Неловко протиснулась в заседание комиссии тишина, но тут же перешли, впрочем, к другому вопросу. Насчёт пятисот рублей было занесено в протокол, а вот насчёт династии…
Эта ситуация полностью документальна вплоть до диалога… Так что вольно было американцу Грэхэму обвинять Сталина в "безумных темпах" индустриализации и коллективизации.
Темпы определялись простым расчётом.
Вот 1929 год с его крестьянством уровня прошлого века и наукой - уже ушедшей от былой неприкаянности при царе, но ещё не ставшей крупной производительной силой.
А вон там - год 1939-й. Год, по трезвым оценкам, выводящий мир в эпоху нового серьёзного военного противостояния.
Разница - всего десять лет.
За этот срок надо было пройти путь от сохи до танка "Т-34", штурмовика "Ил-2" и мобильных систем реактивной артиллерии "БМ-13", более известных как "катюша".
А ещё надо было от подола рубахи вместо носового платка прийти к массовому владению этой техникой, к сотням тысяч лётчиков, танкистов, авиамехаников, радистов.
Так что глупости писал "скрупулёзный - как его кое-кто аттестует - исследователь истории советской науки" Грэхэм. Темпы-то были взяты с умом, да вот задачи такими темпами надо было решить безумно сложные!
Но - надо.
И можно лишь удивляться тому, насколько остро Сталин - с его всего-то духовной семинарией, прошлым боевика, профессионального ссыльного и бегуна из ссылок, - понимал необходимость для страны мощной науки.
Не вообще понимал, а понимал практически, вот прямо сейчас.
Ведь не сами по себе начали расти в СССР научные центры всего спектра знаний! Они создавались по постановлениям Политбюро ЦК партии большевиков.
Тот же академик Крылов, ставший, как и Ферсман, и Вернадский, членом Академии наук СССР, знал, что говорил, когда говорил вот что:
"Русская наука в прошлом не пользовалась уважением царского правительства. Тогда учёный-одиночка работал в основном на свою науку". Сейчас учёный работает на народ: он решает задачи гигантского строительства, он создаёт новую промышленность, новую технику. Впервые в нашей стране учёный стал подлинно государственным деятелем".
Но кому нужны были такие государственные деятели? Троцкому? Зиновьеву? Им были нужны деятели новой революции, революции как минимум в европейском масштабе, а не отечественные учёные в области фундаментальных и прикладных наук
Нет, не стараниями троцкистов готовились те постановления Политбюро ЦК, которые давали начало академическим институтам: Энергетическому, Геологическому, Палеонтологическому, Зоологическому, Институту химической физики, Ботаническому, Институту генетики, Институту географии, Институту физиологии растений, Физическому, Институту общей и неорганической химии, Институту физических проблем, Институту органической химии, Математическому, Микробиологии, Институту горючих ископаемых, Институту биохимии, Коллоидно-электрохимическому, Институту эволюционной морфологии и палеозоологии…
Это - только новые институты, только Академии наук СССР, только за пять лет, с 1930-го по 1934-й.
И за этим блестящим перечнем стоял именно сталинский - лично сталинский взгляд на то, чем должна заниматься страна: дискуссиями о строении партии или работой под партийным руководством.
Вот бы такой взгляд на отечественную науку - да нынешним "россиянским" "лидерам"!.. Но уж чего не дано - того не дано…
Пётр Капица пробыл в Кембридже у Резерфорда тринадцать лет. В 1934 году ему намекнули из дому "пора бы и честь знать". Отдадим Капице должное - он вернулся в СССР и сразу же стал крупной фигурой в теоретической и прикладной физике, директором Института физических проблем Академии наук.
Вот как писал он Сталину и Молотову о проблемах с материальной базой этих проблем: "Какое же Вы правительство, если не можете заставить построить?"
Тираны такой запальчивости не прощают, а Сталин против такой критики не возражал, потому что за ней стояло не мелочное самолюбие позёра, не брюзжание завистника и не злорадство скрытого врага, а деловое желание увидеть поскорее построенными новые лаборатории, установки, цеха. Желание делать новую науку новой державы.
И во имя этой же цели Сталин умел видеть разницу между, скажем, Львом Давидовичем Троцким и Львом Давидовичем Ландау. Первый показывал кукиши Сталину, а внешний мир видел кукиши в сторону СССР.
И это было непрощаемо.
Второй держал фигу Сталину и Советской власти в кармане. Однако при этом в Харькове, в Украинском физико-техническом институте, основанном в 1928 году, он был занят хотя и особого рода, но тоже строительством. Строительством нового знания.
И этого оказывалось достаточно для того, чтобы враждебный социализму Ландау мог продолжать работать.
