Мобиаг окружен двойным рифовым барьером; мы направились к оконечности одного из них, чтобы, пользуясь попутным ветром, пройти между грядами, обогнуть остров и добраться до якорной стоянки. Проплыв вдоль всей внешней гряды, сменили галс и вскоре оказались в нескольких ярдах от внутреннего рифового барьера, затем круто изменили курс - кеч почти развернулся - и против ветра пошли к внешней гряде. Ветер крепчал, мы подняли все паруса. При смене галса они трепетали и громко хлопали. Этот маневр мы проделали раз пять или шесть, постепенно приближаясь к острову. Порванный в клочья кливер шумно бился о мачту. Мы промокли насквозь. В конце концов кеч двинулся к проливу между Мобиагом и небольшим островком, там и находилась наша стоянка. Ветер дул навстречу приливу, поднимая большую волну. Мне стало страшно. Кеч швыряло с боку на бок, но он всякий раз рывком выпрямлялся. Огромный вал воды с разбегу налетел на нас и, разбившись о борт, окатил всю палубу; следующий уж точно нас накроет, подумал я, кеч не успеет выровняться, но почти с человеческим проворством судно уклонилось от водяной громады и победно понеслось дальше. Тут нас прикрыл от ветра островок, и кеч бодро дошел до стоянки.
Мы сели в шлюпку и направились к берегу. Там, в лощине, среди кокосовых пальм, почти на самом берегу маленькой бухточки, стоял дом С. У двери лежал кошачий скелетик. Промокшие до нитки, мы с наслаждением переоделись в сухое и напились чаю. Потом пошли бродить по острову. Хижины островитян живописно и уютно примостились среди кокосовых пальм. Поднявшийся ночью неистовый ветер свистел и завывал в их кронах, шум стоял такой, что я не мог спать. На следующий день матросы все утро собирали на берегу камни и грузили их в шлюпку, чтобы придать ей остойчивость. Днем они ушли в деревню и вернулись только ночью. Зайдя к нам в дом, Том Оби сообщил, что сильно штормит, и С. решил подождать еще день. Ветер гнул и крутил пальмы, из морской дали налетел шквал, пролившийся на остров мелким дождем. По небу мчались тучи. Мы сели играть в карты. Несмотря на непогоду, туземцы вышли на катерах в море и к вечеру возвратились с тушами четырех дюгоней. Все островитяне собрались наблюдать за разделкой добычи, и каждому досталось по огромному куску красного мяса. По вкусу оно напоминает бифштекс, только не такой мягкий, как говяжий.
* * *
Школьный учитель. Лет ему от пятидесяти до шестидесяти; это высокий, худощавый мужчина с изборожденным морщинами лицом; на голове густая грива седых волос, усы тоже седые, на подбородке седая щетина недельной давности. Зубы щербатые, тусклые. Речь невнятная, отчасти из-за недостающих зубов, отчасти из-за пышных усов, так что слушать его нелегко. Одет в рубаху цвета хаки и обтрепанные темные в крапинку брюки, на ногах старые теннисные туфли, на голове бесформенная фетровая шляпа. Вид у него очень неряшливый и зачуханный. Пятнадцать лет он живет на Мобиаге в ветхом одноэтажном домишке, что стоит на самом берегу среди кокосовых пальм. Домишко дощатый, с рифленой железной крышей. Плетеные стулья шатаются. На стенах висят фотографии и красочные рекламные объявления. На небольшой полке все его книги - популярные романы в дешевых изданиях и несколько журналов. В жилах его жены есть примесь туземной крови. Это смуглая сутулая высохшая женщина с седыми курчавыми волосами. Ходит в рваной белой юбке и не очень свежей белой кофте. Когда я зашел к ним в дом, там на полу сидело человек двенадцать девушек-туземок, миловидных и шустрых; их обучали шитью.
