтажном каркасном доме примерно в двадцати километрах от Папеэте. Она вдова вождя, получившего орден Почетного легиона в те времена, когда протекторат Франции сменился оккупацией острова; на стенах гостиной, обставленной дешевой французской мебелью, висят документы той поры, фотографии разнообразных знаменитых политиков с их дарственными надписями и обычные групповые свадебные снимки темнокожей родни и гостей. В спальнях негде повернуться из-за огромных кроватей. Вдова вождя - большая тучная седовласая женщина; один глаз у нее закрыт, но нет-нет да откроется и тогда сверлит вас загадочным взглядом. Она носит очки, потертый черный капот и, удобно расположившись на полу, курит местные сигареты.
Вдова мне рассказала, что в доме неподалеку есть картины Гогена, и когда я выразил желание их посмотреть, кликнула мальчика, чтобы тот меня проводил. Проехав километра три по дороге, мы свернули на топкую, заросшую травой тропу и наконец добрались до очень убогого каркасного домишки, серого и ветхого. Никакой мебели, кроме нескольких циновок, в доме не было; на веранде копошилась орава чумазых ребятишек. Там же лежал молодой человек и курил сигареты, рядом праздно сидела молодая женщина. Вышел приветливо улыбающийся хозяин дома, смуглый туземец с приплюснутым носом, и заговорил с нами. Пригласил в дом, и мне сразу же бросилась в глаза расписанная Гогеном дверь. По словам хозяина, больной Гоген некоторое время пролежал в этом доме, и за ним ухаживали родители теперешнего владельца, которому тогда было десять лет. Художник был доволен уходом и, выздоровев, пожелал оставить по себе память. В одной из двух комнат домика имелось три двери, в каждой верхняя, разделенная надвое филенка была застеклена, и он на всех стеклах нарисовал картины. Две из них расцарапали дети; на одной краски почти не осталось, лишь в углу смутно угадывалась голова, на второй же виднелись очертания женского торса, с грацией и страстью откинувшегося назад. Третья сохранилась прилично, но было совершенно ясно, что через несколько лет она будет точно в таком же состоянии, что и две первые росписи. К картинам как таковым хозяин не испытывал ни малейшего интереса, они лишь напоминали о покойном госте, и когда я ему заметил, что две последние еще можно сохранить, он дал понять, что не прочь продать третью.
- Но тогда мне придется купить новую дверь, - сказал он.
- Сколько же она стоит? - спросил я.
- Сто франков,
- Ладно, - сказал я, - даю вам двести.
Лучше взять картину сразу, пока он не передумал, мелькнуло у меня в голове; мы принесли из нашей машины инструменты, отвинтили шурупы на петлях и унесли дверь. Вернувшись в дом предводительницы племени, отпилили нижнюю филенку, чтобы легче было везти картину на стекле, и так переправили ее в Папеэте.
* * *
На маленьком открытом суденышке, забитом туземцами и китайцами, я отправился на Муреа. Капитаном был светловолосый краснолицый туземец с голубыми глазами, высокий и плотный; он немного говорил по-английски, возможно, отцом его был английский моряк. Как только лодка вышла за рифовую гряду, стало ясно, что путешествие будет не из легких. Высокие волны хлестали через борт, вымочив нас насквозь. Лодку качало и швыряло с боку на бок. Внезапно налетали порывы шквалистого ветра, обрушивая на нас потоки ливня. Волны были, казалось, величиной с гору. Лодка то взлетала вверх, то проваливалась вниз, сердце возбужденно (а у меня и испуганно) трепетало. И все это время на палубе сидела старуха-туземка и безостановочно курила большие местные сигареты. Маленького китайчонка то и дело отчаянно рвало. С большим облегчением мы увидели приближающийся Муреа, скоро стали видны кокосовые пальмы на берегу, и мы наконец вошли в лагуну. Дождь по-прежнему лил как из ведра. Все промокли до нитки. Мы пересели в присланный за нами вельбот, а по мелководью пришлось идти вброд. Потом еще километров шесть мы брели по расквашенной дороге, через ручьи и речушки, а дождь лил не переставая, покуда мы не добрались до дома, где нас ждали и где нам предстояло остановиться. Сняв одежду, мы облачились в парео.