В 1932 году из Харькова на имя Сталина, Молотова и Орджоникидзе ушла телеграмма директора Украинского физико-технического института (УФТИ) Обреимова:
"10 октября научным сотрудникам УФТИ первыми в СССР и вторыми в мире удалось осуществить разрушение ядра лития путем бомбардировки ядрами водорода, ускоренными в разряженной трубке".
Да, мы были вторыми, но после кого? Первый ускоритель протонов в том же 1932 году построила страна Ньютона, Максвелла, Фарадея, Кельвина, Резерфорда! В Англии умели ценить труд учёного издавна. Однако ни англосаксы Черчилль и Рузвельт, ни - тем более - череда тогдашних французских и германских парламентских политиканов не шли ни в какое сравнение со Сталиным в уровне осознания перспектив научного знания и его будущего места в прогрессе общества.
Политический лидер, он имел здесь точность взгляда организатора науки, соединённого с расчётом умного промышленного воротилы, знающего, что вложенное в науку всегда окупится с лихвой. Собственно, по хозяйскому и глубокому отношению к науке Иосифа Сталина нельзя сравнить ни с одной другой исторической фигурой в мировой истории, кроме Петра Великого и, естественно, Ленина.
Но Пётр жил во времена, когда Россия вынуждена была пользоваться плодами чужого научного поиска… Петру приходилось заботиться не столько о науке, сколько об элементарном образовании.
Ленин, сам обладая качествами блестящего учёного, успел лишь наметить подходы Советской России к науке.
А Сталин повседневно эти подходы конкретизировал, расширял и углублял, реально создавая научно-техническую базу строительства социализма.
Гедиминовичи-Голицыны "строили" в это время пирамиды из стульев…
Троцкий строил планы свержения Сталина…
Сталин и СССР Сталина просто строили.
Недаром Горький создал журнал с названием "СССР на стройке", где в редакционной статье первого номера заявлялось:
"Чтобы лишить наших врагов внутри и вне Советского Союза возможности искажать и порочить показания слов и цифр, мы решили обратиться к работе солнца - к фотографии. Солнце не обвинишь в искажениях, солнце освещает то, что есть, так, как оно есть…"
Но как вне СССР, так и в самом СССР было немало тех, кто не мог согласиться с местом под солнцем для первой державы, создаваемой не "героями", а народом. А точнее - создаваемой самым выдающимся в мировой истории строителем великой державы Сталиным, величие которого заключалось также и в том, что он прекрасно понимал: герой может иметь успех, лишь опираясь на лучшие силы народа и служа ему.
Могли ли согласиться с таким взглядом те, кто привык опираться лишь на собственный интерес или на интерес своих хозяев?
Нет, конечно.
А могли ли они не противодействовать Сталину?
Тоже, конечно, - нет.
Они, как читатель вскоре увидит, и противодействовали.
ОКТЯБРЬ 1917 года в России был вполне логичен, хотя он вряд ли стал бы возможен без энергии и напора Ленина, - он один не только обладал идеальным пониманием исторического момента, но и был
непререкаемым авторитетом для революционных масс, для партии большевиков и для руководства партии.
Но Октябрь был всё же логичен уже потому, что лишь большевики-ленинцы неуклонно усиливали своё положение в сознательных массах! Манек и Ванек можно было обмануть, но Иваны да Марьи всё уверенней шли за большевиками. К осени 1917 года на всех выборах в Петрограде и Москве большевики ещё при Временном правительстве получали не менее половины голосов, а среди гарнизонов - и более двух третей!
Россия действительно выстрадала - по выражению Ленина - большевизм.
В начале марта 1920 года Ленин выступал на Всероссийском съезде трудовых казаков:
- Эсеры и меньшевики говорят, что большевики залили страну кровью в гражданской войне. Но разве эти господа не имели 8 месяцев для своего опыта? Разве с февраля до октября 1917 года они не были у власти вместе с Керенским, когда им помогали все кадеты, вся Антанта? Тогда их программой было социальное преобразование без гражданской войны…
Ленин остановился, окинул взглядом внимательно слушающий зал, а потом озорно улыбнулся и продолжил:
- Сегодня мы вправе сказать этим господам: "Нашёлся ли бы на свете хоть один дурак, который пошёл бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу?"
По залу пошел понимающий хохот, а Ленин махнул рукой, и во вновь наступившей тишине опять зазвучало:
- Почему же они этого не сделали? Потому что их программа была пустой программой, была
вздорным мечтанием. Потому что нельзя сговориться с капиталистами и мирно их себе подчинить, особенно после четырёхлетней империалистической войны. Как можно согласиться с этим капитализмом, который 20 миллионов людей перекалечил и 10 миллионов убил?..
Ленин ошибся тогда в одном, потому что точной статистики потерь тогда ещё не было. Капитализм убил не 10, а 26 миллионов человек, из них 13 миллионов - гражданских лиц.