* * *
Миссионер. Очень худой человек с гривой седых волос и синими глазами. Одет обычно в серые брюки и майку, а желая принарядиться, надевает поверх майки белый пасторский воротник, черную манишку и белый сюртук. В его библиотеке дешевые романы соседствуют с богословскими трудами. У него есть кеч, на котором он плавает с одного острова на другой, поскольку его приход составляют жители восьми островов. Дома бывает очень мало. У жены короткие вьющиеся волосы, и если б она не носила очков и приоделась, то была бы вполне хорошенькой. Готовит она скверно и хозяйство ведет спустя рукава. Незнакомых людей стесняется.
* * *
Возле веранды растут казуарины, сквозь них видно море и остров вдалеке. После заката солнца над морем долго еще пылало кроваво-красное небо, на его фоне темнели силуэты казуарин, кружевные, изящные, призрачные. Пейзаж напоминал японскую гравюру. Вдруг порыв ветра качнул деревья, и на небе появилась и тут же пропала белая звездочка.
Казуарины походили на ту пелену, что закрывает раскинувшийся перед глазами пейзаж, когда, дав волю воображению, наслаждаешься приятными мечтами.
* * *
На следующее утро мы направились на остров Деливеранс. С. хотел зайти туда, чтобы доставить припасы. По сравнению с предыдущим днем ветер несколько стих. Небо было затянуто тяжелыми темными, почти недвижными тучами, а ниже, как бы на их фоне, все еще неслись легкие обрывки облаков. Ярко сияло солнце. Босиком, в одной рубашке и парусиновых брюках, я сидел на палубе и читал. Какое-то время дул попутный ветер, и С. поднял грот и фок, казавшиеся крыльями огромной бабочки. Остров Деливеранс не сильно возвышается над водою, и сначала на горизонте появилось неясное пятно, затем показались верхушки деревьев. В поисках укромной стоянки пришлось обойти весь остров. В опоясывающей его гряде рифов не было прохода, и мы стали на якорь в миле или еще дальше от берега. Море было неспокойное, мы больше часа шли на веслах до мелководья. И все это время приходилось консервной банкой вычерпывать из шлюпки воду.
Вернувшись на судно, мы забросили крепкую леску, наживив на нее кусок дюгоня в качестве приманки для акул, и вскоре вода вокруг лески забурлила. Мы принялись тянуть леску. С. принес револьвер, и мы подтащили акулу поближе к поверхности возле борта. С. выстрелил, в воде расплылось кровавое пятно. Акула, однако, продолжала отчаянно биться, и С. выпустил в нее еще шесть пуль. Затем ее опутали веревкой, вокруг головы и за спинным плавником ближе к хвосту, и стали воротом вытаскивать из воды. Тушу подняли над бортом, и она рухнула на палубу. Акула была еще жива и судорожно била хвостом. Утан взял топорик и со всей силы несколько раз ударил ее по голове, затем длинным ножом рассек живот. В желудке акулы оказались кости черепахи. Мы вырезали огромную печень, затем нацепили кусок акульего мяса на крючок и бросили наживку за борт. Через считанные минуты на крюке билась вторая акула. За короткое время мы поймали трех гигантских акул, от четырнадцати до восемнадцати футов длиною. Вся палуба была жутко измазана рыбьим жиром и кровью. На рассвете следующего дня мы сбросили туши за борт и двинулись к острову Мерауке. С. решил вытопить из акульей печени жир, чтобы пропитать мачты и рангоуты, поэтому день-деньской на очаге двое матросов варили ломти печени в жестянке из-под керосина. Вонь стояла несусветная.