Это был маленький каркасный домик, веранда и две комнаты, в каждой стояла гигантская кровать. В задней части дома находилась кухня. Домик принадлежал выходцу из Новой Зеландии, который был тогда в отъезде; он жил в нем с туземкой. Перед домом был небольшой садик, там цвели гардении "Флориды", гибискус и олеандры. Сбоку дома бежал быстрый ручей, в его русле был вырыт маленький водоем, служивший ванной. Чистая вода сверкала на солнце.
Возле лесенки на веранду стояла большая жестяная банка с водой, а рядом тазик, чтобы ополаскивать ноги перед тем, как войти в дом.
* * *
Муреа. Жилища туземцев здесь продолговатые, небрежно крытые большими пальмовыми листьями, стены из плотно пригнанных друг к другу стволов бамбука, пропускающих свет и воздух. Окон нет, но обыкновенно две или три двери. Во многих хижинах стоит железная кровать и почти в каждой швейная машинка.
Молитвенный дом построен также, только он очень большой, и все садятся на пол. Ведомый слепою девочкой, я пришел на спевку хора, и они час за часом распевали длинные псалмы. Голоса у них были громкие и вблизи резкие, но когда они доносились издалека, в мягкой ночной тиши пение это звучало дивно и поражало красотою.
* * *
Ловля рыбы копьем. Некоторое время я шел по дороге, а потом, привлеченный голосами и смехом, свернул в болотистые камыши выше человеческого роста, брел, проваливаясь по пояс в грязную воду, и внезапно вышел на берег маленькой быстрой речки. Там стояло с десяток мужчин и женщин, одетых лишь в парео, с длинными копьями в руках, а на земле лежали груды больших серебристых рыб, залитых кровью от нанесенных копьем смертельных ран. Какое-то время я ждал, вдруг послышался предупреждающий клич, все напряглись с копьями наперевес; неожиданно целая стая рыб ринулась по течению к морю. Раздались возбужденные крики, стук копий, плеск воды, и добычу, дюжину крупных рыбин, вытащили на берег. Рыбы извивались, прыгали и били хвостами по земле.
* * *
На рифовой гряде. Вода здесь самых разных оттенков, от густо-синего до бледного изумрудно-зеленого. Гряда широкая, из кораллов всевозможной окраски. По рифам можно ходить; удивительно: совсем близко пенятся огромные буруны и волнуется открытое море, а за рифовой грядой расстилается безмятежная, как в пруду, гладь лагуны. Среди кораллов водятся разные причудливые создания: рыбы ярких расцветок, липа-рисы, трепанги, морские ежи и какие-то розоватые извивающиеся твари.
* * *
Сети. Когда забрасывают большой невод, на берег высыпает вся деревня; хозяева невода гребут на каноэ, а один-двое прыгают в воду; женщины, мальчики и мужчины, выстроившись цепью, с двух концов тянут за веревку. Остальные сидят на берегу и с большим интересом наблюдают. Постепенно сеть подтаскивают ближе, какой-нибудь мальчишка выхватывает серебристую рыбину, сует ее под свое парео, и невод вытаскивают на берег. В песке вырывают яму, туда ссыпают всю рыбу. Затем каждый из помогавших получает свою долю улова.
* * *
Христианство. На один из островов прибыл на флагманском судне французский адмирал, в его честь туземная королева устроила официальный обед. Она предложила посадить его по правую руку от себя, но жена миссионера настояла, чтобы он сел справа от нее. Как жена представителя Христа на земле она почиталась выше королевы. Миссионер поддержал жену. Когда туземцы запротестовали, супруги разъярились и стали грозить страшными карами, если миссии будет нанесено такое оскорбление, и перепуганные туземцы в конце концов уступили. Миссионеры умели добиваться своего.