Ни в Европе, ни в самом СССР противники нового строя ЭТИХ цифр видеть не хотели. Кто-то просто показывал при этом фигу в кармане. Кто-то имел более серьёзные намерения.
"Промпартию" профессора Рамзина не раз объявляли выдумкой ОГПУ, а расстрелянного в 1929 году горного инженера Петра Пальчинского - "невинной жертвой сталинского террора" и всего лишь "идеологом технократии".
Именно так о нём пишет профессор из США Лорен Грэхэм. Однако кто мешал этому "идеологу" проводить свои якобы благодетельные для народа идеи в жизнь в 1917 году, когда Пальчинский был товарищем министра торговли и промышленности в правительстве Керенского? Да и ещё раньше - когда он руководил капиталистическим синдикатом "Продуголь" и был тесно связан с российскими и международными банковскими кругами.
Но вот как он "технократствовал" в 1917-м…
5 мая 1917 года создано коалиционное министерство, в которое входит Пальчинский. Оно обещает контроль и даже организацию производства.
16 мая меньшевистско-эсеровский Петроградский Совет требует немедленного государственного регулирования производства, и тут же министр
Коновалов уходит в отставку, а Пальчинский начинает саботировать все меры контроля.
В Донбассе создаётся катастрофическая ситуация. Не большевистская, а проправительственная газета "Новая Жизнь" сообщала:
"Безвыходный круг - отсутствие угля, отсутствие металла, отсутствие паровозов и подвижного состава, приостановка производства. А тем временем уголь горит, на заводах накопляется металл, когда там, где он нужен, его не получишь".
Донецкий комитет через Советы солдатских и рабочих депутатов организует анкету (всего лишь анкету!) о количестве металла. Промышленники жалуются, и товарищ министра Пальчинский запрещает "самочинные контрольные комиссии". Правительственных же комиссий этот "технократ" не назначает, зато срывает все попытки учёта и регулирования. Возмущение настолько велико, что Пальчинского удаляют из правительства, обеспечив "хлебное" местечко губернатора Петрограда с доходом в 120 тысяч рублей. В качестве такового Пальчинский и организовал оборону Зимнего дворца, выставив вокруг него пушки, предлагая их народу вместо масла.
Этот-то Пальчинский и стал одним из ведущих первых организаторов "профессорского саботажа" и вредительства. В 1926 году это был "Союз инженерных организаций", позднее образовалась "Промышленная партия".
В начале 20-х годов чекисты провели блестящие операции "Трест" и "Синдикат-2" по внедрению своих людей в круги эмиграции. И как раз "Трест" обеспечил тайную поездку по СССР выдающегося деятеля "белого" движения Шульгина. Его не
арестовали, позволили вернуться в Европу, и в Берлине он издал книгу "Три столицы" о впечатлениях от Москвы, Ленинграда и Киева. Шульгин ожидал увидеть умирающую страну, а увидел "несомненное её воскресение" и признался, что в Советской России "быстро теряешь отвращение к тамошней жизни, которое так характерно для эмигрантской психологии".
Однако многие "технократы" внутри России это отвращение скрывали с трудом и надеялись на возврат старого тем или иным, но обязательно насильственным образом. В 1921 году много шума наделала поездка в США деятелей так называемого Торгово-промышленного комитета, "Торгпрома", образовавшегося ещё при Временном правительстве, - Петра Рябушинского, Гукасова, Лианозова, Денисова. "Торгпром" и другие объединения промышленников пытались активно влиять на процессы в СССР. Методы при этом избирались, естественно, конспиративные, тайные. В середине 1918 года представители "Торгпрома" внедрились в учётные комитеты при Госбанке, в Главное управление текстильной промышленности ВСНХ - Центротекстиль.
Тогда ВЧК сработала оперативно, однако Пётр Рябушинский в мае 1921 года с трибуны торгово-промышленного съезда в Париже заявил:
- Мы смотрим отсюда на наши фабрики, а они нас ждут, они нас зовут. И мы вернёмся к ним, старые хозяева, и не допустим никакого контроля…
Пальчинский остался в стране как один из тех, кто должен был эту программу подготавливать "на местах". А с кадрами у Пальчинского с Рябушинским проблем не было. Вот сословный состав студентов российских университетов в 1914 году: детей дворян, чиновников и офицеров - более трети, детей почётных граждан и купцов - треть. Остальные - это дети мещан, цеховых, крестьян, казаков, духовенства (каждый десятый), иностранцев и "прочих".
В высших технических учебных заведениях "белоподкладочники" составляли четверть, дети почётных граждан и купцов - половину студентов.
Так обстояло дело с теми, кого учили.
А кто учил их ещё в 1917 году?