Между островами Деливеранс и Мерауке есть мели, так что напрямик плыть было невозможно, пришлось пятьдесят миль идти точно на юг. Дул боковой ветер, кеч жутко качало, он то и дело валился на борт чуть ли не по самый планширь и потом рывком выпрямлялся. Так продолжалось часами. Затем вода под нами помутнела, значит, мы подошли к мелям. Каждые четверть часа замеряли глубину, поглядывая, не видно ли поблизости бурунов. Волнение немного улеглось, и качало уже меньше. Земли нигде не было и в помине, не встретилось ни единого судна. В этой водной пустыне наш кеч казался совсем крохотным. День стал клониться к вечеру, и замеры показали, что под килем у нас глубина в восемь морских саженей; стало быть, мели мы прошли, и кеч взял курс на север. Дул попутный ветер, море успокаивалось; до чего же приятно было плыть без изнурительной качки. Дважды мы заметили на поверхности воды черепах, они грелись на солнышке. Бриз стихал. На горизонте громоздились тяжелые белые облака, но они стояли неподвижно, словно нарисованные. Солнце село, и небо постепенно померкло. Спустилась ночь, и одна за другой вспыхнули звезды. После ужина мы уселись на палубе покурить. Воздух был сладок и душист. Неспешно пробиваясь сквозь облака, взошла луна. Восхитительно было плыть в этой волшебной ночи. Я спал урывками и всякий раз, просыпаясь, испытывал блаженное чувство. Около двух часов ночи С. приказал убрать грот, и мы пошли под одним фоком.
На рассвете я снова проснулся. На палубе было свежо, но не холодно. Земли не виднелось нигде. Поднимавшееся солнце приятно пригревало. Каково наслаждение было сидеть ясным утром на палубе и курить! Час или два спустя мы заметили сушу. Берег был плоский и низкий. Мы шли прямо на него, и вот уже проступили очертания поросшего лесом острова, а в бинокль можно было различить маленькие рыбацкие деревушки. Мы двинулись вдоль берега, ища устье реки Мерауке. Где оно, мы не знали и потому чувствовали себя как первооткрыватели прежних лет; замеряли глубину и по очертаниям берега пытались понять, где находимся. Было известно, что в устье реки стоит маяк, его-то мы и высматривали. Так, со всеми предосторожностями, плыли несколько часов и наконец увидели на поверхности водоросли, вода стала заметно более мутной: значит, сказал С, где-то поблизости река. Пройдя еще немного, мы различили в береговой линии едва приметный прогал, а затем и тонкую белую вертикальную полоску, вроде флагштока, - это и был маяк. Поодаль увидели буй и двинулись к нему. Уже начался прилив, и, несмотря на слабый ветер, кеч шел ходко. Перед нами открылось устье, и на приливной волне мы лихо полетели вверх по реке.
Вдруг показались красные крыши города, стоящие на якоре суда и пирс. Мы убрали паруса и бросили якорь. Прибыли наконец.
* * *
Мерауке - по-голландски опрятный городок. Здесь нет того налета убожества, который так свойствен подобным городишкам в английских колониях. На берегу стоят крытые рифленым железом каркасные дома административных учреждений, один-два складских навеса и дом инспектора. Под прямым углом к ним отходит единственная улица городка, на ней живут торговцы-китайцы. Во время пребывания на острове мы ходили есть в одну китайскую лавку. После того, как мы неделю питались мясом дюгоня, солониной, грубой морской рыбой и консервированными фруктами, мы с великим удовольствием поглощали приправленные карри блюда.
* * *
Во влажной тине пересыхающих рукавов копошатся тьма ильных рыб, от мелочи длиною в пару дюймов до жирных восьми - десятидюймовых тварей. Сначала они сидят неподвижно, выпучив круглые злые глаза, и вдруг, прянув в сторону, мгновенно зарываются в норы. Удивительно, до чего быстро и ловко они передвигаются по илу на своих плавниках. Ил так и кишит ими. Они как бы воспроизводят в миниатюре картину жизни на земле в незапамятные времена, когда ее населяли такие же существа, только гигантских размеров. Есть в них что-то сверхъестественное и жуткое. Возникает препротивное ощущение, будто таинственным образом ожила сама эта жижа.