* * *
Тетиароа. Мы отправились туда на маленьком катере с бензиновым двигателем. Отчалили в час ночи, с тем чтобы прибыть к месту назначения на рассвете, когда море обыкновенно спокойнее всего и пройти рифовую гряду легче, чем днем. Стояла дивная безмолвная ночь. Воздух был душист и сладок. В воде между рифами отражались звезды. Ни дуновения. Мы расстелили на палубе подстилку и удобно улеглись. За рифами, как всегда, тяжко вздымался Тихий океан. На рассвете мы все еще шли в открытом море и вдруг в нескольких милях от катера заметили остров - низенькую цепочку кокосовых пальм. Когда катер подошел к рифам, мы пересели в шлюпку. Владельца катера звали Леви. Он утверждал, что родился в Париже, но по-французски говорил с сильным акцентом, напомнившим мне выговор алжирских евреев. Катер стал на якорь возле гряды, а мы, сидевшие в шлюпке, пошли на веслах к проходу среди рифов. На самом деле это не проход, а всего лишь небольшая впадина в гряде, и когда накатывает волна, то на ее гребне, хоть и с трудом, едва не царапая днищем рифы, лодка может проскочить за барьер. Грести там невозможно из-за густо разросшихся кораллов, поэтому туземцы спускаются за борт и по пояс в воде ведут лодку по узкому извилистому проходу к берегу. Белый прибрежный песок усеян обломками кораллов и скорлупой бесчисленных ракообразных; дальше высятся кокосовые пальмы, а уж за ними виднеется, наконец, с полдюжины хижин, составляющих здешнее крошечное поселение. Одна из хижин принадлежит вождю; две отведены под копру, еще одна для рабочего люда; а две уютного вида плетенные из травы хижины предназначены для владельца острова - одна служит гостиной, а другая спальней. Хижины стоят в роще старых гигантских деревьев, дающих тень и прохладу. Выгрузив свои припасы и постельные принадлежности, мы взялись устраиваться на новом месте. Нас тут же окружили полчища москитов, такого количества я не видывал нигде; стоило присесть на минуту, как они роем на нас набрасывались. Мы затянули веранду хижины противомоскитной сеткой, под нею поставили стол и пару стульев. Но москиты исхитрялись пролезать под сетку, и только когда перехлопаешь штук двадцать, можно рассчитывать на относительный покой и отдых. Сбоку хижины был сделан небольшой навес, под ним располагалась кухня; там привезенный мною китаец из небольшой охапки хвороста развел огонь, на котором приготовил еду.
Остров, видимо, сравнительно недавно поднялся над поверхностью океана, в глубинных районах территория большей частью покрыта слоем бесплодной вязкой грязи, почти болотом, так что при ходьбе нога на несколько сантиметров погружается в это месиво; возможно, раньше здесь было соленое озеро, ныне высохшее; одной части острова есть маленькое озерцо, которое не столь давно было, наверное, значительно больше. Возле кокосовых пальм почти ничего не растет, кроме густой травы и кустов, напоминающих ракитник. На всех здешних островах в изобилии водятся скворцы-майны; но на Тетиароа их всего два-три, не больше, и тех завезли недавно. В основном здесь живут только громадные черные морские птицы с длинными острыми клювами, издающие пронзительный свист.
Песок на берегу именно той серебристой белизны, о которой читаешь в описаниях островов Южной Океании; под солнцем он сверкает так ослепительно, что больно глазам. То и дело натыкаешься на белые панцири дохлых крабов или скелет морской птицы. Ночью словно весь берег приходит в движение; поначалу это едва заметное, но непрестанное движение, непривычное и непонятное, удивляет и пугает; но стоит зажечь фонарь, и становится видно, что это движутся несметные ракообразные; они медленно, осторожно ползают по берегу в разных направлениях, им несть числа, и кажется, что это ожил берег.
* * *
Риф. По гребню вьется широкая тропа, по ней можно обойти остров кругом, но поверхность до того неровная, вся в зазубринах и шипах, что режет ноги в кровь. В маленьких заводях снуют рыбешки, изредка на поверхности появляется отвратительная головка угря. Ловля омаров: идешь ночью с фонарем-"молнией" вдоль гряды, поглядывая направо и налево, просвечивая каждый укромный уголок; напуганные светом рыбы уплывают прочь; ступать надо осторожно, потому что всюду сидят крупные морские ежи, способные очень больно поранить ноги. Омаров там множество, вскоре же замечаешь первого. Надо придавить его ногою, тут же подойдет туземец, ухватит его и бросит в старую флягу из-под керосина, висящую у него на плече. Побродив так ночь, теряешь всяческую ориентацию и с трудом отыскиваешь лодку, чтобы вернуться на берег. Бывали минуты, когда нам казалось, что придется сидеть на рифах до рассвета. Ночи стояли безлунные, но на безоблачном небе ярко сияли звезды.