А вот кто: в университетах профессорско-преподавательский состав из потомственных и личных дворян, из чиновников и обер-офицеров составлял 56 процентов, а если сюда прибавить почётных граждан с купцами, то получится уже 64 процента.
Из крестьян и казаков происходило 2,8 процента, а сыновья врачей, юристов, художников, учителей и инженеров профессорствовали в размере всего 4,7 процента.
В технологических институтах, высших технических училищах и политехникумах выходцев из этой последней ("инженерской") категории было среди преподавателей, как ни странно, ещё меньше - всего 4 процента. Зато "белых" профессоров насчитывалась примерно половина (ещё 15 процентов давало купечество с почётными гражданами, и пятую часть - мещане и цеховые).
Многие из них не захотели сотрудничать с "быдлом" и вместо того, чтобы остаться в трудный час с Россией, эмигрировали. Хотя удалось это далеко не всем.
Своим благополучием их прадеды, деды, отцы и они сами были обязаны народу, его поту и крови. А когда пришло время отдавать долги, они высокомерно увильнули, лишив страну большой части её образованного слоя. Если до революции в одном лишь Лысьвенском горном округе работало 66 инженеров, то в 1924 году на всём Урале их было 91. Теперь от каждого инженера зависело намного
больше, чем раньше. Он мог принести исключительную пользу, а мог и нанести серьёзный вред. И здесь уж каждый выбирал своё.
КСТАТИ, любителям мифов о "зверствах" ОГПУ не мешает напомнить мнение знаменитого нашего правоведа Анатолия Фёдоровича Кони. Кони царская власть терпела лишь постольку, поскольку он был выдающимся юристом. Родившись в 1844 году, к 1917 году он успел стать членом Государственного совета, сенатором и действительным тайным советником (чин II класса), то есть штатским генералом, кавалером орденов Анны и Станислава I степени, Владимира II степени, Белого орла и Александра Невского.
Это был высший класс чиновных заслуг, но после революции Кони ни минуты не сомневался в том, на чьей стороне его симпатии. И он предупреждал большевиков:
"Вам нужна железная власть и против врагов, и против эксцессов революции, которую постепенно нужно одевать в рамки законности, и против самих себя. А сколько будет болезненных ошибок. И всё же я чувствую, что в вас действительно огромные массы приходят к власти".
Увы, не все обладали таким безоговорочным чувством Родины, как Анатолий Фёдорович.
Были среди специалистов просто недалёкие, растерявшиеся люди. Горный техник Краснянский весной 1927 года писал в газету "Красный шахтёр" Шахтинского округа Северо-Кавказского края: "Мы не догоняем Америку, а наоборот - в противоположную сторону бежим с быстротой американского поезда, занимаемся самообманом".
Это была, так сказать, "честная паника". Хотя перед наступлением (а дело шло к первой пятилетке) паникёры - явление не лучше предателей.
Были, однако, и просто предатели…
В марте 1928 года Северо-Кавказский крайком партии обсуждал "Шахтинское дело" о вредительстве в угольной промышленности. Шахтинский процесс, прошедший парой месяцев позже, сразу же многие расценили как "очередную штуку большевиков", но председатель краевого исполкома Богданов не ошибался, когда делил старых специалистов на три группы: первый тип - связанные с буржуазией и враждебные Советской власти, второй - связавшие свою судьбу и работу с большевиками, и третий - большинство, промежуточная масса, которая свои убеждения скрывает и работает из-за хлеба.
Что ж, оценка трезвая и без истерики. Главное же - оценка верная в том смысле, что первый тип, увы, существовал реально.
Никто на помянутом выше заседании крайкома не собирался сваливать на вредительство все грехи. Полномочный представитель ОГПУ по Северному Кавказу Евдокимов сообщил: "За 1926/27 операционные годы несчастных случаев, происшедших на рудниках Шахтинского округа, 6213. Неполадок у нас зарегистрировано 1733 и проходит 500 вредительских актов".
Итого, вредительством объяснялся лишь каждый двенадцатый случай. И он-то чаще всего выдумкой не был…
Ильф и Петров хорошо описали настроения "бывших" в то время. Интервенции ждали с часу на час в уверенности, что "Запад нам поможет". И это было не только литературным образом. Вот цитата из стенограммы всё того же заседания крайкома: "На последнем этапе они настолько обнаглели, настолько уверены, что интервенция на носу, что решили вести себя более активно по подготовке свержения Советской власти".
Что ж, и это звучало убедительно. Скажем, в Донбассе чекисты обнаружили у арестованного инженера Павленко записку хозяина каменноугольного рудника действительного статского советника Парамонова, помеченную… "июня 2-го дня 1919 года".
"Милостивый государь Василий Петрович! - писал Павленко хозяин. - В случае захвата рудника большевиками прошу Вас не оставлять предприятия, всеми мерами заботиться о сохранении шахт, машин и инвентаря…"