* * *
Добо (острова Ару). Это довольно убогий городишко, в нем всего две улицы, на которых расположены китайские и японские магазинчики. У самой воды ютится малайская деревня, все хижины на сваях. В гавани стоят на якоре катера ловцов жемчуга. В большом неопрятном каркасном здании располагается торговая компания "Селебес", но ее служащие едва ли не все время проводят на шхуне компании, возвращаясь в Добо только когда ожидается прибытие парохода с почтой.
* * *
Кардан. Сын английского эмигранта-неудачника, жившего на присылаемые с родины деньги, и полинезийки. Огромный толстый верзила со сверкающими глазами и очень белыми зубами; лысеет, но над ушами и на затылке пышно вьются волосы. Говорит охотно, какими-то приступами, захлебываясь от возбуждения. Искренне ко всем расположен, хохочет во все горло, а свою речь обильно пересыпает австралийскими ругательствами, грязными и непристойными.
* * *
Танал. Крошечный прибрежный городок из поднятых на сваях домиков, битком набитых китайцами, арабами и малайцами. С веранды дома для приезжих меж высоких стволов казу-арин видно воду, расположенный напротив остров и один-два домишки. Буйно, с безудержной пышностью цветут кусты. Над ними порхают гигантские яркие бабочки. В синем небе летают, сверкая оперением, зеленые попугаи с красными или желтыми головками. К вечеру начинают звонко петь птицы. Эти неистовые звуки непривычны нашему слуху. Издалека доносится барабанный бой да еще, может быть, свист деревянной дудки. На закате над островом напротив разливается багряное зарево.
Острова Кай. Идешь словно сквозь строй маленьких низких, заросших лесом островков. Кажется, будто пробираешься по лабиринту. Всходит солнце, море лежит голубое, тихое. Все вокруг так прекрасно, покойно и пустынно, что душа наполняется благоговейным трепетом. Кажется, что ты первым вторгся в эти безмолвные просторы, и дух захватывает, сам не знаешь, отчего.
* * *
Город Банда. Подходишь к нему через узкий пролив между двумя гористыми, густо поросшими лесом островами. Напротив города высится вулкан, весь покрытый косматым кустарником. Гавань глубокая, с прозрачной водою, на берегу стоят товарные склады и крытые тростником хижины на сваях.
Улицы Банды застроены одноэтажными домами, но город умер, в опустелых домах тишина. На улицах редкие прохожие ступают бесшумно, будто опасаясь разбудить эхо. Не слышно громких голосов. Дети играют беззвучно. Время от времени в воздухе сладко веет мускатным орехом. В магазинах, торгующих одним и тем же товаром - консервами, саронгами, одеждой из бумажных тканей, - все замерло; в некоторых лавках нет даже продавцов, как будто покупателей и ждать нечего. Не видно, чтобы кто-то хоть что-то покупал или продавал.
Китайцев мало: там, где торговля умирает, они не селятся, зато много арабов, некоторые в красивых каирских фесках и аккуратных полотняных костюмах, другие в белых кепках и саронгах. Арабы смуглокожи, с выраженной семитской внешностью и большими блестящими глазами. Очень много метисов с примесью малайской или папуасской крови, и, разумеется, множество малайцев. Изредка встречается бронзовый от загара голландец или дородная голландка в просторных блеклых одеяниях.
* * *
Высокие, островерхие крыши старинных голландских одноэтажных домов крыты тростником; с одного бока скат несколько удлинен и опирается на кирпичные оштукатуренные дорические или коринфские колонны, образуя просторную веранду. На веранде стоят круглые столы и жесткие голландские стулья, с потолка свисают лампы. Полы покрыты кафельной плиткой или белым мрамором. Комнаты в доме темные, обставлены сурово, по-голландски, на стенах скверные картины. Гостиная тянется через весь дом, по бокам от нее расположены спальни. Позади дома окруженный стеною сад. Побелка на стене осыпается, от сырости местами проступают зеленые пятна плесени. Сад одичал, его заполонили сорняки. Здесь буйно разрослись неухоженные розы и фруктовые деревья, ползучие растения, цветущие кусты, банановые деревья, одна-две пальмы, мускатный орех и хлебное дерево. В самой глубине помещение для прислуги.