* * *
Рыбалка на рифах. В одном месте, около прохода между рифами, скалы круто, как в пропасть, уходят вниз, и тут огромная глубина. Забросив сеть в лагуне среди коралловых зарослей, туземцы уже наловили рыбешки на наживку. Жутко наблюдать за тем, как туземцы убивают пойманную рыбу. Они бьют ее кулаками в живот или молотят по ней обломком коралла. Подплыв к месту рыбалки, мы привязали каноэ к коралловому рифу, затем вождь раздробил пару рыбешек и бросил куски в воду. На это угощение тут же собралось множество мальков, тонких червеобразных живчиков, потом подплыло несколько крупных черных рыбин. Считанные минуты спустя над поверхностью воды показались акульи плавники, к вокруг с наводящей ужас безмолвной стремительностью стали кружить коричневые акулы. Удочкой служила простая бамбуковая палка с леской. Крупные черные рыбы, походив вокруг наживки, жадно заглатывали ее, и их вытаскивали из воды одну за другой. Акулы тоже норовили урвать добычу, так что приходилось выдергивать наживку у них из-под носа, потому что тонкая леска не выдержала бы их тяжести. Один раз акула, попавшись мне на крючок, в мгновение ока оборвала леску. Мы наживили на пару удочек рыбьи потроха и поймали тунца весом, наверное, килограммов двадцать.
* * *
Ловля акул. Ближе к вечеру наживляешь на крючок потроха крупной рыбы и привязываешь леску к дереву. Через недолгое время раздается шумный плеск, и, спустившись к воде, видишь, что попалась акула. Тащишь ее из воды на берег, она сопротивляется, мечется и бьет хвостом. Туземец достает длинный нож, ведущий свое происхождение от старинной абордажной сабли, завезенной сюда первооткрывателями островов, и бьет акулу по голове, стараясь добраться до мозга. Акула - мерзкий злобный хищник, пасть ее усеяна жуткими зубами. Умертвив акулу, туземцы извлекают крючок. Затем китаец отсекает плавники, чтобы потом высушить их на солнце, а кто-нибудь из канаков отрубает страшную зубастую голову. Тушу акулы швыряют обратно в море.
Туземцы частенько привязывают леску себе к ноге, укладываются спать и просыпаются, когда леска начинает дергаться.
* * *
Рыбы. Их разнообразие не поддается описанию. Ярко-желтые, черно-желтые, черно-белые, полосатые, в необычайных разводах. Однажды туземцы забросили невод, а когда подняли его, я увидел их улов во всем его многоцветном блеске. Я испытал внезапный трепет: это зрелище напомнило мне эпизод с рыбной ловлей из сказок "Тысячи и одной ночи", и мне почудилось, что среди этого поразительного разнообразия цвета и форм я вот-вот увижу запечатанную печатью Сулеймана бутылку, в которой томится могущественный джинн.
* * *
Краски моря. Вдали от берега оно темно-синее, густо краснеющее на закате; но в лагуне оттенки его неисчислимы, от бледно-бирюзового до ярчайшего беспримесно зеленого; заходящее солнце ненадолго превращает воду в расплавленное золото. А какое разноцветье кораллов - коричневых, белых, розовых, красных, пурпурных! Формы их поражают причудливостью; коралловые заросли похожи на волшебный сад, а юркие рыбки в нем - на бабочек. Почему-то это зрелище кажется нереальным, будто этот сказочный сад - лишь плод чьей-то буйной фантазии. Между кораллами небольшие заводи, дно которых выстлано белым песком, и вода здесь ослепительно чистая.
* * *
Варо. В Океании его еще называют морской многоножкой. Это нечто вроде маленького омара, только бледно-кремового цвета. Живут они парами в одной ямке. Женская особь больше и сильнее мужской, а также чуть ярче окрашена. Водятся они только в очень мелком песке, и мы плыли на ловлю, пожалуй, с милю через всю лагуну к одному из островов, входящих в архипелаг Тетиароа. Туземцы заготовили совершенно необычное приспособление для ловли варо. Оно состоит из полуметрового гибкого волокна, извлеченного из черешка кокосового листа; к согнутому в кольцо волокну прикреплены крючки, остриями вверх, так что сооружение напоминает зонтик; а вокруг, в качестве наживки, привязан ломоть рыбы. Мы брели по мелководью, высматривая на дне маленькие круглые ямки, жилища варо, и найдя, опускали крючки в воду. Туземец произносил заклинание, прося варо вылезти из норки, затем шевелил в воде пальцами; как правило, тем дело и кончалось, но иногда все сооружение уходило в воду - значит, варо схватил наживку и запутался в крючках. Его с великой осторожностью вынимали из воды, и все с волнением наблюдали, как это маленькое, вцепившееся в волокно существо появляется на поверхности. Его снимали и опускали в короб, поспешно свернутый вождем из листа кокосовой пальмы. Но ловля варо - дело не быстрое, и за три часа мы наловили всего восемь штук.