Бродя по городу, то и дело натыкаешься на длинную белую полуобвалившуюся стену, за которой виднеются развалины зданий. Это бывший португальский монастырь. На берегу, за португальским фортом, видны чистенькие новые дома голландских чиновников.
Здесь два португальских форта. Один, расположенный в отдалении от моря, окружен рвом, в котором густо переплелись деревья и кусты; от форта остались только эти массивные стены, сложенные из огромных серых плит, а четырехугольный внутренний двор представляет собой сплошные заросли тропической растительности. Перед фортом до самого моря тянется большая незастроенная поляна, на которой растут могучие деревья - казуарины, миндаль и дикий инжир. Их насадили португальцы; вероятно, здесь они отдыхали вечерами, когда спадала жара.
На холме, на господствующей высоте, находится еще один форт, серый, открытый ветрам и окруженный глубоким рвом. Он сохранился очень неплохо. Единственная дверь расположена футах в двенадцати над землею, к ней надо взбираться по приставной лестнице. За прямоугольником стен прячется еше одно укрепление, в центре которого находится колодец. Внутри укрепления - просторные комнаты; окна и двери в них в стиле позднего Возрождения - великолепных пропорций, но почти без украшений; там, надо полагать, жили офицеры гарнизона.
* * *
Лес. В тени высоченных миндальных деревьев укрывается мускатный орех. Ноги не путаются в зарослях кустов, ступаешь только по слою гниющих листьев. Слышится гулкое воркованье огромных голубей размером с кур и верещание попугаев. Порою натыкаешься на жалкие лачуги, в которых живут нищие малайцы. Здесь влажно и душно.
* * *
Говорят, в прежние времена здесь жили очень богатые купцы, состязавшиеся друг с другом в мотовстве. У них были экипажи, и по вечерам они неспешно раскатывали вдоль берега и кружили по площади. Кораблей было столько, что порою гавань заполнялась до отказа, и вновь прибывшим приходилось ждать на рейде, пока не удалится какая-нибудь флотилия, давая им возможность войти в гавань. В качестве балласта суда обычно везли из Голландии мрамор и огромные куски льда, ведь они шли без груза, рассчитывая увезти с острова драгоценные пряности.
* * *
Полдень в тропиках. Пытаешься заснуть, но это дело безнадежное, и, оставив попытки, выходишь, отупевший и сонный, на веранду. Жарко, безветренно, душно. Голова продолжает работать, но вхолостую. Время тянется медленно-медленно. Впереди нескончаемый день. Пытаясь охладиться, принимаешь ванну, но толку от нее мало. На веранде слишком жарко, снова плюхаешься на кровать. Под москитным пологом воздух, кажется, недвижно застыл. Нет сил читать, думать, нет сил даже отдыхать.
* * *
Вечерняя свежесть. Воздух нежен и прозрачен, и охватывает острое чувство благодати. В воображении одна за другой возникают, не изнуряя, приятные картины. Кажется, будто обретаешь свободу бесплотного духа.
* * *
Гавань Макасар. Закат поразительной красоты: солнце, сначала желтое, начинает ярко рдеть и подергивается пурпуром; в сияющей дали плавает крошечный, поросший кокосовыми пальмами островок. Морской простор отливает полированной медью. Не подобрать слов для описания этого ослепительного зрелища. Его великолепие повергает в трепет, колени подкашиваются, но одновременно сердце полнится блаженством, и если бы умел петь, то не удержался бы. Что именно запел бы? Квинтет из "Мейстерзингеров"? Нет, какое-нибудь григорианское песнопение - о смерти, в которой нет печали, а одно лишь свершение предначертанного.
Вот что придает прелесть этим восточным городкам: гавани, полные военных кораблей, грузовых и пассажирских пароходов, диковинного вида шхун (в них что-то еще осталось от галеонов, когда-то впервые доплывших до этих дальних морей) и рыбацких лодок, а еще - восходы и закаты.